Переписка Ивана Грозного с Курбским свидетельствует о совершенно определенном «вымывании» светской составляющей верховной власти. Иван IV склонен трактовать измену Курбского себе не как измену вассала сюзерену, а как измену Богу и вере. Он ставит знак равенства между изменой Курбского и отказом Курбского от вечного спасения: «Зачем ты, о князь, если мнишь себя благочестивым, отверг свою единородную душу? Чем ты заменишь ее в день Страшного суда?» Причем Грозным подчеркивается, что эта измена Богу есть нечто постоянное, совершенно не зависимое от личных человеческих качеств носителя верховной власти: «Не полагай, что это справедливо – разъярившись на человека, выступить против Бога; одно дело – человек, даже в царскую порфиру облеченный, а другое дело – Бог».
Неповиновение монарху, а тем более прямая измена ему тем самым вообще изымается из сферы возможного и допустимого. Ситуации, в которой измена может быть оправдана, не существует вовсе: «Если же ты, по твоим словам, праведен и благочестив, то почему же испугался безвинно погибнуть, ибо это не смерть, а воздаяние?» И дальше: «Если же ты праведен и благочестив, почему не пожелал от меня, строптивого владыки, пострадать и заслужить венец вечной жизни?»
Следует отметить, что в основе такого понимания верховной властью самой себя лежала чрезвычайно жесткая логическая конструкция, предельно упрощающая взаимоотношения между Богом и царем, царем и его подданными, Богом и подданными царя: «Воззри (…) и вдумайся: кто противится власти – противится Божьему повелению». Эта схема, в свою очередь, была калькой с такого же упрощенного взгляда на мир, в котором единственное сохранившее истинную веру царство – Россия – со всех сторон было окружено разного рода иноверцами и еретиками.
Заключая изложенное в этом разделе, можно констатировать, что в середине XVI в. весь комплекс взаимоотношений, соединяющих верховную власть с ее подданными, перестает удовлетворять верховную власть. Рассматривая себя как власть вполне религиозную, верховная власть должна была стремиться заменить традиционные узы, связывающие ее с ее подданными, узами, имеющими ту же религиозную природу, что и она сама, тем самым устранив возникшее противоречие. При очевидности и логичности самой идеи реальный путь построения новых отношений долгое время был неясен. Когда же образец был найден, события стали развиваться с поразительной быстротой.
Если религиозное понимание верховной власти складывалось в России медленно и постепенно, на протяжении веков, то «перевести» всю систему государственных отношений на религиозную основу Грозный пытается за считанные годы. Эта чрезвычайная ускоренность реформ связана с многочисленными заговорами, а также военными неудачами России, свидетельствовавшими не только о разложении старой государственной системы, но, главное, о том, что Бог отвернулся от своего избранного народа.
3. Верховная власть и Ливонская война. Нам представляется, что анализ, проделанный выше, позволяет с достаточной достоверностью реконструировать тот ход событий, который привел Грозного к идее учреждения в России опричнины, а также объяснить характер и смысл этого, по общей оценке, «странного» учреждения.
Вторая половина 1564 года, то есть время, непосредственно предшествовавшее отъезду Грозного в Александровскую слободу и учреждению опричнины, – это время, когда Грозный наиболее интенсивно занимался проблемами будущего политического устройства Ливонии, в частности, лично ведя переговоры с плененным русскими войсками магистром Ливонского ордена Фюрстенбергом. Неудачи русских войск на протяжении 1563 – 1564 гг. показали Грозному и его ближайшим советникам невозможность чисто военного присоединения Ливонии к России и потребовали разработки достаточно сложных дипломатических проектов будущего устройства и будущего характера связи между Ливонией и Россией. В окончательном варианте Иван IV «выдвинул проект восстановления распавшегося Ливонского ордена. Предполагалось, что восстановленный Орден будет находиться под протекторатом Русского государства. Великим магистром должен был стать пленный Фюрстенберг. В преемники ему назначался сын Г.Кетлера – Вильгельм» (Королюк В.Д. Ливонская война – М., 1954. С.60). Вне всяких сомнений, разработка такого проекта была бы невозможна без изучения истории Ливонского ордена от момента его возникновения, без анализа взаимоотношений Ливонии со всеми ее соседями, а также без исследования вопроса о Тевтонском ордене, одним из правопреемников которого был Ливонский.
Идея вассальной зависимости от русского царства одного из последних официальных и владетельных наследников христианской власти на территории Палестины, без сомнения, должна была импонировать Грозному. Следует отметить, что вообще иерусалимские короли, чьей надежнейшей опорой были военно-монашеские ордена и, в частности, Тевтонский, занимают в той схеме преемственности верховной власти (от Бога) промежуточное положение: еврейские цари святого народа и Святой земли – христианские короли Святой земли – русские цари новой Святой земли, нового святого народа. В контексте этого понимания признание Ливонским орденом своей вассальной зависимости от России означало одновременно и правопреемство русского великого князя по отношению к иерусалимским королям, и, следовательно, их приоритетные права на старую Святую землю и Иерусалим, на соединение под своей властью обеих Святых земель.
История военно-монашеских орденов, их решающая роль в поддержании и укреплении власти иерусалимских королей, их великолепные боевые характеристики не могли не натолкнуть Грозного на убеждение, что эти преимущества их по сравнению с обычным рыцарством объясняются в первую очередь религиозным характером и наполненностью их службы, теснейшим соединением в этих орденах военной и монашеской службы, невозможностью эту службу разорвать без утраты всякой надежды на вечное спасение. Военно-монашеские ордена должны были показаться Грозному идеальным решением всех стоящих перед ним проблем, идеальным способом организации военного сословия России – новой Святой земли. Воинство, в свое время созданное исключительно для защиты и распространения истинной веры, было именно тем, в чем нуждалась Россия. Записки иностранцев, описывающие жизнь в Александровской слободе – столице опричнины, а также те права и привилегии, с одной стороны, а с другой – ограничения, которые налагались на опричников, рисуют картину, весьма схожую с бытом военно-монашеских орденов, естественно, с теми поправками, которые были детерминированы специфическими для России особенностями.
4. Устройство Опричного двора, организация и функционирование опричнины. Этот раздел хотелось бы предварить следующим: во все время существования опричнины для Грозного было характерно стремление к безусловному и очень резкому разделению мира опричнины и «обычного» мира. Это проявлялось отнюдь не только в дублировании большинства приказов и служб, отдельно и самостоятельно управляющих опричниной и земщиной, но, главное, в четко различимых и последовательных попытках Грозного изъять всю опричнину и каждого опричника из общего порядка вещей, сделать их как бы «не от мира сего».
Были разделены на опричную и земскую:
а) верховная власть (опричнина передавалась в личный удел великому князю, Московское же государство (земщина) должно было управляться Боярской думой);
б) территория государства (причем из уездов, взятых в опричнину, выселялись все дворяне, в нее не принятые). Кстати, похоже, что и военные походы Грозного на Тверь, Торжок, Новгород в 1571 г. и едва не закончившийся таким же погромом, как Новгородской поход, поход на Псков, были аналогом крестовых походов, на этот раз на Руси, в новой «Святой земле». Страна была поделена на «верных» (опричнина) и «неверных» (земщина), и «неверных» следовало устрашить и покорить. Произошедшее несколько позже – в 1574 г. – при втором издании опричнины поставление во главе земщины царем служилого касимовского хана Симиона Бекбулатовича, то есть прямого потомка властителей Золотой Орды – многовековых угнетателей «нового Израиля», должно было еще жестче подчеркнуть эту «неверность» земщины;
в) управление (большинство приказов были разделены, что сделало возможным практически независимое управление обеими частями государства);
г) финансы (каждая из частей государства имела свои собственные источники дохода);
д) судебная власть (она также была фактически разделена: по свидетельству Штадена, вскоре после учреждения Опричного двора «великий князь послал в земщину приказ: «Судите праведно, наши (т.е. опричные – В.Ш.) виноваты не были бы» (Штаден Г. О Москве Ивана Грозного. Записки немца опричника. – М., 1925. С.86). Источники единодушны в том, что как судьи, так и дьяки во все время существования опричнины решали дела в соответствии с этой формулой);
е) запрет на личное общение между опричниками и земскими. Тот же Штаден писал, что «если у опричника были в земщине отец или мать, он не смел никогда их навещать». И дальше: «Я рассуждал тогда так: я хорошо знал, что пока я в земщине, я проиграю (всякое) дело, ибо все те, кто был в опричных при великом князе, дали присягу не говорить ни слова с земскими. Часто бывало, что ежели найдут двух таких в разговоре – убивают обоих, какое бы положение они ни занимали. Да это и понятно, ибо они клялись своему государю Богом и Святым крестом. И таких наказывал Бог, а не государь».
Это свидетельство подтверждается двумя другими видными опричниками – Таубе и Крузе (см. «Русский исторический журнал» – Пг., 1922, кн. 8. С.35). Дворянин, вступающий в опричнину, по их сообщениям, клялся и целовал крест не только в верности государю, великой княгине и молодым князьям – наследникам Грозного, но также «не есть и не пить вместе с земщиной и не иметь с ними ничего общего»;
ж) внешнее отличие опричных дворян от земских. «Живя в упомянутом Александровском дворце, словно в каком-нибудь застенке, он (царь – В.Ш.) обычно надевает куколь, черное и мрачное монашеское одеяние, какое носят братья Базилиане, но оно все же отличается от монашеского куколя тем, что п