На этот вопрос он получил вскоре ответ. Не словесный, а более убедительный.
Они с Наркоманей продолжали наслаждаться друг другом почти все поздние вечера, порой до полуночи. Теперь она нередко тушила лампу пораньше, чтобы не возбуждать внимание Егора Кузьмича. Сергей привык без лишнего шума ориентироваться и уходить в потёмках.
Однажды около одиннадцати ночи к ней вновь явился Егор Кузьмич. Его посещения бывали и раньше. Он удовлетворялся лицезрением обнаженной ладной молодицы и, покряхтев, удалялся восвояси. На этот раз было несколько иначе.
Он тихонько трижды – условленный знак – стукнул в калитку. Маня, изображая обиду из-за прерванного сна, ввела его в комнату, зажгла лампу и сбросила халатик. Он попросил:
– Постой ещё…
– Да у меня и без того ноги озябли.
Он задышал тяжело, напряжённо:
– Прошу, постой… Я подрочу маленько… Ан, что получится.
– Вот ещё чего надумали… Там, глядишь, чего другого захочется.
– Постой, я сейчас… Ну, ещё чуток…
– Эх, Егор Кузьмич, отгулял ты своё.
Он покряхтел и согласился:
– Верно говоришь, Манюша… Как служил я у барина поваром, лют он был до девок. У него-то уж верно, помимо блуда ничего другого не было на уме. Девок вокруг понабрал. Я-то их тоже пользовал. А чего ещё? Жратвы вдоволь, где винца или водочки допьёшь. Девок угостишь да их перепробуешь. А он как-то, когда уже в летах был, всё пасмурный ходил. И говорит мне: «Горе мне, Егорий. Облапать-то девок могу, а вставить им нечего. Так-то оно». А потом он и застрелился. Говорят, все деньги прогулял. Но я так полагаю, это он от бессилья своего мужского. Ради чего жил, того лишился.
– Ну, я тебе не поп на исповеди. Ступай к своей старухе. Застукает она тебя, греха не оберешься. Дождик на дворе, стыло, а я, почитай, голая бегаю. От сна оторвал. Иди, иди… Да не лапай, не твоя…
До сих пор сцены любования Егором Кузьмичом Мани возбуждали Сергея. Он видел в зеркале красивое обнажённое женское тело, словно подглядывая, как будто не с ней только что кувыркался в постели. На этот раз всё было как-то обыденно и безнадёжно. Жалкие потуги старика и его признание охлаждали пыл.
Конечно, Сергей не был похож ни на сексуально озабоченного барина, ни на его повара, насыщавшегося объедками с барского стола и девками из хозяйской постели. Но какое-то неприятное чувство всколыхнулось в его душе. Вспомнилась Полина – совсем некстати. Он решил, что пора сделать перерыв. И впредь не злоупотреблять играми с Наркоманей. Омут засасывает.
25 октября в бывшем саду «Аквариум» Театр Московского Совета давал спектакль «Бедность не порок» Островского в постановке П. Леонтьева, с декорациями П. Узунова. Полина не смогла отпроситься у хозяев, с Маней Сергей пойти в театр, в принципе, мог, но не захотел. Он считал её умненькой, рассудительной, однако духовной близости с ней не было, да и не могло быть.
Публика была преимущественно солдатская. Реагировали на спектакль, как дети: непосредственно, с возгласами негодования или неодобрения; смеялись громогласно. Сергей подумал: пожалуй, так же было в лондонском театре «Глобус» полтысячи лет назад, когда Шекспир ставил свои пьесы.
А на следующий день – сообщение о свержении Временного правительства. В Москве прозвучали первые выстрелы…
Сергей, наученный опытом Петрограда, не стал искушать судьбу. Обстановка была неопределённой. Доносились орудийные залпы. Это большевики выбивали юнкеров, укрывшихся в Кремле. Недалеко от Домниковки, на Садовом кольце, не доходя до Земляного вала, трещали одиночные выстрелы и пулемётные очереди. За высоким каменным забором с металлическими воротами располагалось юнкерское училище. Его штурмовали революционные солдаты.
Сергей нанёс очередной ночной визит даме… если не своего сердца, то некоторых других органов. Она была озабочена, то и дело прислушивалась и наконец призналась, что сейчас ей не до удовольствий: не ровён час, вернётся супруг. Он же не просто так, а называется анархистом и провёл не одну экспроприацию. Последняя была неудачной, попался какой-то музей, его арестовали. Теперь, того и гляди, выпустят. А он страсть какой ревнивый, убить может.
«Если что, – говорила она Сергею, – так ты выйди со мной и спрячься за кустом возле крыльца… Ты, Сержик, миленький, не обижайся. Пора тебе. Уходи подобру-поздорову. Боюсь я за тебя. Люб ты мне. Да, видно, не судьба».
На следующий вечер он прошёлся мимо её дома, палисадника, знакомой калитки. На этот раз свет горел в её спальне, пробиваясь сквозь щели в ставнях. Значит, Октябрьский переворот действительно освободил мужа Мани из Бутырской тюрьмы.
«Что ни делается, то к лучшему в этом лучшем из миров», – вспомнил Сергей оптимистический тезис из вольтеровского «Кандида» и грустно вздохнул. Пока в Москве идут бои, а ситуация не проясняется, не следует встречаться с Маней. Со дня на день узурпировавших власть большевиков должны сбросить и пересажать. Тогда и с её мужем расправятся.
Вместе с ними вроде бы частично выступили анархисты и эсеры. Говорят, лидер у них Ленин. А как же Кропоткин? Разве не он – самый знаменитый революционер в России, да и в мире, пожалуй? Разве не он призывал объединиться всем революционным партиям?
В эти дни конца октября 1917 года Сергей увлечённо работал над жизнеописанием знаменитого авантюриста и революционера. Человека с двумя одновременными жизнями. Или даже – с тремя?
Возвращение из Амурского казачьего войска в родовое имение в Калужской губернии – словно переезд в другую страну. Теперь князь Пётр Кропоткин отставной офицер. Вольная птица.
Встреча с отцом радостная: обнялись, расцеловались. У Алексея Петровича слёзы на глазах. Постарел он, одряхлел за пять лет.
Но тотчас умиление сменилось удивлением и возмущением, когда сын стал снимать сапоги.
– Ты что, Петя, сам?! У тебя что, разве денщика не было? У нас что, слуг разве нету? Как же так? Уж не в нигилисты ли ты подался?
Можно было подумать, что сын его оскорбил до глубины души. Прислуга тоже была в замешательстве.
Слово «нигилист» было у всех на слуху. Что оно обозначает, никто толком не знал. Догадывались – что-то непотребное, противное людям и Богу, вроде антихриста.
Визиты Петра Алексеевича в соседние имения были необходимой формальностью. Все находили, что он заметно возмужал. Возможно, не без намёка, что пора становиться мужем; невест в округе было немало. Он знал, что Лида вышла замуж – как гора с плеч.
Во время визитов приходилось рассказывать о житье в Сибири. Наиболее интересовало всех восстание ссыльных поляков. Он, вне своего обыкновения, был скуп на рассказы. Опасался проговориться. Как бы не приняли его за смутьяна: ведь он сочувствовал полякам.
Мода на столоверчение при нём докатилась из Петербурга и Москвы до Сибири. Теперь ему приходилось участвовать в этих вечерних спиритических сеансах в Калужской губернии.
Вызывание духов для одних было подобно священнодействию. Они испытывали мистическое настроение и хотели верить в реальность нереальных духов. Для других вращение стола и загадочные стуки были пикантным развлечением с тайными пожатиями рук.
На званых вечерах в Калуге Кропоткин был в центре внимания. Он превосходно танцевал, пел приятным баритоном, умел пошутить и рассказать занятную историю из своих путешествий.
В другие дни он в простой одежде, с котомкой за спиной бродил по полям, разглядывал обрывы, осматривал редкие валуны на поле. Удивлял крестьян: «А барин-то шалый какой-то». Борода, картуз, котомка, молоток в руке – то ли странник, то ли разбойник.
Ему нравился этот контраст. Словно проживаешь две жизни. Хотя одна получается притворной, наигранной. Только наедине с природой чувствуешь, что есть на свете свобода и правда.
Отец и слушать не хотел, чтобы сыновья оставили государственную службу: «Мне противно будет видеть вас в штатском. Князь Кропоткин – и в штатском. Срам, да и только! Как нигилист какой-нибудь».
Уступая отцу, Александр поступил в Военно-юридическую академию. Пётр, уйдя с военной службы, устроился в статистический комитет при Министерстве внутренних дел. Поступил на математический факультет Петербургского университета.
Отец по-прежнему не давал денег сыновьям. Приходилось рассчитывать на литературный заработок. Переводы: «Основы биологии» Герберта Спенсера и «Философия геологии» Дэвида Пэджа (с английского), «Геометрия» педагога и вольнодумца Фридриха Адольфа Вильгельма Дистервега (с немецкого).
В феврале 1868 года Петра Кропоткина избрали секретарём отделения физической географии Императорского Русского географического общества. Он вёл заседания, составлял протоколы, вошёл в несколько научных комиссий. Главным его занятием стало обобщение сведений о рельефе Сибири. На географических картах рисовали крупные горные кряжи. Самый значительный из них тянулся на восток. Плоскогорья отсутствовали.
У Кропоткина сложилось впечатление, что основные черты рельефа другие. Чтобы это доказать, потребовалась кропотливая работа с фактами. Два года просматривал он различные отчёты по Сибири, собирал барометрические наблюдения, вычислял по ним сотни высот и наносил их на карту. Использовал и свои материалы.
В хаосе цифр, извивов рек и линий предполагаемых горных хребтов ему предстала картина рельефа: преобладают плоскогорья, а хребты протягиваются примерно так, как озеро Байкал, на северо-восток.
На литературном вечере у публициста и педагога Александра Яковлевича Пятковского Александр Кропоткин познакомил брата с Николаем Константиновичем Михайловским, сидевшим на диване в углу гостиной. В ту пору Пётр, увлечённый географическими трудами, не следил за литературными публикациями, но слышал, что этот публицист считается восходящей звездой.