одбито козьими мехами. По примеру тирана также старейшины и все другие принуждены надевать куколи, становиться монахами и выступать в куколях…» (Новое известие о России времени Ивана Грозного. «Сказание» Альберта Шлихтинга. – Л., 1934. С. 27).
А.Шлихтингу вторят Таубе и Крузе: «Пехотинцы все должны ходить в грубых нищенских или монашеских верхних одеяниях на овечьем меху, но нижнюю одежду они должны носить из шитого золотого сукна на собольем или куньем меху»;
з) особый образ жизни опричников в Александровской слободе. Соединение в нем элементов монашеской жизни и жизни служилых дворян. «…Великий князь каждый день встает к утренним молитвам и в куколе отправляется в церковь, держа в руке фонарь, ложку и блюдо. Это же самое делают все остальные, а кто не делает, того бьют палками. Всех их он называет братией, также и они называют великого князя не иным именем, как брат. Между тем он соблюдает образ жизни, вполне одинаковый с монахами. Заняв место игумена, он ест один кушанье на блюде, которое постоянно носит с собою; то же делают все. По принятии пищи он удаляется в келью, или уединенную комнату. Равным образом и каждый из оставшихся уходит в свою, взяв с собой блюдо, ножик и фонарь; не уносить всего этого считается грехом. Как только он проделает это в течение нескольких дней и, так сказать, воздаст Богу долг благочестия, он выходит из обители…» (Шлихтинг).
Схожую картину рисует и другой источник: «Когда пробивает восемь часов, идет он снова в церковь, и каждый должен тотчас же появиться. Там он снова занимается пением, пока не пробьет десять. К этому времени уже бывает готова трапеза, и все братья садятся за стол. Он же, как игумен, сам остается стоять, пока те едят. И дальше… Когда трапеза закончена, идет сам игумен к столу. После того как он кончает еду, редко пропускает он день, чтобы не пойти в застенок, в котором постоянно находится много сот людей; их заставляет он в своем присутствии пытать или даже мучить до смерти безо всякой причины…» (Таубе и Крузе);
и) организационная структура Опричного монастыря. Распределение чинов в нем.
Таубе и Крузе писали: «Этот орден (здесь уместно подчеркнуть, что ливонские дворяне, в отличие от русских, хорошо знакомые с такими образованиями, как монашеские ордена, ясно сознавали сходство с ними корпуса опричников. – В.Ш.) предназначался для совершения особенных злодеяний. (…) Сам он (Иван Грозный – В.Ш.) был игуменом, князь Афанасий Вяземский келарем, Малюта Скуратов пономарем; и они вместе с другими распределяли службы монастырской жизни… Рано утром в 4 часа должны все братья быть в церкви; все неявившиеся, за исключением тех, кто не явился вследствие телесной слабости, не щадятся, все равно высокого ли они или низкого состояния, и приговариваются к 8 дням епитемии. В этом собрании поет он сам со своей братией и подчиненными попами с четырех до семи».
Теперь, прежде чем перейти от характеристики Опричного монастыря к заключающим статью выводам, хочется отметить, что обильно цитируемые выше записки иностранцев, рисующие жизнь в Александровской слободе, давно и хорошо известны историкам, выдержки из них можно найти практически в любой монографии, посвященной царствованию Ивана IV. Однако во всех этих работах Опричный монастырь используется, к сожалению, единственно как яркий пример особой извращенности царя. Лейтмотивом этого взгляда служат следующие слова А.Шлихтинга: «Как только он проделает это в течение нескольких дней (т.е. поживет жизнью монаха – В.Ш.) и, так сказать, воздаст богу долг благочестия, он выходит из обители и, вернувшись к своему нраву, велит привести на площадь толпы людей и одних обезглавить, других повесить, третьих побить палками, иных поручает рассечь на куски, так что не проходит ни одного дня, в который бы не погибло от удивительных и неслыханных мук несколько десятков человек».
В последнее же время известным филологом и специалистом по семиотике Б.Успенским (см. «Царь и самозванец») была сделана попытка рассмотреть Опричный монастырь в другом ракурсе – в рамках некоего маскарада, «антиповедения», выражающегося «как в переряживании, так и в кощунственной имитации церковных обрядов». Б.Успенский видит в опричниках «своего рода ряженых, принимающих бесовский облик и бесовское поведение», и считает, что «…опричный монастырь Грозного в Александровской слободе, – когда опричники рядятся в чернеческое платье, а сам царь называет себя игуменом этого карнавального монастыря, – по всей видимости, возникает под влиянием (…) святочных игр…» Основанием для такого понимания опричнины служит для Б.Успенкого в первую очередь сопоставление ее со Всешутейским собором Петра I. Вряд ли эта параллель оправдана. Если как у современников Петра I, так и у его потомков равно не вызывало сомнений карнавальное, заложенное в самом названии шутовское назначение «собора», то в отношении опричнины ни в одном из источников нет даже намека на возможность ее «веселого» понимания.
Подведем итоги.
Как представляется автору, сделанный анализ позволяет прийти к следующим выводам. Во второй половине XVI в. многочисленные мнимые и реальные заговоры убеждают Ивана IV в ненадежности старых уз, связующих монарха и подданных, их несоответствии самой природе верховной власти в России. Стремясь разрешить это противоречие, Грозный пытается соединить в своих руках как светскую, так и религиозную власть и заново выстроить весь комплекс своих взаимоотношений с подданными, сделав измену ему не только изменой раба господину, вассала сюзерену, но и главное – изменой Богу и вере. Учреждение опричнины было попыткой организации части дворянского сословия России на началах военно-монашеского ордена (то же назначение, тот же путь формирования, те же юридические права и привилегии), подобного Тевтонскому и Ливонскому (царь – глава ордена, игумен опричного монастыря, опричники – монахи). К 1572 г. планы Грозного потерпели провал, идея эта была им оставлена и упоминание об опричнине запрещено под страхом наказания кнутом, но старая политика террора, которую историки именуют опричниной, продолжалась и дальше.
КОНФЛИКТ ЦИВИЛИЗАЦИЙ:ПОДВОДНАЯ ЧАСТЬ
Последние две работы, которые я хочу предложить читателю, если и касаются русской верховной власти, то боком, в числе других. В любом случае, никак ее не выделяя. Думается, тем не менее, что для идущих выше статей они являются неплохим комментарием. Первая, «Конфликт цивилизаций» (она была опубликована в журнале «Знамя» № 4 за 2003 год), в частности, о том, почему революции вообще возможны и почему время от времени они происходят с такой невообразимой, ни с чем не сообразной легкостью. Небольшая группка мало кому известных людей оказывается способной свалить огромную империю с полутора сотнями миллионов душ населения, с огромной армией, флотом, полицией; империю, до этого выигравшую десятки долгих кровопролитных войн.
Это эссе об иррациональном в истории, о том, что стоит кому-то прийти в голову, что на самом деле мы слабы – бумажный тигр, слон на глиняных ногах, – как мы и сами начинаем так думать, теряем в себя веру и рушимся, будто карточный домик. И еще: оно о том, что если в дуэльном кодексе четко прописано, что оружие выбирает вызванный на поединок, то в конфликте цивилизаций, кто бы на кого ни поднимал руку, очень часто и к великому сожалению победить противника можно лишь его собственным оружием. А используя оружие противника, ты волей-неволей превращаешься в него самого. То есть в любом случае он тебя побеждает, заставляет признать свои правила игры, свою правоту. И это куда важнее, чем то, за кем осталось поле боя.
Завершает книгу работа, название которой «О прошлом настоящего и будущего». Речь в ней, как это видно из заголовка, пойдет о таких общих предметах, как история и прошлое – время, которое каждый из нас и все мы вместе прожили, и думаем, что оставили позади.
По роду своей деятельности я принадлежу к людям, которые считают, что слова нужны в первую очередь, чтобы что-то сказать, а не умолчать или того хуже – ввести в заблуждение. Я понимаю, что политики, госчиновники время от времени должны говорить так, чтобы никто ничего не понял, но почему во всех материалах, что мне за последнее время довелось читать, подобным образом изъясняются и политологи, и журналисты – уразуметь не в состоянии. Возможно, они боятся неосторожным словом привести к крови, которой и без того льется немерено, и все же, мне кажется, что дело в другом – в нашей первобытной вере, что пока нечто не названо, пока у него нет своего имени, в мире его как бы и не существует. Плюс в слабой надежде, что не сегодня-завтра проблема сама собой рассосется (с ней кончится и кровь), забудется, словно страшный сон. Иначе маховик не остановить. Все покатится, покатится, и впереди нас ждут религиозные войны столь же долгие и, главное, жестокие, как в средние века.
В нашем разделенном и разрозненном мире, где во многих странах нет цензуры, а если и есть, то в каждом государстве своя, свой, естественно, и ее вектор, этот единодушный заговор тысяч и тысяч людей, пишущих о конфликте цивилизаций, ставит меня в тупик. Я, конечно, тоже постараюсь не сказать ничего такого, что могло бы еще больше накалить обстановку, тем не менее, вспомнив собственные занятия историей, попытаюсь объяснить некоторые вещи, разумеется, как сам их понимаю. Я убежден, что ситуация пока не безнадежна, что остановить втягивание всех и вся в войну двух огромных культур можно, но чтобы сделать это, представлять суть происходящего необходимо.
Очевидная ремарка. Мир бесконечно сложен, интересы разных стран, группировок, людей даже внутри одного лагеря подчас имеют между собой мало схожего, и то, что пойдет ниже, – абрис, первый набросок картины, а не законченный и вставленный в рамку холст. Я говорю и буду говорить только о том, что в каждом лагере есть общего, лишь о том, что, собственно, и позволяет назвать зреющий конфликт “конфликтом цивилизаций”. Причем о двух вещах: гендерные особенности нашей и восточной цивилизации; существование каждой из них в соответствии со своими внутренними часами – я умолчу: об этих вопросах уже писалось.