– Спасибо. И всё-таки непонятно. Если в каждом из нас присутствует образ Вселенной…
– Именно! Мы созданы по её образу и подобию. В духовном, естественно, воплощении.
– Предположим. Но тогда почему любому из нас не открыты все тайны Мира?
– Да, почему?
Сократ Платонович пошуровал в печке кочергой, давая возможность Сергею самому обдумать свой вопрос. Сергей только пожал плечами. Разумного ответа у него не получалось. Сократ обернулся к нему:
– Ваш организм состоит из клеток?
– Безусловно. Да и ваш тоже, надеюсь.
– Каждая из них живая и действует целесообразно, а значит, разумно?
– В пределах своих возможностей, пожалуй.
– Но может ли ваша клетка знать то, что знаете вы?
– Нет, конечно.
– Вот так же и с нами по отношению к Миру. Возьмём хотя бы наш земной мир, не притязая на вселенские масштабы. Мы подобны малым и отчасти нелепым частичкам этого мира. Среди людской биомассы есть те, кто хотел бы мыслью проникнуть в тайны бытия. Они, то есть в данном случае мы с вами, подобны нервным клеткам организма. Или даже нервным струнам, чутко звучащим в унисон гармонии Мироздания.
– Простите, могу ли я записать ваши слова?
– Пишите, друг мой, и не вздумайте ссылаться на меня. «Мысль изреченная есть ложь», как некогда изрёк ложную мысль Фёдор Тютчев. Хотя бывает мысль сокровенная и в словесной форме неизречимая.
Порой Сергею казалось, что его собеседник впадает в бредовое, или, говоря деликатнее, поэтическое состояние, высказывает путаные суждения, создающие иллюзию мудрости. Приходилось записывать иные афоризмы, парадоксы, а то и нелепицы московского Сократа, чтобы на досуге обдумать их. Убеждался в их плодотворности: они наводили его на дальнейшие размышления и неожиданные идеи.
Многие зимние вечера Сергей коротал в беседах с непризнанным Сократом. Общаясь с ним, начинал чувствовать себя античным Платоном, которого восхищали сократовские диалоги.
Хотелось выведать у него больше суждений обо всём на свете, а прежде всего о происходящем в России. Однако текущие политические проблемы мало интересовали Сократа Платоновича.
Согласно его убеждению, политики не ведают, что творят. Они провозглашают одно, делают другое, а в результате получается нечто третье. Общественная жизнь развивается или деградирует по своим законам, политикам, социологам или экономистам неведомым. Ибо общество не механическая система, а организм по-своему разумный или безумный, то буйствующий, то пребывающий в дремоте или прострации.
На вопросы об анархизме Сократ Платонович отвечал со знанием дела. Вот некоторые его высказывания, записанные Сергеем:
«Идея анархии в метафизическом смысле великолепна. Анархия – это свобода».
«Что есть свобода? Свобода есть состояние, из коего возникают все прочие. В этом смысле она первична. Не материя, не сознание, не Бог».
«До начала начал была свобода. Не хаос, а неопределённость. Именно в ней присутствуют все возможности, любые миры. Чувством свободы наделён каждый организм. Тем и отличается живое от косного».
«В людях чувство свободы подавлено. А потому мы живём бездарно и постыдно. Природа одарила человека умом для познания, а лишь затем действия. А люди поступают наоборот. Сознание для человека должно быть первичным, вот вам философское решение. А в Мире сознание и материя едины».
«Природа и её творения существуют по законам свободы. Люди и всё ими созданное существуют по законам необходимости».
«Человек создан природой разумным. Вне природы и свободы он постепенно лишается разума. Человечество приобретает всё больше знаний, это факт. Но знаний так много и они так разнообразны, что человек – реальный человек, а не абстракция – не способен их осмыслить. Ещё один повод для интеллектуального упадка».
«Деградация, подобно эволюции, протекает медленно. Она незаметна для большинства. Так плывущий на плоту не замечает течения реки, влекущей его в океан небытия».
«Знания – общее достояние. Мудрость – привилегия личности. Быть может, высшая мудрость – в молчании».
…Так говорил московский Сократ, предпочитая не молчать, а поучать.
Собирая его высказывания, Сергей с огорчением убеждался, что они для него остаются россыпью цветных камешков, из которых он не в силах составить узор; для этого требуется знание философии. Но на будущее могут пригодиться.
Он поинтересовался у Сократа Платоновича:
– Вы ненароком не были идейным анархистом? А когда увидели, как страна погружается в хаос, разуверились и стали скептиком, пессимистом и немножко циником. Правильно я догадался?
– Увы, вы более журналист, чем душевед. Я не скептик, не пессимист и немножко не циник. Я всего лишь реалист. А потому мне более или менее близки едва ли не все направления в философии, религии. В каждом из них есть доля истины. Даже в самых глупых. Потому что высшая истина воплощает в себе всю видимую, невидимую, мыслимую и воображаемую реальность. Это и есть мой реализм.
– Получается какая-то всеядность, вы уж извините.
– Не всеядность, а всеединство… Но я, как вы понимаете, ироничен, так что не обижайтесь на мою недооценку ваших талантов.
– Я и не огорчаюсь, – не вполне искренне ответил Сергей. – Просто, интересно знать, почему вы так лестно отзываетесь об анархизме? Вы, пожалуй, основательнее меня проштудировали мемуары Кропоткина.
– Увы, мой друг, я их и вовсе не читал. Должен признаться, что я поглощаю кем-то переваренную умственную пищу не в столь обильном количестве и не всеядно, как может кому-то показаться. Достаточно вкусить, скажем, такую небольшую книжицу. Я её, признаться, после знакомства с вами решил просмотреть заново.
Он встал, хрустнув суставами, пробормотал «мм-да-с» и взял со стола брошюру, на бумажной обложке которой значилось: П. Кропоткинъ. АНАРXIЯ. Ея философiя, ея идеалъ». Спросил:
– Вам знакомо?
– Нет… И вам этого достаточно?
– Вполне. Я книги не штудирую и не прочитываю, а продумываю. Тем более достойную книгу. В некотором роде квинтэссенцию мыслей автора.
– В чём же конкретно ваша метода? Научите, если не секрет.
– Извольте. Встречая мысль автора, я стараюсь её понять. Затем пробую опровергнуть. И наконец, ищу другие идеи на ту же тему. Осмысленное заношу в тетрадь, дабы не загромождать память. Когда она плотно забита чужими мыслями, в ней для своих мало места. – Он сел, открыл заслонку печки и пошуровал кочергой угли, прежде чем положить очередное полено. – Когда печь плотно забита дровами, её трудно разжечь.
Суждение было резонное, и Сергей принял его к сведению. Решил озадачить Сократа Платоновича:
– Как вы объясните такой парадокс. Кропоткин обосновал теорию великих ледников. Но ведь любое научное доказательство есть догма и ограничение свободы поисков и открытий. Утверждая благо анархии в обществе и природе, на практике он отвергает анархию в своей науке.
– Весьма проницательное замечание. Хотя, как полагаю, вы не вполне корректно переносите его анархические взгляды на науку. В ней он был консервативен и принимал правила научного метода. Анархист в познании не он, а Николай Александрович Бердяев с его «Философией свободы».
– Если я вас правильно понял, анархия характерна для материального мира, а в мире идей, в науке, Кропоткин её не признаёт.
– В этой книжице он начинает с естествознания. Провозглашает: анархия есть основа природы. Приводит факты из астрономии, биологии. Я с ними соглашаюсь. Как говорится, супротив факта идти, как против ветра… плевать. Но затем вопрошаю себя: где в природе анархия? В Солнечной системе? Увы. Планеты, как привязанные, крутятся вокруг своего светила, пусть даже с некоторыми отклонениями от идеальных траекторий. Где тут свобода? …И у каждого из нас имеются отклонения от идеала. Но как бы ни были причудливы наши траектории, они остаются в пределах матушки-Земли. А не будь закона притяжения, она выбросила бы всех нас в космическую бездну. Нам дано преступать законы общества. Однако на этот счёт предусмотрены тюрьма, смертная казнь или психиатрическая лечебница.
Он помолчал, вздохнул, словно упоминание лечебницы навело его на печальные воспоминания, и продолжил:
– У великих мыслителей – великие заблуждения. Не избежал их и уважаемый Пётр Алексеевич. Законы природы довлеют над нами. Какая тут анархия? Или у муравьёв нет своей царицы? Или козёл не ведёт за собой баранов? Увы, природа и общество предпочитают иерархию.
– Выходит, и в природе, и в обществе идея анархии не оправдана, так я понимаю? – спросил Сергей. Ему почему-то стало обидно, что этот человек запросто опроверг идею Кропоткина. – Мне кажется, не так просто. Из-за этой иерархии люди живут в злобе и лжи, зависти, алчности, обмане. Нет правды, свободы, справедливости. Вот что имел в виду Кропоткин. Власть портит того, кто ею владеет, и губит тех, кто ей подчинён. Не знаю, об этом ли говорил Пётр Алексеевич в этой, как вы выразились, книжице, но в своих мемуарах он ясно это высказал.
– Истина не в словах, мой друг, а в деле.
– Вы всё рассуждаете, а такие, как Кропоткин, борются.
– Увы, такова моя планида. В моём возрасте, согласитесь, несколько неприлично лазить по баррикадам и ратовать за обновление жизни. Моё поколение опадает, как осенняя листва… увы и ах, напрасны сожаленья.
– Мне кажется, мы должны думать о том, что будет после нас.
– Должны или не должны, дело свободного выбора. А будущее… Полагаю, в борьбе с хаосом в России, если она более или менее сохранится, будет деспотическая власть. Даже если победят анархисты, в чём я весьма сомневаюсь.
– Почему сомневаетесь? У них теперь МФАГ.
– Простите, не силён в новоязе.
– То есть Московская федерация анархистских групп. Их в Москве несколько десятков. Они создают Чёрную гвардию в противовес Красной.
– Друг мой, чтобы объединиться, им нужен атаман. С Кропоткиным они могли бы сжаться в кулак и ударить по большевикам. Примкнув к государственникам, он предал анархию.