Первый взгляд наиболее рельефно выразил М.П. Погодин. Характеризуя Ивана IV и его дела, он писал: «Что есть в них высокого, благородного, прозорливого, государственного? Злодей, зверь, говорун-начётчик с подьяческим умом, – и только. Надо же ведь, чтобы такое существо, потерявшее даже образ человеческий, не только высокий лик царский, нашло себе прославителей». Второй – у К.Д. Кавелина: «Всё то, что защищали современники Иоанна, уничтожилось, исчезло; всё то, что защищал Иоанн IV, развилось и осуществлено; его мысль так была живуча, что пережила не только его самого, но века, и с каждым возрастала и захватывала больше и больше места. Как же прикажете судить этого преобразователя? Неужели он был не прав?.. От ужасов того времени нам осталось дело Иоанна; оно-то показывает, насколько он был выше своих противников».
Каждое из этих двух направлений не столько пыталось опровергнуть те или иные положения противного, сколько ставило под сомнение саму их основу – систему аксиом. К.Д. Кавелин считал, что историки не могут рассматривать исторического деятеля с точки зрения современной им нравственности, такой подход – ничем не оправданная модернизация истории. Защищая Грозного, он писал: «Иоанн IV есть целая эпоха русской истории, полное и верное выражение нравственной физиономии народа в данное время», он был «вполне народным деятелем в России».
Однако и аксиоматика, построенная на «государственной пользе», находила у Погодина не менее веские возражения. Он отвергал саму возможность деятельного участия Ивана IV в составлении нового Судебника и других важнейших государственных преобразований 50-х годов, а также в победах России над Казанским и Астраханским ханствами – осколками ее многовекового врага Золотой Орды. «В царствование Грозного бесспорно совершено много великого; но, – спрашивает Погодин, – мог ли такой человек, как Иоанн, проведший своё детство и отрочество так, как он, никогда ничем серьёзно не занимавшийся, мог ли он в 17 – 20 лет вдруг превратиться в просвещённого законодателя? Он мог оставить прежний бурный образ жизни, мог утихнуть, остепениться, заняться делом, мог охотно соглашаться на предлагаемые меры, утверждать их, – вот и всё; но чтобы он мог вдруг понять необходимость в единстве богослужения, отгадать нужды и потребности народные, узнать местные злоупотребления, найти противодействующие меры, дать нужные правила касательно суда, например, об избрании целовальников и старост в городах и т.д. – это ни с чем не сообразно». Иоанн был вполне в руках своих советников Сильвестра и Адашева и их партии, что подтверждается и свидетельством современников, и собственным негодующим признанием Грозного в письмах к Курбскому. А затем, когда влияние этой партии было парализовано, в последние двадцать пять лет жизни Иоанна нельзя указать никаких законов, постановлений, распоряжений, вообще никаких действий, из которых был бы виден его государственный ум и то понимание требований народной жизни, какое проявлялось в первой половине его царствования. В продолжение всего этого времени «нет ничего, кроме казней, пыток, опал, действий разъяренного гнева, взволнованной крови, необузданной страсти».
В самом конце XX века, в I899 году концепции правления Ивана Грозного пополнились ещё одной, принадлежащей перу С.Ф. Платонова и изложенной в первой части его «Очерков по истории Смуты в Московском государстве XVI – XVII вв.». Концепция эта имела исключительный успех. Впоследствии она с некоторыми изменениями воспроизводилась и в его лекционном курсе и в книге «Иван Грозный».
Прежде чем перейти к разбору взглядов Платонова на правление Ивана Грозного и на опричнину, нам представляется уместным привести здесь оценку его концепции некоторыми русскими историками ХХ века.
С.Б. Веселовский: «Последним словом дореволюционной исторической науки считалась сложная и замысловатая концепция С.Ф. Платонова”. И далее: «В погоне за эффектностью и выразительностью изложения лекций С.Ф. Платонов отказался от присущей ему осторожности мысли и языка и дал концепцию политики царя Ивана, настолько переполненную промахами и фактически неверными положениями, что поставил критиков его построений в весьма неловкое положение…».
Следующим образом оценивал концепцию С.Ф. Платонова А.А. Зимин: «Наиболее продуманную и развернутую оценку опричнины с буржуазных позиций мы находил в трудах С.Ф. Платонова». Оценка работы С.Ф. Платонова С.Б. Веселовским со всех точек зрения парадоксальна. Концепция, «переполненная промахами и неверными положениями», объявлена последним словом дореволюционной исторической науки. В какой-то степени негативная оценка Веселовским Платонова связана с популярностью концепции последнего в 30-е – 40-e годы. Когда, как уже говорилось выше, апологетическое отношение к Грозному, противником которого был С.Б. Веселовский, безраздельно господствовало, однако, даже это учитывая, необходимо признать, что мнение С.Б. Веселовского выглядит достаточно странно.
Парадоксальность оценки концепции С.Ф. Платонова как последнего слова буржуазной исторической науки советскими историками, – а с ними были солидарны и крупнейшие русские учёные предреволюционных лет (П.Н. Милюков) – в том, что сам С.Ф. Платонов, во всяком случае, вначале, не считал свои взгляды на опричнину оригинальными. В предисловии к первому изданию «Очерков по истории Смуты в Московском государстве XVI – XVII вв.» он писал о той части работы, где было изложено его понимание опричнины: «Если автору дозволено будет назвать свой труд самостоятельным исследованием, то он не отнесёт такого определения, в его точном смысле, к первой части «Очерков». Многообразие сюжетов и изобилие материалов, входящих в тему этой части, требовало бы не сжатого очерка, а многостороннего специального исследования. Автор не имел времени для такого исследования и не чувствовал в нём надобности. Учёная литература давала ему возможность собрать достаточный для его цели материал из монографий и общеизвестных сборников исторических документов».
Не только предисловие, но и само содержание первой части монографии внешне подтверждает эту несамостоятельность. В общей оценке кризиса России середины ХVI века С.Ф. Платонов солидарен с В.О. Ключевским. Так же, как и он, причину кризиса С.Ф. Платонов видит в противоречиях, заложенных в основание Московского государственного и общественного порядка.
«Первое из этих противоречий, – пишет С.Ф. Платонов, – можно назвать политическим и определить словами В.О. Ключевского: «Это противоречие состояло в том, что московский государь, которого ход истории вёл к демократическому полновластию, должен был действовать посредством очень аристократической администрации». Такой порядок вещей привёл к открытому столкновению московской власти с родовитым боярством во второй половине XVI века. Второе противоречие было социальным и состояло в том, что под давлением военных нужд государства, с целью лучшего устройства государственной обороны, интересы промышленного и земледельческого класса, труд которого служил основанием народного хозяйства, систематически приносились в жертву интересам служилых землевладельцев, не участвовавших непосредственно в производительной деятельности страны».
И в оценке опричнины как государственной реформы, направленной против потомства удельных князей, у С.Ф. Платонова были предшественники. Он пишет: «Только К.Н. Бестужев-Рюмин, Е.Д. Белов и С.М. Середонин склонны придавать опричнине большой политический смысл: они думают, что опричнина направлялась против потомства удельных князей и имела целью сломить их традиционные права и преимущества. Однако такой, по нашему мнению, близкий к истине, взгляд не раскрыт с желаемою полнотою, и это заставляет нас остановиться на опричнине для того, чтобы показать, какими своими последствиями и почему опричнина повлияла на развитие Смуты в московском обществе».
Анализ взглядов С.Ф. Платонова и его предшественников позволяет объяснить парадоксальность оценок его исторической концепции. С.Ф. Платонов не выдвинул в точном смысле этого слова новой концепции правления Ивана Грозного – тогда казалось, что все мыслимые точки зрения на его царствование уже высказаны. С.Ф. Платонов сделал большее. Он изменил сам подход к теме. До С.Ф. Платонова историков занимала личность Ивана Грозного. И от личности, так или иначе понимая её, они шли к собственно истории России. С.Ф. Платонов начал с другого конца, с истории России. Россия перестала быть простым продолжением Грозного. Она обособилась, и сразу стало ясно, насколько тесно XVI в. в русской истории связан с событиями предшествовавших веков. Время правления Ивана Грозного, сама опричнина, эмансипированная от его личности, легко вписалась в общую канву русской истории, оказалась связана и с общим направлением и с традициями предшествующих царствований. «Упразднился старый взгляд на опричнину как на бессмысленную затею полоумного тирана. В ней видят применение к крупной земельной аристократии того «вывода», который московская власть обычно применяла к командующим классам покорённых земель. Вывод крупных землевладельцев с их вотчин сопровождался дроблением их владений и передачей земли в условное пользование мелкого служилого люда», – писал С. Ф. Платонов (см. Платонов С.Ф. Иван Грозный в русской историографии – Русское прошлое. Пг. – М., 1923, № 1. С.10.).
Полное изменение подхода, полное изменение методики исследования заставило С.Ф. Платонова обратиться к совсем другому кругу источников и в значительной степени расширить сам их круг. Анализу опричнины С.Ф. Платонов предваряет чрезвычайно емкий обзор социально-экономического положения в России второй половины XVI в. Обзор этот написан на основе разрядных, писцовых, дозорных и переписных книг, Книги Большого Чертежу, а также монастырских грамот и местных источников.
И само понимание цели и назначения опричнины С.Ф. Платонов выводил не только из политических мотивов её учреждения, но и на равных основаниях из её территориального состава и экономических нужд. В свою очередь, территориальным составом опричнины обосновываются и подтверждаются политические намерения её организаторов. Таким образом, можно сказат