В «Кафе поэтов» он дважды видел странного, похожего на Владимира Соловьёва, незнакомца, которого встречал в кондитерской. К нему подсаживались некоторые посетители. Пожалуй, пора бы познакомиться со столь занимательным экспонатом. Судя по всему, тип уникальный, в чём-то характерный именно для Москвы.
В отличие от Питера, она своим обликом, отражавшим почтенный возраст и стихийный рост с некоторой безалаберностью и анархией, должна была формировать особенный тип русского человека именно анархического склада. Вряд ли случайно здесь родился и воспитывался Пётр Кропоткин.
…Однажды морозным утром Сергей застал загадочную личность в кондитерской за стаканом жидкого, но горячего чая и с булочкой весьма непритязательного вида и, как было известно Сергею, такого же вкуса. По-видимому, и у незнакомца в квартире было холодно и он заходил сюда погреться.
Поздоровавшись и спросив позволения сесть за его столик, Сергей представился.
– Очень приятно, – ответил незнакомец, прихлёбывая чай. Взгляд у него был острый, с хитринкой или с иронией. Сергей спросил:
– Простите, с кем имею честь?
– Имеете честь познакомиться с неведомым гением.
«Шизофреник», – грустно и не без опаски констатировал Сергей. Он по опыту знал, что разговор с подобными субъектами может перейти в их неуправляемый монолог. Впрочем, судя по глазам, этот мужчина шутил и проверял реакцию собеседника на неожиданную реплику.
– Возможно, мы все неведомые гении, – отозвался Сергей. – Каждый со своей точки зрения.
– Вы правы, друг мой, – с некоторой торжественностью произнёс незнакомец. – Хотя и не во всём. Каждый человек рождается гением. Увы, почти все с годами превращаются в негениев. Сила среды и судьбы.
– Вы не признаёте евгенику? Мне кажется, учёные доказали врождённость гениальности.
– Учёные? Они доказывают то, во что верят. И верят в то, что доказывают. Спору нет, можно вывести породистых лошадей, коров, собак, свиней. Но не людей. Талант есть творение Бога и самого гения. Когда талант, как вам, конечно, известно, был мерой веса, скажем, серебра, его в таком сугубо материальном виде можно было унаследовать. Но есть по-русски «талан», что вам, пардон, вряд ли ведомо, пришло из Туретчины. Означает оное понятие удачу, счастье, добычу. Гений – это и есть талан!
Он произнёс это так, словно его только сейчас осенило. Возможно, так оно и было.
– Интересная мысль. Как-то об этом не задумывался… Но, пардон, я не знаю вашего имени-отчества.
– Сократ Платонович Стрелецкий.
– Шутить изволите?
– Увы, мой друг, сие – ирония судьбы, а не шутка гения. Славный прадед мой, франкмасон, по склонности своей к любомудрию, сыночка своего нарёк Сократом. Дед мой, почтеннейший, продолжил традицию и произвёл своего первенца в Платоны. Вышло куда ни шло: Платон Сократович, историческая преемственность. А затем произошла, увы, несуразица. Явившись на свет, не успел я проявить своих дарований, как получил имя Сократ. Тем самым отец мой почтил память отца своего. Но даже будучи профессором философии, не учёл он того, что Сократ был духовным отцом Платона, но не наоборот. Вот и стал я жертвой мистической силы имени. Как почитатель Платона, тяготея к философским диалогам, по обычаю Сократа, не пишу их, а осуществляю в устной форме.
– И как Сократ, вы готовы беседовать с первым встречным?
– Как видите, готов. Хотя вашу журналистскую братию интересуют вопросы текущие, утекающие, протекающие, как вода в решете. Бегство за настоящим обрекает на постоянное отставание. А меня одолевают вечные проблемы бытия…
В кондитерскую зашла Манюша. Обменявшись несколькими словами с продавцом и купив что-то, она вышла. Вскоре дверь вновь открылась, и появился мальчик лет пятнадцати. Он подошёл к столику и сказал, протянув Сергею сложенный конвертиком листок отрывного календаря:
– Молодому господину с усиками.
На нём округлым, старательным, почти детским почерком было выведено: «Сегодня как раньше».
Мальчик сказал:
– Просили узнать, да или нет…
Сергей смутился.
– Смелей, смелей, – подбодрил Сократ Платонович.
Дело было не в недостатке смелости. Образ Манюши, предвкушение свидания, возбуждение… И тут же угрызения совести, стыд за свою похоть, чувство вины перед Полиной… Тотчас возражение: никаких обязательств у него ни перед кем нет. Манюша предлагает встречу, и не обязательно сразу тащить её в постель… Замешательство длилось две-три секунды.
– Да, – ответил он твёрдо.
Мальчик выбежал на улицу.
– Браво! – сказал Сократ. – Молодой господин с усиками не откажет милой даме.
Сергей чувствовал, что краснеет.
– Не стесняйтесь, мой друг, дворик тихий и тёмный. А в омуте тихом, как известно…
Выходит, его ночные визиты не остались незамеченными. Возможно, Сократ Платонович обитает в двухэтажном домике с «марсандой», как говорила Манюша. И не его ли отец там был хозяином?
Словно угадав его мысли, собеседник сказал:
– Обратили внимание на двухэтажный особняк с мансардой и флигельком? Мой доходный домик. Увы, моё недвижимое и частично разрушаемое наследство могут национализировать. И стану я пролетарием умственного труда. Обитаю на втором этаже, справа, квартира пять. Милости просим, хотя с дровишками туговато, а потому холодновато. Ну, мне пора. Адью, мой друг с усиками.
Сергею тоже следовало поторопиться. Ему была назначена в одиннадцать встреча в Московском Совете. Он пребывал в задумчивости и тревоге. Не поторопился ли, сказав «да»? А что, если кто-нибудь из обитателей заветного дворика сообщил мужу Манюши о подозрительных ночных посещениях некоего молодца? Ревнивый муж, да ещё вернувшийся из тюрьмы, может заставить жену назначить свидание, а сам устроит засаду… Как быть?
Но «да» уже сказано. Отступать поздно.
Ночь была ясная, морозная. Луна обзавелась перламутровой окантовкой и, казалось, светила предательски ярко. Снежок, припорошивший город под Рождество, придавал дворику девственную свежесть.
Сергею казалось, что скрип снега под его ботинками разносится по всему двору. Он держался в тени соседнего дома. Заветное окошко с полузакрытыми ставнями источало розовый свет, бросая в палисад сиреневые блики. На Домниковке нетрезвый дуэт упорно и серьёзно тянул: «…Эх, выплывали расписные Стеньки Разина челны».
Сергей подошёл к калитке. Закрыта? Нет, поддалась. Ничего не поделаешь – вперёд!
Он был напряжён и не думал о любовных забавах. Две ступеньки крылечка. Приоткрытая ему навстречу дверь. Холодная рука Манюши. Тёмные сени. Слабо освещённая тёплая комната.
– Добрый вечер, Манюша, – сказал он и замер от ужаса. В боковом зеркале трюмо на него смотрело серьёзное скуластое мужское лицо. В тёмных провалах глазниц поблёскивали глаза. В руке был топор.
Дверь захлопнулась. Обернувшись, Сергей оказался лицом к лицу со страшным человеком. Ясно: муж Манюши.
Мужчина приложил палец к губам и громким шёпотом прошипел: «Ша! Не шуми!» Манюша стояла у стола спокойная и печальная. Если бы не топор… Сергей быстро смекнул, что при желании этот человек зарубил бы его сразу сзади.
– Да ты не боись, это я так, для острастки. – Он поставил топор в угол.
– Добрый вечер, – поздоровался Сергей, хотя ничего доброго этот вечер ему не предвещал.
– Ну и тебе того. Коли зашёл, так садись за стол. Куртку-то сыми.
Он был крепкий, коренастый, тёмно-русый, с широко расставленными тёмными глазами, сросшимися на переносице бровями. То ли цыган, то ли малоросс, то ли смесь какая-то.
– Да ты не трухай – чай, не в первый раз. Садись, гостем будешь… Иль ты тут за хозяина привык?
Сергей сел за стол.
– Ну-ка, жёнушка, принеси нам огурчиков.
Она взяла из буфета вилку и тарелку, открыла дверь в сени, громыхнула там крышкой от бочки. Вернулась, со стуком поставив на стол тарелку с мятыми зелёно-желтыми огурцами, отдающими запахом плесени. На столе стоял гранёный графин с мутноватой жидкостью, два стакана, крупными ломтями нарезанный чёрный хлеб в роскошном фарфоровом блюде, расписанном вензелями. На другом блюде из того же сервиза лежали две разрезанные селёдки. На третьем – несколько варёных картофелин.
– Давай выпьем со знакомством. Можно сказать, сродственниками стали. По бабской части… Нет, не отказывайся, у нас так не положено, не обижай хозяина.
Такой «огненной воды» Сергею не доводилось пить. Запах сивухи с хлебным оттенком был противен. Крепость была, пожалуй, не меньше, чем у водки.
– Ну, нет, давай до дна, как у нас положено.
Сергей, чтобы не раздражать его, сделал вид, что опорожнил стакан, хотя немалую часть пролил, будто случайно: по усам текло, а в рот не попало.
– Что ж, видать, ты парень компанейский… да ты закусывай, не стесняйся… Одобряю… Интеллигенция… Давай-ка ещё по одной дрябнем. Ты не обижайся, попотчевать нечем. В другой раз уж постараемся… Ну, до дна, чтоб, значит, за дружбу.
Мужик не хмелел, только глаза, глядящие исподлобья, наливались блеском. Он почти не закусывал. А Сергей старался заедать едкую самогонку хлебом, картошкой, огурцами.
Заметив, что в стакане Сергея остался самогон, хозяин изрёк классическое:
– Ты меня уважаешь?.. Ну, до дна… Как там у вас в Парижах-то, а? Небось, сучки высший сорт? Да и наши, видать, тоже кой-чего умеют, а?.. Ты чего, друг, квёлый такой? Брось, не робей. Давай-ка по третьей дербалызнем. За хозяюшку нашу раскрасавицу. Ишь, стоит в сторонке… Да ты подойди, Манька, за твоё драгоценное здоровье, за твои всяческие прелести пьём.
– Ваше здоровье! – сказал Сергей, чувствуя, что хмелеет.
– Хороша бабёнка, а, друг? Ты как её пользовал, во все дырки аль нет?
– Я бы просил вас без этого…
– Прости, друг, если что не так… Я ж на тебя не обижаюсь. Оно, конечно, обидно, но я – ни-ни. С буржуазными предрассудками кончать пора. Я ведь кто? Идейный анархист-коммунист, понимаешь? А что есть коммуна? Коммуна есть общаг. Я чужую частную собственность экспропёр… пердирую… Ну, значит, и ты мою – то же самое… Я твоей бабе вставлю, а ты моей с полным твоим правом… Теперь всё, выходит, общее… Хочешь, тут живи…