Власть, как могла, напрягала голос, как могли быстро неслись на ямщиках гонцы, курьеры, чиновники по особым поручениям, и все равно это было почти безнадежно медленно. Иногда проходили годы, прежде чем на какой-нибудь Камчатке узнавали, что в Петербурге давно уже правит новый царь. Власть на Руси очень рано открыла для себя замечательный физический закон, который гласит, что волна, звук лучше всего распространяется в однородной, гомогенной среде. Достигается же эта гомогенность, с одной стороны, безжалостным уравниванием и выравниваем подданных (идеалы: армия, заключенные в лагерях), а с другой стороны, – точно так же, как при варке манной каши, то есть перемешиванием. Известно, что если ты хочешь, чтобы каша получилась хорошей, без комков, перемешивать ее надо часто и тщательно.
Иван Грозный, наверное, первый на Руси ввел систему массовых тотальных переселений дворянства из одних областей государства в другие. Заподозрив новгородских «служилых людей» в намерении изменить ему, он всех их (кого не убил) переселил на Волгу, где, соответственно, возник Нижний Новгород, а в новгородскую «пятину» на место выселенных посадил дворян из других уездов. Суть и смысл этого «вывода», этого перемещения и перемешивания подданных – в их отрыве от местной почвы, к которой они за века с немалым трудом, но сумели приспособиться.
Народная жизнь по своим установкам и узаконениям почти такая же, какой испокон века была человеческая жизнь. Отчасти это до – и потому антигосудорственная жизнь. Суть ее в умении приспособиться к местному климату, к местной природе, ландшафту, стать человеком этого ландшафта (отличным от человека любого другого ландшафта), научиться этот свой ландшафт слышать четче и яснее, чем то, что кричит верховная власть. В провинции никому и в голову не придет разбивать виноградники по северным склонам уральских увалов. Тот, кто научится слышать свой ландшафт, будет всегда сыт, обут, одет. Никаких звезд с неба ему никто не обещает, но то, что надо для нормальной, обычной жизни, он получит. Понимая это, власть на Руси уже давно стала смотреть на ландшафт, искушающий «местного» человека приспособиться к нему, повторить каждую его выпуклость и ложбинку, как на главную причину нарушения гомогенности подданных и, соответственно, как на своего злейшего врага.
Когда-то Господь Бог, наказывая змея, совратившего человеческий род, сказал: ты будешь ходить на чреве твоем и есть будешь прах во все дни жизни твоей. И вот у власти, считающей себя наместницей Бога на Земле, новым Георгием Победоносцем, всегда было ощущение, что змей, наш дракон, по Божьему проклятию никогда не отрывающийся от земли, от «праха», телом повторяющий малейшие неровности почвы, эту самую способность соблазнять человека, вводить его в искушение и грех целиком и полностью передал земле, по которой он ползает.
Заметим, кстати, что именно поэтому чем более возвышенные цели ставила перед собой власть (превращение Москвы в центр, столицу мирового христианства – «Третий Рим»; становление нового избранного народа Божьего и новой Святой Земли; приготовление народа ко второму пришествию Христа и спасению всех праведных; позднее – коммунизм и построение здесь, на земле, всеобщего рая), тем хуже она относилась к ландшафту. Всегда помня о той опасности, что исходит от почвы, власть не только пыталась оторвать от нее человека, но и выровнять, упростить, снивелировать саму землю, сделать ее одинаковой везде и на всем протяжении страны, тем самым лишив самой возможности соблазнять человека.
Николай Федоров, известный русский философ, поставивший задачу воскрешения всех, когда-либо живших на земле людей (он считал, что пришло время, когда это может и должен сделать сам человек, а не Христос) главным условием такого воскрешения мертвых считал радикальное упрощение жизни, равно – и людей, и природы. Люди должны были быть организованы в «трудовые армии» (закон армии – абсолютно одинаковая реакция совершенно разных людей на приказ; приказ должен быть исполнен во что бы то ни стало; приказы не обсуждают и т.п.), и одновременно – нивелировка ландшафта. Горы, по Федорову, должны были быть срыты, низины засыпаны, реки превращены в каналы, а вся земля – в одно ровное поле. Города и городская культура тоже подлежали уничтожению как рассадники всяческого неравенства и пороков.
Итак, подведем итоги. Себя власть считала Гергием Победоносцем, бесконечно мучимым и пытаемым нашими грехами и несовершенством, убиваемым ими, но в следующем поколении воскрешающим вновь, чтобы продолжить, как Христос, спасать нас и спасать. Как же мы сопротивлялись, не желая идти по этой дороге, как же заставляли ее страдать, но ни разу, как и на иконе, на ее лице не дрогнул ни один мускул. Большую часть жизни она нас любила, правда, как и Святой Георгий, на брак, на равные отношения с нами не соглашалась. Она любила нас, как крестьянин любит свою кормилицу – корову. Мы были стадо скота, а она – преданным и надежным пастухом, гнавшим нас на тучные луга, в землю, текущую молоком и медом. Господи, как мы были непослушны! Как мы были глупы, то и дело пытаясь уклониться в сторону, забрести в темный лес, где нас давно уже поджидали, чтобы растерзать, злобные голодные волки. Тогда, чтобы спасти нас, ей приходилось применять кнут, но делала она это нам же во спасение.
Вслед за Ярославом Мудрым и новгородцами она считала нас то странной и непонятной, то этакой милой, неиспорченной чудью, наивными шукшинскими Чудиками, которых ради нас же самих надо держать в узде, обложить данями и оброками, чтобы мы думали не о постыдном, убивающем душу приобретательстве, а о Боге. Именно объясняясь нам в любви, она однажды заговорила о наших исконных качествах, о том, что заложено в самой нашей природе – преданности православию, самодержавию, о нашей народности. Но были и менее светлые периоды, когда она, ужасаясь нашей ненависти и злодеяниям, называла нас чудовищами, писала, что нет ничего страшнее русского бунта, бессмысленного и беспощадного.
Дракон – это, конечно, эдемский змей, некогда совративший, «погубивший» невинную душу нашей прародительницы Евы, ввергшей всех нас, ее потомков, в пучину горя. За те тысячи и тысячи лет, что прошли со времен сотворения мира, питаясь нашими грехами, он безмерно окреп и раздался, превратившись в страшного дракона. Теперь ему уже не надо было, как в Эдеме, льстиво и хитро уговаривать Еву; полный сознания своей силы и своего права, он требовал и всегда, пока не пришел Святой Георгий, получал любимое его лакомство – невинные души, которые пожирал, губил с неслыханной жадностью. Но как бы ни был страшен зверь, власть верит, не сомневается, что однажды она все-таки победит чудовище и всех нас спасет. Для этого она и живет.
ВЕРХОВЫЕ РЕВОЛЮЦИИ
Происхождение идущей ниже работы, в которой разбираются причины и основные закономерности революций, не реже, чем раз в два столетия затеваемых в России верховной властью, не лишен для меня ностальгических воспоминаний. В восьмидесятом году по просьбе одного своего близкого приятеля-филолога я прочитал ему курс лекций по русской истории. О перипетиях нашей прошлой жизни мы обычно беседовали, прогуливаясь туда-сюда по лесной просеке, прорубленной прямо от забора его дачи. Шаг за шагом, мы не спеша передвигались от одного царства к другому, пока я с некоторым изумлением не обнаружил, что те очень яркие детали, которые все, кого я знал, считали случайностями, этакими архитектурными излишествами на довольно суровом в других отношениях здании отечественной истории, на самом деле суть, корень, законная часть несущей конструкции. Подобная несообразность наводила на размышления, и я захотел проверить, не фантом ли это, не обман ли зрения.
Данное предисловие, по-моему, стоит дополнить страницей историографии. Первое печатное имя работы «Психология русской истории», что, конечно, было искусственно и связано с текстом по касательной. В Мюнхене в журнале «Страна и мир» в 89-м году она была опубликована под этим заглавием. К сожалению, по обстоятельствам времени влиять на редактирование первоначального текста я не мог, и то, что получилось, не представляется мне удачным. Работа была сокращена почти на треть, но главное другое: от одного сюжета остался тезис без доказательств, от следующего – доказательства без тезиса; общий план гляделся невразумительно.
Собирая книгу, я по всем этим причинам решил переименовать «Психологию». Здесь она публикуется под шапкой «Верховые революции». В 83-м году, то есть шестью годами ранее, я кончал писать роман – «След в след». На жизнь тогда я смотрел весьма печально, был убежден, что дыхание у меня короткое, спринтерское, и он так и останется первым и последним, а еще я был убежден, что эта вещь, если я буду осторожен, сгинет у меня на антресолях, а если не буду – ее приобщат к следственному делу.
Подобный способ расширить круг читателей меня не радовал, но страх, что я больше никогда ничего не сделаю, был больше; в данных обстоятельствах я решил не размениваться. На «След в след» было потрачено ровно десять лет, и мысль, что роман должен вместить в себя все, что во мне в течение этих лет было, показалась естественной, даже необходимой. После чего «Психология» не дрогнувшей рукой была подарена одному из персонажей. Так «След в след» и вышел в летних номерах журнала «Урал» за 91-й год, причем о том, что напечатана финальная, третья часть, мне позвонили в аккурат 19 августа, когда я собирался идти на митинг к Белому дому. Позднее выяснилось, что свергать советскую власть.
Надо сказать, что предложения печатать роман поступали и от куда более известных журналов. Но «Психологию» и примыкавшие к ней в тексте короткие заметки (в романе они в самом деле принадлежат деду рассказчика, когда-то революционеру, позже отъявленному скептику, и здесь печатаются под тем же заголовком – «Записи деда»), редакторы единодушно требовали изъять, кто – боясь оргвыводов, кто – потому что они были написаны совсем по-другому и своей величиной рвали текст. Однако принцип сборной солянки реял надо мной, как знамя, и я на уступки не шел. Уральская публикация смягчила меня – книжные версии «Следа в след» шли уже без исторической части.