В нашей жизни всегда, и сейчас тоже, не много спокойных разговоров, слабых, неуверенных попыток понять друг друга, и наоборот, она до краев переполнена напряженными монологами, столь же страстными, бескомпромиссными, как, например, между большевиками, эсерами и меньшевиками в России начала прошлого века. С теми же последствиями и для участников этих дискуссий, и для других, отнюдь в них не замешанных, просто не успевших или не решившихся вовремя убежать. Цель яростных споров одна-единственная: убедить не столько противника, сколько себя в том, что ты прав. Правота, наверное, самое страшное и самое мощное в мире оружие. Правота бесконечно умножает твои силы, она – настоящий синоним победы; неправота же, наоборот, в мгновение ока превращает тебя в паралитика, не способного пошевелить и пальцем (КПСС в 1991 году). Вдобавок правота есть не знающая ограничений индульгенция, мандат, требующий расправляться с каждым, кто ей противится. Битва за это “кольцо Нибелунгов” не может не быть беспощадной.
Однако правд в мире много – настоящих, не кажущихся правд. Земля у нас, конечно, одна, и она такая, какая есть, но все на ней изменчиво и подвижно, а главное – мы стоим каждый на своей горке, видим разные ее части и честно докладываем о том, что перед нами. Остается собрать, свести разные правды – и мы поймем целое. Но желающих найти нелегко, обычно у нас получается спор семи слепцов из индийской сказки о том, на кого похож слон. Слепцы в ней, как известно, ни о чем договориться не смогли, передрались; вот и мы: воюем, воюем, мечтая победить, доказать, что правда наших врагов – не что иное, как ложь.
В сущности, эти войны вечны и неизбежны. Они возникают всякий раз, когда судьба сталкивает две правды, и они тем яростнее, чем у оппонентов меньше шансов отойти в сторону, забыть друг о друге. Нечто похожее происходит в земной коре, где дрейфуют, трутся друг о друга, а иногда, словно вслед нам, прямо в лоб сталкиваются материковые платформы. Основное и здесь и там происходит на глубине, но и того, что показывают человеку – извержения вулканов, землетрясения, – достаточно, чтобы ужаснуться. Нет сомнения, что сейчас такая вот платформа мусульманской культуры пришла в движение: если взять карту, ясно видно, что везде, где она соприкасается с другими культурами (я тут не веду речи об исторических корнях и об исторических же обидах), идут или стычки, или целые войны. Индонезия: остров Тимор, враг – христианство; остров Бали – буддизм; Филиппины – христианство и мусульманство; Китай – тлеющий конфликт между ханьцами и мусульманами-уйгурами. Дальше – Индия и Пакистан. Россия и Чечня. Слава Богу, не разгоревшийся до крови конфликт между крымскими татарами и крымским же славянством. Болгары и турки. Сербы и албанцы, те же сербы и боснийцы. Продолжая круг: в Палестине евреи и арабы. В Судане убийство сотен тысяч человек, целых племен на христианском юге. Нигерия: снова война между мусульманским севером и христианским югом (когда-то Биафрой). Война между Эфиопией и ныне независимой Эритреей.
Эти конфликты связаны не только и даже не столько с естественными причинами, главная из которых – бурно растущее в мусульманских странах население, бедность, невозможность прокормить десятки миллионов ртов (в Африке рождаемость в христианских семьях ненамного ниже), а что очень важно и о чем почему-то не пишут – с осознаной и вполне грамотно ведомой политикой.
На Ближнем Востоке и в Африке (здесь нас интересуют в первую очередь арабские страны, благодаря нефти отнюдь не бедные, имеющие огромные финансовые излишки, которые они хранят в ненавидимых Европе и Америке) постколониальная эпоха отличалась редкой нестабильностью. В шестидесятые и в начале семидесятых годов перевороты в них следовали один за другим. В некоторых странах и в некоторые годы группировке, захватившей власть, наверху нечасто удавалось удержаться больше полугода. Каждая же смена режима влекла массовые казни, в лучшем случае изгнание противника. То есть местные элиты занимались настоящим самоистреблением, и очень долго что делать было совершенно не понятно. Сейчас, когда в большинстве арабских стран тишь да благодать, когда не только короли и шейхи без особых хлопот передают троны наследным принцам, но и президенты из бывших революционеров без протестов и потрясений оставляют свои выборные должности старшим сыновьям (Асад в Сирии), в наступившее благолепие трудно поверить.
Политика, которая обеспечила это ни с чем не сравнимое спокойствие, известна не одну тысячу лет, но проведена в жизнь она была с редкой настойчивостью и успехом. Суть ее в следующем: люди, готовые ради идей, власти, денег убивать и быть убитыми, все те, кто может нарушить стабильность внутри государства, отправляются на и за границу, туда, где мусульманский мир сталкивается с иными мирами и иными культурами – так сказать «на фронт». Причем наказанием здесь и не пахнет, нооборот: правительство, общество считает их героями, с энтузиазмом оказывает финансовую, военную, прочую поддержку.
Подобным образом Сирия покровительствует базирующейся в Ливане шиитской Хезболле, а та в свою очередь не обращает внимания на расправы с шиитами в самой Сирии. Из тех же соображений поддерживают ваххабизм официальные союзники США в арабском мире – Саудовская Аравия и государства Персидского залива. Заключена некая негласная договоренность, суть которой в следующем: в обмен на помощь «воины Аллаха» ни при каких условиях не вмешиваются во внутренние дела государств, их опекающих. Цель, которая перед ними поставлена, – победить или умереть в бою именно с неверными. Особенно замечательно, что благодаря умелой пропаганде – погибший шахид сразу получает место в раю – обе стороны равно устраивает и одно, и второе.
Примеры такого пути к стабильности многочисленны и известны издревле. В России на окраине государства или на границе держали беспокойное казачество, время от времени подкармливая, жалуя ему свинец, порох и хлеб, и туда же, на окраины империи, ссылались те, кто ныне зовется нонконформистами – сектанты и революционеры. Во время крестовых походов (место действия – все тот же Ближний Восток) Европа избавилась от десятков тысяч не знавших, чем себя занять, рыцарей, получив в награду пару веков относительного покоя. Испания, победив мавров, часть своих конкистадоров отправила в удивительно вовремя открытую Америку. Кстати, единственная страна из арабских, не сумевшая переориентировать собственных недовольных – Алжир – платит за неудачу бесконечной гражданской войной, от которой лишь в последние годы погибли, как я читал, десятки тысяч человек. Войной, в которой подчистую, от грудных младенцев до стариков, вырезаются целые деревни.
Итак, сделаем первый вывод: террор, корни которого мы привыкли искать в радикальном исламе, в ваххабизме, – это чисто внутримусульманский конфликт, вектор коего с немалыми усилиями удалось повернуть и обратить вовне. Когда-то Ленин призывал – и успешно – превратить войну империалистическую в войну гражданскую – здесь мы видим нечто очень похожее, но с другим знаком: война гражданская превращается в войну империалистическую.
Вторая из ключевых проблем, породивших современную ситуацию, целиком и полностью связана с беженцами, иммигрантами. В Европе вкупе с Америкой число их – а тут мы говорим исключительно о беженцах из мусульманских стран – давно превышает двадцать миллионов человек и быстро увеличивается, благодаря притоку новых и из-за сохраняющейся высокой рождаемости. Большинство этих иммигрантов прибывают из стран, где еще уцелело племенное устройство жизни, если же оно распалось – то лишь вчера и главное в нем никем не забыто. А главным, в отличие от либеральных западных обществ, где люди давно вполне атомарны и, не вызывая ничьего интереса, живут там, где считают нужным и как считают нужным, – было то, что, покинув родину, став изгоем, беженцем, ты автоматически признаешь крах, полное банкротство мира, в котором родился и вырос, мира, не способного дать тебе возможность прокормить себя, свою семью, обеспечить безопасность. Подавая прошение о статусе беженца, ты именно это и пишешь.
Бежав, человек действительно теряет очень и очень много. Восточные цивилизации и сейчас строго иерархизированы, в их пирамиде, сколь бы ни был ты мал, у тебя есть неотъемлемое место. Словом, ты – законная часть мироздания. Ничего общего с изгнанником: по племенным, следовательно, по его собственным понятиям, а нынешний Восток не слишком отличен от средневековой Европы, положение изгоя близко к статусу раба, холопа. Он существует вне закона и правил, жизнь его принадлежит роду, который спас, взял его под свое покровительство.
Другое дело, что в нынешних Европе и Америке на сей счет существуют иные представления. Вообще, западный мир, который мы застали в конце прошлого века и который, к счастью, пока еще не до конца разрушен, по-моему, аналогов в природе не имеет. Если дарвиновская теория отбора утвердила – как непреложный – закон, по которому везде и всегда выживает сильнейший, то западный либерализм, во всяком случае, многое в нем представляется мне попыткой – равно благородной, идеалистической и безумной – нарушить этот принцип, доказать, что неукоснительно он существует лишь в животном мире, а человек может и должен жить по другим правилам. Западный мир признает, что любой человек, которому что-то недодано природой или согражданами (проще сказать, слабак, обреченный на вымирание) имеет право получить от общества компенсацию. Последнее касается не только инвалидов, разного рода меньшинств, безработных, иммигрантов – в Скандинавии, например, даже в школах, чтобы способные ученики не унижали своими знаниями и академическими успехами отстающих, целые десятилетия отметки были напрочь запрещены.
Возможно, подобная система, если брать не десять-двадцать лет, а например, сто, нежизнеспособна. Возможно, отказ от отбора неизбежно ведет к вырождению, гибели, и все же, хотя по опросам две трети этих самых скандинавов атеисты, да и другая Европа по сравнению с прошлыми веками куда менее религиозна, мне кажется, что мир, который они построили, ближе к Го