Летописный рассказ о призвании варягов, пожалуй, лучшая иллюстрация возникновения государства на основе естественного договора. Князь, его дружина и администрация легли поверх уже сложившейся структуры власти, защищая и поддерживая ее. Старая администрация (вершиной которой, судя по всему, были «старцы градские») продолжает существовать и развиваться, а главное, сосуществовать с княжеской властью. Полтора века продолжаются такие отношения, устраивая всех: князья собирают дань, ходят в походы и обороняют свое княжество, торговые караваны, защищаемые дружиной, беспрепятственно достигают Царьграда. Раз в десять лет, а то и чаще смерть родственников передвигает князей из города в город, с одного престола на другой. Мало связанные со своим городом, они, кажется, и вовсе не замечают этих переходов.
С середины XI века положение меняется. Беспрерывные, по большей части неудачные войны с половцами, отток населения на север, северо-восток и запад, упадок греческой торговли с разных сторон подрывают сложившиеся между князем и городом отношения. Княжеская власть – обращенная ранее вовне, внешняя сторона власти (наиболее ярко у Святослава Игоревича) – войны, дипломатия, торговля, князь и его дружина – щит государства, граница государства, его внешняя оболочка – меняет свое направление, поворачивается вовнутрь своего княжества, где сталкивается с местной властью. Начинается медленный, чрезвычайно болезненный период их врастания друг в друга.
Обе эти власти – и старая, местная, и княжеская – освящены традицией. Ни та, ни другая не мыслит своего отдельного существования, даже Новгород, где городской патрициат добился после 1136 года почти полной независимости, не может обойтись без князя, однако борьба между ними за свою долю влияния внутри общего, совместного владения идет долго, упорно и на редкость ожесточенно (кровавые усобицы между боярством и князьями в Галицко-Волынской Руси); что хочет и чего не хочет каждая из сторон, лучше всего видно по договорным грамотам Великого Новгорода и их негативам. Борьба этих двух властей продолжается более века, отнимая у них все силы. Врастая друг в друга, четкую границу своим прерогативам они находят в сопернице. Степень свободы каждой из них равна нулю. Такова судьба всех княжеств за единственным исключением – Владимиро-Суздальская Русь Андрея Боголюбского.
В сущности, история человечества знает два вида государств – монархию и республику; крайняя форма первой – тоталитарный строй восточной деспотии, второй – парламентская республика. Принято считать, что если при республиканской форме правления верховная власть ограничена законами и представительными учреждениями, сменяема и разделена, то восточный правитель никому и ни в чем не подотчетен. На самом деле это не так. Власть восточных царей почти под столь же жестким контролем, просто формы надзора иные – традиции, обычаи, религия, ритуал, народные представления об идеальном монархе, свидетельство жесткости ограничений – последовательность и традиционность на протяжении веков внешней и внутренней политики восточных деспотий.
Для политической системы, созданной Андреем Боголюбским, характерна абсолютная власть и абсолютная мобильность власти; она, безусловно, была реакцией на борьбу, происходившую в других русских княжествах. Сущность ее не в полном подчинении князем боярства старших городов, а в прямом игнорировании соперника. При этом разом отрицаются все традиции, на которых основана не только местная, но и сама княжеская власть. Последняя, начиная с Андрея Боголюбского, корень своих прав, свою высшую санкцию видит исключительно в себе самой.
Появление на северо-востоке Руси подобной политической системы – результат сочетания целого ряда обстоятельств: Андрей Боголюбский был старшим в роду русских князей, владел титулом Великого князя Киевского, обладал самым обширным и самым богатым княжеством, имел самую сильную дружину и самую большую казну. С другой стороны, в его огромном и так редко населенном княжестве связи, традиции, влияние старших вечевых городов было несравненно слабее.
Множество переселенцев, пришедших во Владимиро-Суздальскую Русь с юга во время правления отца Андрея Боголюбского Юрия Долгорукого и в его собственное, также никак не связанных с местными нравами и воспоминаниями, чуждых им, еще больше подорвали и размыли традицию. Расселяясь на княжеских землях и в основанных князем городах, поселенцы привыкли смотреть на него как на единственный источник власти, единственный источник законов и традиций, да и сам князь смотрит на населенные им земли как на свою собственную часть, опричнину, независимую и мало связанную с остальным княжеством.
Можно выделить несколько формальных признаков сложившейся системы:
1) разделение государства на две части, в одной из которых источником верховной власти является традиция, а в другой – сама власть (Киевский великокняжеский престол и Владимирское княжение, еще более явно Владимирское княжение и собственные владения князя в этом княжестве), причем власть, основанная на себе самой, стремится к территориальной экспансии, к своему распространению на всю территорию государства;
2) отсюда новый взгляд верховной власти на себя и, соответственно, новое отношение к другим традиционным властям: переписка Андрея Боголюбского с его племянниками Ростиславичами, не имевшая ранее аналога в междукняжеских отношениях: «Не ходишь ты, Роман, в моей воле со своей братией, так пошел вон из Киева, ты, Мстислав, вон из Белгорода, а ты, Давид, вон из Вышгорода; ступайте все в Смоленск и делитесь там, как знаете». Один из Ростиславичей, Мстислав Храбрый, отвечал ему: «Мы до сих пор признавали тебя отцом своим по любви, но если ты посылаешь к нам с такими речами, не как к князьям, а как к подручникам и простым людям, то делай что задумал, а нас Бог рассудит»;
3) власть, видящая источник своей власти в себе самой (самозванство верховной власти), видит в себе и источник любой другой власти: Андрей выгнал из княжества старых отцовских бояр и окружил себя новыми людьми, многие из которых были иноземцы и иностранцы, никак не связанные с местными традициями, всецело зависящие от Андрея не только в миру, но и обязанные ему вечным спасением (некоторые из них были им крещены);
4) основание новой столицы: Владимир – столица-нувориш и с точки зрения общерусской столицы Киева, и с точки зрения старших вечевых городов Ростова и Суздаля. Разрыв и с традицией, и с той почвой, на которой она выросла и которая хранит ее;
5) насильственная смерть носителя верховной власти, или гибель его династии, или то и другое (верховная власть, которую делает абсолютной отказ от традиций, тот же отказ делает чрезвычайно уязвимой, лишает всяких опор, всякой защиты), в то же время отказ от традиционного понимания происхождения власти означает неизбежно отказ и от института наследования как такового – верховная власть не распространяется ни на кого, кроме ее непосредственного носителя. Его смерть означает конец всякой власти вообще.
Кончина Андрея Боголюбского – одна из самых поразительных картин смерти абсолютной власти. После убийства князя заговорщики опасались, что владимирцы попытаются расправиться с ними, но никто и не думал вступиться за великого князя всея Руси. Напротив, вслед за убийцами, которые начали расхищать княжескую казну, туда бросилось за своей долей остальное население Боголюбова. Были ограблены также строители церквей, приглашенные Андреем в город. Грабежи и убийства продолжались несколько дней по всей волости. Все это время князя не погребали. Единственный, кто остался верным покойному, был его слуга Кузьма. Когда он стал искать тело, ему сказали: «Вон лежит, выволочен в огород, да ты не смей брать его: все хотят выбросить его собакам, а если кто за него примется, тот наш враг, убьем и его». Наконец Кузьме удалось уговорить одного из убийц князя, ключника Анбала, дать ковер, чтобы завернуть тело. Когда он отнес князя к церкви и стал просить, чтобы его пустили, ему сказали: «Брось тут, в притворе, вот носится – нечего делать».
Время Андрея Боголюбского запомнили все. Верховная власть нашла в нем быстрые средства усиления, боярство увидело всю зыбкость своего нынешнего положения. Дальнейшая история России во многом основана на том опыте, который вынесли из правления Боголюбского обе эти власти.
История русского православия, русской церкви, русской религиозности, сознающей себя как единственную хранительницу истинной веры; до крайности доведенная нетерпимость и презрение к другим ответвлениям христианства в соединении с необразованностью русского священства, значительная часть которого до второй половины XVII века была неграмотна, приниженным положением духовенства, отсутствием богословия, почти полным незнанием мирянами Священного Писания (через весь XIX век проходит упорная, стоящая многим церковным иерархам карьеры борьба между сторонниками и противниками перевода Нового и Ветхого завета на русский язык (последние утверждали одновременно и то, что русский народ еще (!) через 1000 лет после принятия христианства не созрел для чтения Священного Писания, и особенную религиозность этого народа), Москва – Третий Рим и раскол, легкость уничтожения патриаршества Петром, легкость отказа от веры в 1917 году и возрождение мессианской идеи на рубеже XIX – XX вв. – вся эта странная русская религиозность не может быть понята без истории русской колонизации Северо-Восточной Руси. Эта колонизация создала тот фильтр, через который воспринималась и своя вера и чужая.
Кочевник любит степь, и кажется странным, что русские не любили леса – того мира, который их окружал, защищал, кормил, среди которого они и как народ, и как один человек появились на свет Божий. Уходя из открытых мягких лесостепных пространств Южной Руси, из частых и многолюдных сел на северо-восток, они расселялись там маленькими – один, два, редко три двоpa – деревнями среди бесконечных лесов, стеной окружающих их заимку.
Не встречая никакого сопротивления от издревле живущих здесь небольших угро-финских народов, легко смешиваясь и ассимилируя соседей, они увидели главную угрозу себе в языческих богах и в природе – их храме. Они жгли лес, как некогда христиане жгли языческие храмы. Лешие и русалки, водяные, кикиморы и упыри, уже ослабевшие, уже один раз на юге, на прежней родине переселенцев, поверженные, теперь снова пугали их и манили за собой в глубь вод и лесов. Поэтому сразу же, с первого пришельца многовековая, ведомая почти в полном одиночестве расчистка и распашка земель приобрела характер подвижничества, характер религиозного