Он понимал необходимость жениться и с облегчением вздохнул, когда выбор его отца пал на Марию. Не столько потому, что она была его кузиной, а скорее оттого, что он считал ее зрелой, умудренной опытом женщиной на шесть лет старше, с двумя браками за спиной. Ее жажда любви, которая, по его мнению, пристала лишь девушке, удивила его. Он думал, что она удовольствуется своим удобным третьим браком, будет наслаждаться удовольствиями светской жизни Неаполя, родит ему сыновей и мирно достигнет средних лет. Мимолетный тайный роман он бы вытерпел, да и терпел, хотя эта любовная связь не была ни мимолетной, ни тайной, но ее страсть к Карафа была заразой, повлиявшей сначала на Фабрицио, потом на его жену, а через нее — на Карло, и погубившей жизни их всех. При мысли об этой ядовитой гарпии, Марии Карафа, Карло испытал приступ невыносимого отвращения, усилившего его мучения. Художник в кем испытывал извращенное восхищение своими жертвами, что-то вроде причудливой любви к Марии и Фабрицио и к чистому белому пламени их страсти, но страсть, заставившая эту женщину стать орудием их уничтожения, была грязной. Она не имела никакого отношения к невыносимому бесчестью, как притворялась жена Фабрицио, — то была зависть ведьмы к красоте Марии и ее власти над мужем этой гарпии. Карло начал мысленно ее душить, сдавив ее тощую шею, но потом отпустил, так как испытывал омерзение при мысли о том, чтобы дотронуться до ее тела.
Он просидел всю ночь, ожидая рассвета, и черная буря, разразившаяся у него в голове, набирала силу. — Он жаждал дальнейших разрушений. Ближе к рассвету он заметил, что сильно дрожит от холода. Вернувшись в свою комнату, он накинул какую-то старую одежду, скрежеща зубами от боли, когда рубашка соприкоснулась с его истерзанной спиной. По пути на улицу он прошел мимо Лоренцо, дремавшего в кухне у огня. Старик встал и хотел было снять с крюка чайник, умоляя хозяина выпить горячего, но тот нетерпеливо отмахнулся.
Джезуальдо прошел в комнату, где хранился садовый инвентарь, и выбрал три самых прочных и острых топора.
Потом он вышел в холод рассвета. Карканье вороны, сидевшей на голой ветке, зловещим эхом отдавалось в зимней тишине. Карло начал с этого дерева и ударял топором по его стволу, пока оно не упало. Потом перешел к следующему. Так он рубил деревья весь этот день, и следующий, и третий. Дни перешли в недели, а недели — в месяцы, так что к концу третьего месяца все леса и подстриженные кустарники вокруг замка Джезуальдо были вырублены, статуи и фонтаны разбиты, а его чудесный сад уничтожен.
Позже те, кто пытался объяснить этот поступок, говорили, что им двигал страх возмездия: из-за леса он мог бы не заметить приближения вражеского войска, посланного семьями Карафа и д’Авалос. Но ярость Карло была пламенной яростью художника: как художник, сжигающий свои картины в приступе отвращения к себе, он уничтожил свое творение.
Карло оставался в своей твердыне еще три года, терзаемый своими демонами и ежедневно подвергая себя бичеванию. Хотя дни его были затуманены безумием саморазрушения, он продолжал выполнять обязанности феодального сюзерена и отца Эммануэле, которого привез в замок один из его людей через два дня после убийства. В конце концов, безумие исчерпало себя, и его мысли начали все чаще обращаться к судьбе его бессмертной души. Наконец-то он начал испытывать угрызения совести, а поскольку он не мог, по своему обыкновению, обойтись без театрального жеста, его ужас и мука от того, что он совершил, выразились в акте искупления. В 1592 году, через два года после двойного убийства, он построил в городке Джезуальдо капуцинский монастырь с часовней, которую назвал Санта-Мария делле Грацие.
Карло, сражаясь со своими наваждениями и слагая изящные мадригалы, изобиловавшие темами любви, смерти и вины, мог бы просидеть в своем мрачном замке до конца жизни. И его музыка вскоре была бы позабыта, если бы не события, разразившиеся на севере Италии. Они привели к его женитьбе на представительнице одного из наиболее знатных родов и, что гораздо существеннее, — к его появлению при одном из самых блистательных и просвещенных европейских дворов, славившемся своими прогрессивными взглядами в вопросах музыки, а именно при дворе Феррара. Казалось, он не только получил прощение свыше, но Провидение решило сделать его одним из бессмертных. И если на земле существовало место, предназначенное для композитора Карло Джезуальдо, то этим местом была Феррара — центр музыкального авангарда.
Сам Карло не принимал участия в политических махинациях, которые привели к его браку и двухлетнему пребыванию в Ферраре. На самом деле он понятия не имел, что там происходит. Престарелый герцог Феррара, Альфонсо II, не имел детей, и его мучило сознание, что из-за отсутствия наследника после его смерти королевство перейдет в руки папы. Чтобы предотвратить это и последующий упадок великого дома д’Эсте, он искал милости у могущественного кардинала Альфонсо Джезуальдо, чтобы тот замолвил за него словечко перед папой на предмет буллы, которая разрешила бы его племяннику унаследовать королевство. А кардинал Альфонсо был дядей Карло. Зная, что нужно создать могучий стимул, дабы ему оказали подобную услугу, герцог Альфонсо предложил Карло руку своей племянницы, Леоноры д’Эсте. Поскольку сам герцог Альфонсо не брезговал убийством, его не смутил тот факт, что Карло убил свою первую жену.
Итак, в феврале 1594 года Джезуальдо в сопровождении музыкантов своего любимого оркестра и каравана из ста тридцати четырех нагруженных мулов отправился в блистательный город Феррара, чтобы обвенчаться с Леонорой, сестрой Чезаре д’Эсте, предполагаемого наследника трона Феррары и впоследствии герцога Модена. Карло также захватил с собой первые два тома своих мадригалов и своего красивого друга, графа Сапонара — молодого человека, известного своими победами на рыцарских турнирах. Как заметили обитатели Феррары, он был очень предан Карло.
Карло мало интересовала его благочестивая невеста — он был влюблен в Феррару. Во время роскошных пятидневных свадебных торжеств с концертами, балетами и театральными представлениями он уделял мало внимания Леоноре. Он вел себя странно, вышучивая тех музыкантов, которые не удовлетворяли его высоким требованиям, и убежав во время банкета. Однако он искупил это, когда спел и сыграл свою собственную музыку, так как даже феррарцы нашли ее смелой и вдохновенной, хотя и странной. «Его искусство безгранично, — прокомментировал один знаток. — Но оно исполнено каких-то необычных настроений и переходов».
Карло никогда не уставал восхвалять Феррару. После свадьбы он посвятил несколько недель ознакомлению с ее великолепной музыкальной средой. Даже женские монастыри здесь были музыкальными центрами. Карло ежедневно слушал высокопрофессиональные выступления удивительных монахинь, трех знаменитых феррарских певиц и других виртуозов. Он слушал также блистательные сочинения прославленного придворного композитора, маэстро Луццаско Луццаски, и изучал знаменитую музыкальную библиотеку двора д’Эсте.
Затем, через три месяца после свадьбы, он отбыл под тем предлогом, что ему нужно заняться делами в Джезуальдо, хотя на уме у него было совсем иное. Молодая жена его не сопровождала. Он остановился на несколько дней в Венеции, которая тоже привела его в восторг, хотя и не умерила тягу к одиночеству и неприязнь к условностям и дежурным любезностям. Он бродил по запутанным улочкам города в одиночестве, инкогнито, закутанный в эксцентричный плащ, длинный, как ночная сорочка, и столь приметный, что эмиссар Феррары отрядил ему сопровождение. Хотя у него было срочное поручение от дяди, кардинала Альфонсо, передать привет патриарху Венеции, Карло посетил того с большой неохотой. Качество местной музыки так ужаснуло его, что он вызвал к себе дирижера и лютниста и сделал им резкий выговор.
Феррара не оказала заметного влияния на музыку Карло — он всегда уверенно шел своим путем. Однако местный авангард показал ему, что в музыке можно все. Это его раскрепостило. Поэтому состояние его ума в Венеции было взбудораженным: почерпнув вдохновение в Ферраре, он жил музыкой и постоянно сочинял — так же бывало, когда он возвращался в Джезуальдо. Завоевывая незнакомую музыкальную территорию, он начал писать в новом стиле, вводя виртуозную мелодичность в верхних регистрах и добиваясь большей выразительности благодаря тесной связи между словом и музыкой. Как ни один композитор до него, Джезуальдо, подобно поэту, начал обращать большое внимание на значение и нюансы слов. Он даже переписывал стихи, усиливая их эмоциональное звучание. При этом он делал более эмоциональной и свою музыку. Он также начал развивать свой хроматизм, гораздо шире, чем было принято до него, пользуясь диезами и бемолями. Джезуальдо выработал стиль, на основе которого в последующие годы продемонстрировал чудеса композиции. Так плотна была ткань его музыки, так сложно взаимодействие голосов, так изысканны полеты фантазии, так смелы гармонии, диссонансы и хроматическое богатство, так трогательна горькая сладость, что он избегал инструментального сопровождения. Он писал только для голоса — хора без сопровождения и вокальных групп — и упорно продолжал это делать, даже когда мода на такую музыку прошла. Голоса были его инструментами. С пятью голосами Джезуальдо мог добиться такого эффекта, словно звучал целый оркестр.
Его творческий порыв был прерван лишь случайной поездкой на охоту и посещением Неаполя. Через четыре года после двойного убийства он вынужден был, наконец, побывать в этом городе. Правила учтивости требовали, чтобы он принял на правах хозяина членов двора Феррары, пожелавших побывать в Неаполе, и не смог пренебречь этикетом. Да и когда еще подвернется удобный случай, чтобы вернуться в город, который так оскорбил его, его власть и статус, упрочившиеся теперь благодаря браку с д’Эсте — причем в обществе членов двора Феррары? Карло затаскал их по музыкальным концертам, на которых в разных дворцах выступали члены его Академии. Хотя многие неаполитанцы избегали его, другие рады были возобновить с ним знакомство — особенно те, кто хотел завязать дружбу с придворным д’Эсте. Карло сардонически улыбался про себя. И тем не менее он не чувствовал себя в Неаполе в безопасности. Карафа и д’Авалос не отомстили, вопреки его ожиданиям, но, несомненно, лишь благодаря отдаленности замка Джезуальдо. Через несколько дней он сообщил феррарцам, что дела призывают его в Джезуальдо, где он и пробыл полгода. А затем пришло время снова искать вдохновения в мире музыки Феррары, и он вернулся туда — и к своей жене.