Это признание Петра Кропоткина наводит на мысль о его впечатлительности, восторженности. Их обычно считают признаками слабых женственных поэтических натур. Такими качествами обладал мужественный Пётр Кропоткин. Они в сочетании с сильной волей дают особо ценный сплав: героический энтузиазм, творческое вдохновение.
Александр Кропоткин любил порядок. К любой книжке он приступал, имея в виду вопросы, которые желал бы разрешить с её помощью. Более всего интересовался философскими и религиозными проблемами. Его увлекали идеи Иммануила Канта.
Пётр с немалым трудом разбирался в таких премудростях. У него была неприязнь к абстрактным философствованиям: «Моими любимыми предметами стали точные науки: математика, физика и астрономия».
Эти предметы дисциплинировали ум, приучали к чётким доказательствам, к стремлению выразить идею предельно скупо, желательно – в количественных показателях.
Благодаря успехам развитых капиталистических стран политическая экономика пользовалась большой популярностью. Александра интересовали вопросы регуляции тарифов и таможенных пошлин, банковские операции. Он возмущался, когда с ним на эти темы не желали беседовать ни мачеха, ни уличный торговец.
Под влиянием брата юный Пётр провёл первое в своей жизни исследование. Он опросил сотни людей о стоимости товара, привезённого на ярмарку в Никольское.
Поначалу крестьяне отнеслись к его вопросам недоверчиво. Надо было приноровиться к ним, научиться толково задавать вопросы и пояснять их смысл. Оценил его работу никольский староста Василий Иванов, красивый молодой крестьянин с умным лицом и шелковистой русой бородой:
– Коли нужно для твоей науки, то ты и делай. А потом, может, и нам пригодится.
Впервые Пётр обстоятельно беседовал с лавочниками и крестьянами. Порой распивал с ними чай в трактире (старый князь пришёл бы в ярость и ужас, узнав об этом). Политическая экономия стала связующим звеном между ним и другими людьми. Оказывается, она помогает понять не только вопросы торговли, но и человеческие характеры. Вот его впечатления:
«Великорусский крестьянин отлично понимает интеллигентного человека, если только последний не начиняет свою речь иностранными словами… Нет такого вопроса из области естественных наук или социологии, которого нельзя бы изложить совершенно понятно для крестьян… Требуется только, чтобы вы сами совершенно ясно понимали, о чём вы говорите, говорили просто, исходя из наглядных примеров».
Ещё один вывод юного исследователя: «Мужик может рабски повиноваться помещику или полицейскому чиновнику; он подчиняется беспрекословно их воле, но отнюдь не считает их высшими людьми. Через минуту тот же крестьянин будет с барином разговаривать как равный с равным, если речь пойдёт о сене или об охоте. Во всяком случае, никогда я не наблюдал в русском крестьянине того подобострастия, ставшего второй натурой, с которым маленький чиновник говорит о своём начальнике или лакей о своём барине».
Памятный вечер в придорожной чайной среди казённых (а не господских) крестьян. Они расспрашивали Петра, верны ли слухи о близости воли.
«И на меня, – вспоминал он, – повеяло каким-то особенно тёплым чувством простоты, сердечности и сознания равенства – чувством, которое я всегда испытывал впоследствии среди крестьян.
Ничего особенного не случилось в этот вечер, и я даже себя спрашиваю, стоит ли упоминать о нём. А между тем тёплая тёмная ночь, спустившаяся на деревню, маленькая харчевня, тихая беседа крестьян, их пытливые расспросы о сотне предметов, лежащих вне круга их обычной жизни, – всё это сделало то, что с тех пор бедная харчевня стала для меня привлекательнее богатого, модного ресторана».
Такие впечатления сохранил он на всю жизнь. Добро, которым одаривали его дворовые слуги и крестьяне, вызывало у него желание ответить тем же. Чувство долга и добропамятность определили многое в его дальнейшей судьбе.
В переписке с любимым братом Пётр, обретая знания, мог утратить нечто более ценное: свою индивидуальность. Он стал подражать брату в его религиозных исканиях, постоянных сомнениях во всем на свете и написал в апреле 1858 года: «Я немного переменил свои убеждения и начинаю ни во что не верить».
Нет, он не терял веру в добро, справедливость, честь. Александр признался, что отец подчас бьёт его. Пётр в ответ: «Скажи, пожалуйста, что ты за баба такая? Отец бьёт тебя, и ты не обороняешься».
Старший брат был для него наставником в умственной работе. Пётр узнавал из его писем интересные научные и философские идеи. Возникало чувство просветляющей красоты знаний и – ещё существенней – осознание своего незнания. Ответ Петра на послание брата: «Твоё письмо ясно указало мне, что нужно заняться естественными науками; я решительно не имел о них никакого понятия».
Для Петра, в отличие от Александра, научно-философские занятия, рассуждения не были чем-то исключительно привлекательным: «Тот, кто не способен тронуться музыкой, природой, стихами, творчеством, тот не высоко стоит в моих глазах».
На совет брата «не признавать ничего святым» Пётр не отозвался. Привычную с детства идею Бога отклонил, не находя ей научных подтверждений. Но святыни оставались. Вера в идеалы свободы, добра и справедливости была для него не умствованием, а руководством к жизни.
Александр Кропоткин обладал обширными познаниями, писал стихи и научно-популярные очерки, переводил научные и философские книги. Детство и юность его проходили почти так же, как у брата Петра: та же семейная обстановка, военное училище.
Может показаться, что Александр был трусоват. Но он не раз выказывал и силу воли, и мужество.
Когда он, провалив экзамены в Кадетском корпусе, остался на второй год, рассерженный отец запретил ему видеться с братом. А Петя как раз приехал в Москву на каникулы. Дома он застал постоянные приёмы: играл крепостной оркестр, крепостной кондитер готовил замечательные печенья, торты и мороженое, до позднего вечера картежники просиживали в большой зале (хозяин частенько проигрывал немалые суммы).
Пётр бродил по шумным, ярко освещённым комнатам и чувствовал себя несчастным. Поздно вечером старый дворецкий Фрол шепнул ему: «Идите в людскую». Промчавшись через двор, Петр вбежал в помещение для слуг. Там был брат! Они обнялись и ничего не могли сказать от волнения. А потом Саша принялся быстро доедать горшок каши, рассказывая о том, как добрался до дома.
В Кадетском корпусе ему не дали увольнительной. Пришлось пойти на риск. В свою постель уложил чучело, сделанное из одежды, выбрался через окно, спустился со второго этажа и пустырями, отбиваясь тесаком от бродячих собак, миновал территорию корпуса. Пришлось пересечь пол-Москвы – от Лефортова до Смоленского бульвара – больше 7 километров (денег на извозчика не было).
«Кучера и другие слуги, – писал Пётр Алексеевич, – приходили между тем. Они вздыхали, глядя на нас, затем садились у стен и тихо перешёптывались порой, чтобы не помешать нам. А мы, обнявшись, просидели до полуночи и беседовали о туманных пятнах и о гипотезе Лапласа, о строении вещества, о борьбе папской и императорской власти при Бонифации VIII…»
За полночь Саша собрался уходить. Пётр просил не появляться дома на следующий день. Однако Саша пришёл. Он сильно рисковал. В Кадетском корпусе за самовольную отлучку могли высечь розгами и разжаловать в солдаты. Да и слугам было бы несдобровать, узнай старый князь о проделках сына. Но крепостные умели хранить тайны.
На этот раз часть пути к брату Александр проехал на извозчике: один из слуг упросил его взять немного денег, полученных «на чай» от картёжников.
У Александра Кропоткина были все возможности для того, чтобы добиться успехов в науке, литературе, философии – в тех областях, к которым он имел призвание. Этого не произошло.
Сказались неблагоприятные внешние обстоятельства? Вряд ли. Пётр находился в условиях более трудных, занялся революционной деятельностью, отдавая ей много времени и сил. Александр «не разбрасывался» и мог всецело заниматься тем, что его интересовало.
Некоторые ссыльные в Сибири добивались выдающихся научных результатов. Например, географ и геолог Иван Черский, открывший гигантский горный хребет, названный его именем. Или этнографы Владимир Тан-Богораз и Павел Штернберг.
Но Александра Кропоткина мало интересовала земная природа или нравы, верования и быт туземного населения. Более привлекали далекие звёздные миры.
По мнению Петра, Александр «легко различал сильные и слабые стороны различных гипотез, и без достаточного знания математики лишь при помощи живого воображения он схватывал результаты самых запутанных математических исследований.
Живя воображением среди небесных тел, он часто постигал их сложные движения лучше некоторых математиков, которые иногда теряют из виду действительность физического мира и видят только свои формулы и логические выводы из них».
Александр Кропоткин стал автором интересной работы, посвящённой звёздам и туманностям. «Время от времени, – писал Пётр, – науке нужны именно подобные обобщения широкого размаха, произведённые добросовестным, трудолюбивым умом, одарённым и критическим духом, и воображением».
Да, критическая мысль и воображение необходимы для мыслителя. Но одним этим ещё не обойдешься. Выдающиеся открытия суждено было сделать не Александру, а его младшему брату.
Главные причины не связаны с внешними обстоятельствами. Александр справлялся с отдельными трудностями. Но ему недоставало упорства в достижении цели, энтузиазма, твёрдой веры в идеалы добра, красоты и правды – той веры, без которой вряд ли можно рассчитывать на крупные творческие достижения.
При общем внешнем сходстве братья заметно различались. Вот фотография Петра в мундире камер-пажа: твёрдый взгляд, волевое лицо, чуть капризное, с некоторым задором. У Александра черты лица мягче, расплывчатые; выражение доброты и некоторой рассеянности.