… – Станислав Викторович засмеялся своей удачной шутке. – Естественно, аллегорически. Не пригласить его нельзя: фигура! И он согласился. Очередной парадокс.
– Станислав Викторович, насколько мне известно, он сторонник войны до победного конца. Поэтому его и пригласили. Вообще, война с внешним врагом – могучая объединяющая сила. Не она ли сплотит и спасёт демократическую Россию?
– Возможно. Хотя… Великие империи гибли от внутренних причин. Помните, как у Гиббона о падении Римской империи? Почему бы Третьему Риму быть исключением? Впрочем, о нём, как о покойнике, лучше промолчать… Немцы нам угрожают извне. Положим. А кто их поддерживает, кто помогает им у нас, в России? Кто главные противники войны? Прежде всего большевики. Вот и решайте, против кого в первую голову должны объединиться все наши говоруны. Есть ещё анархисты, противники любой власти. И у них разброд. Многие не согласны с Кропоткиным в деле войны. А ещё есть левые эсеры, противники нынешней власти… Но кое-кого мы постоянно забываем. Имею в виду не что иное, как народ. Что это такое, сформулировать трудно, но сила великая. Она-то и может решить так, как нам неведомо… Но, простите великодушно, нам пора.
– Вы будете выступать?
– Не удостоен. Не пропустите своего Петра Алексеевича. Заходите в гости.
– Я теперь в Москве живу.
– Простите, а Полиночка не в Москву ли переехала?
– Вы угадали.
– Передавайте поклон ей и её милой маман. Желаю наилучшего… В Париж не собираетесь?
– Пока ещё нет.
– Берегите себя. Адью!
Речь Кропоткина Сергей записал почти полностью, хотя и с некоторыми купюрами:
– Граждане и товарищи! Позвольте и мне присоединить мой голос к тем голосам, которые звали весь русский народ… стать дружной стеной на защиту нашей родины и нашей революции… Родина сделала революцию, она должна её довести до конца… Если бы немцы победили, последствия этого для нас были бы так ужасны, что просто даже больно говорить о них… Продолжать войну – одно великое предстоящее нам дело, а другое, одинаково важное дело – это работа в тылу. Репрессивными мерами тут ничего не сделаешь… Нужно, чтобы русский народ во всей своей массе понял и увидел, что наступает новая эра… Разруха у нас ужасная. Но знаете, господа, что и в Западной Европе наступает новый период, когда все начинают понимать, что нужно строительство новой жизни на новых, социалистических началах…
Сделав паузу и уловив настороженность представителей правого крыла, оратор обратился непосредственно к ним:
– Мы многое не знаем, многому ещё должны учиться. Но, господа, у вас есть… – Он вновь сделал паузу, почувствовав, что подумали эти преимущественно весьма богатые люди, и возразил им: – Нет, я не говорю про ваши капиталы. У вас есть то, что важнее капиталов – знание жизни. Вы знаете жизнь, знаете торговлю, вы знаете производство и обмен. Так умоляю вас, дайте общему строительству жизни ваши знания. Соедините их с энергией демократических комитетов и советов, соедините и то и другое и приложите их к строительству новой жизни. Эта новая жизнь нам необходима…
Его прервали бурные аплодисменты. Возгласы: «Верно!», «Браво!» Никто не ожидал услышать нечто подобное от анархиста. Отвергал ли он свои прежние убеждения о благе безвластия? Нет. Самоуправление, труд, знания, капитал. Если такое добровольное и честное объединение возможно, то и государственная система вроде бы излишняя.
Однако Кропоткин не выказал особого оптимизма. Он предположил, что назревает братоубийственная гражданская война. И призвал сделать всё возможное для того, чтобы уменьшить её размеры, ослабить междоусобицу.
Очередной взрыв энтузиазма вызвало его предложение:
– Мне кажется, нам на этом соборе Русской земли следовало бы уже объявить наше твёрдое желание, чтобы Россия гласно и открыто признала себя республикой… При этом, граждане, республикой федеративной!
Вновь последовали овации (хотя и не всего зала). Новая неожиданность: Кропоткин не призывает к осуществлению коммунистической анархии. Он реалист и понимает, что отмена государственной системы во время войны грозит крахом для России.
– Так вот, граждане, товарищи, – закончил он, – пообещаем же наконец друг другу, что мы не будем больше делиться на левую часть этого зала и правую. Ведь у нас одна Родина, и за неё мы должны стоять и лечь, если нужно, все мы, и правые и левые.
Его проводила овация всего зала. Неужели действительно ему удалось невероятное: объединить всех, несмотря на социальные и политические различия, любовью к Отечеству?
«Казалось, – записал Сергей, – идея единства доказана, провозглашена и поддержана всеми. Но так будет на деле или останется только на словах? Доводы Кропоткина трудно опровергнуть. Но разве люди живут одной логикой? Нет, конечно. Логикой – лишь в малой степени.
У каждого из присутствующих в зале есть свои личные интересы. У представителей всяческих партий и социальных слоёв, разных организаций – свои групповые интересы. Да, существует общая великая благородная патриотическая цель. Но многие ли пожертвуют ради неё своими личными и групповыми интересами?»
Из того, что ему удалось подслушать в кулуарах (включив в статью), более всего понравились такие реплики.
Кто-то, потрясая благообразной седой бородкой, горячо произнёс:
– Вот кого, господа, надо бы сделать президентом русской республики! Князя Кропоткина!
Последовал спокойный басовитый ответ:
– И тогда монархия окончательно станет анархией.
Было и другое суждение:
– Пётр Алексеевич мне напомнил любимого ученика Христа в глубокой старости, когда он постоянно говорил: «Дети, любите друг друга».
Совещание продолжалось за полночь. Как обычно бывает в позднее время, эмоциональная атмосфера накалялась. Всё чаще и громче раздавались отдельные выкрики. Сказывалось гипнотическое воздействие ночи.
В пламенной краткой речи председатель призвал защищать революцию не щадя жизни, сражаться с врагами и победить. Закрылся собор Русской земли, как назвал его Кропоткин, под бурные овации всего зала и крики: «Да здравствует Керенский!», «Да здравствует революция!»
Прошла всего лишь неделя, и разразился кризис. От демонстративного единства не осталось и следа. Неожиданная весть: Корнилов поднял мятеж и движется к Петрограду.
В Москве, куда доходили противоречивые слухи, одни верили, что спасение России в военной диктатуре и возврате монархии, другие видели в этом окончательную гибель страны. Высказывалась и третья точка зрения (её разделял Сергей): в борьбе с мятежниками произойдёт реальное – а не на словах – единение демократических сил.
Так и случилось. Но и на этот раз – временно, до разгрома корниловцев, самоубийства генерала Крымова и ареста генерала Корнилова. А там вновь начались разброд и шатания. Всё больше стало сторонников мира с Германией. Даже в руководстве кадетской партии по этому вопросу начались разногласия.
Молодой генерал А. И. Верховский, назначенный Керенским военным министром, высказался за реорганизацию армии и необходимость мирных переговоров с Германией. По его мнению, только так можно справиться с анархией и предотвратить приход к власти большевиков. Его кое-кто называл кандидатом в Наполеоны.
Узнав, что Кропоткин поселился в Москве, Сергей дважды посетил его. Жили Кропоткины в двухкомнатной квартире на Большой Никитской. Принимал посетителей Пётр Алексеевич по вечерам.
В первую встречу вышло так, что Сергею пришлось отвечать на вопросы хозяина и делиться своими впечатлениями о ходе русской революции, о её перспективах.
«Порой сторонний наблюдатель способен заметить то, что ускользает от взгляда участников процесса, – пояснил Пётр Алексеевич. – Беспристрастный анализ – основа объективного научного метода».
Сергей признался, что не относится к числу сторонних наблюдателей, ибо ощущает Россию своей родиной. Да и как относиться равнодушно к революционным потрясениям, где бы они ни происходили? Решаются судьбы миллионов людей, огромной страны. Иностранные корреспонденты, с которыми он порой встречается, отзываются о происходящем в России по-разному, но только не равнодушно.
Пётр Алексеевич был удовлетворён ответом. По-видимому, он устроил посетителю нечто подобное экзамену на зрелость, учитывая его юный возраст. Сергей, на щеках которого обычно играл румянец, а улыбка была по-детски доверчивой, выглядел моложе своих двадцати семи лет.
Вторая встреча прошла более конструктивно.
На вопрос Сергея, есть ли среди прежних работ Кропоткина такие, от которых он хотел бы отказаться, ответ был отрицательным.
– Мои убеждения претерпевают некоторые изменения, – пояснил Пётр Алексеевич, – но в основе своей остаются прежними. За последнее время в России опубликовали немало моих работ, которые прежде издавались только на Западе. Это переводы на русский язык. Я их просматриваю, корректирую и при необходимости снабжаю комментариями. К моему удивлению, серьёзных исправлений или значительных купюр делать не приходится.
– Вы не находите, – спросил Сергей, – что людям свойственно упорствовать в своих заблуждениях? В прошлую нашу встречу вы говорили о научном методе беспристрастного анализа. Но разве может субъект объективно оценивать самого себя и свои взгляды?
– Да, мы можем иметь о себе превратное представление. Людям свойственно воспринимать собственное мнение как истину даже в случае серьёзного заблуждения. Всякое бывает. Что касается меня, то я избегаю размышлений о собственной персоне. Самопознание – занятие полезное, но меня более всего увлекает познание природы и общества. В юности я пытался писать рассказы, но вскоре увлекла жизнь, научные исследования. Мои взгляды на анархию сложились в значительной степени стихийно, под влиянием личного опыта, чтения книг, научных наблюдений.
– А вам не кажется, что анархический или сходный с ним коммунистический идеал общественного устройства утопичен? Мечта о Царстве Божием на грешной земле.