Но есть ещё торговцы, транспорт, денежная система, милиция, армия. Клубок противоречий общественной жизни не удалось разрубить одним взмахом меча по принципу Александра Македонского. Какие будут решения? И смогут ли они что-то изменить в лучшую сторону?
На юге страны большевики потеряли плодородные земли Украины, донских и кубанских казаков. Сжимаются границы территории, которой они пока ещё владеют.
Наступил июнь. В Москве стало голодно и тревожно. Ситуация на Украине благодаря немецкому порядку, по-видимому, успокоилась. Откладывать отъезд в Екатеринославль не имело смысла.
Сергей присутствовал на конференции анархистов, где было много выступлений, преимущественно бестолковых, с высказыванием своих личных мнений и впечатлений, без определённого общего плана. Если такая разноголосица в анархическом движении, сделал вывод Сергей, вряд ли они объединятся в сплочённую партию.
В перерыве (впрочем, некоторые выступающие не унимались) Аршинов познакомил Сергея с невысоким тщедушным мужчиной с густой тёмной шевелюрой, широкими скулами, крупным лбом, с тяжёлым взглядом из глубоких глазниц и твёрдым пожатием руки. Называл его «товарищ Нестор Махно из Гуляйполя» (название весьма подходящее для анархической вольницы).
– На конференции много говорят о том, как попасть на Украину. Вы тоже готовы туда вернуться?
– Это моя родина.
– Вы надеетесь, что вас там поддержат?
– Народ с нами за землю и волю.
– Я собираю материал для книги о Петре Кропоткине. Какое ваше мнение о нём?
Отношение к идеологу анархизма его сторонников Сергей предполагал изложить в статье. Она должна была вскрыть два коренных противоречия двух российских политических партий. Большевики, провозглашая переход к коммунизму и народовластию, укрепляют господство своей партии через государственный аппарат. Анархисты, неистовые поборники свободы личности, сами того не сознавая, находятся под интеллектуальной властью теоретика из бывшей знати. А власть над мыслями людей есть форма духовного рабства – самого безнадёжного…
– Приезд нашего любимого Петра Алексеевича мы ждали с душевным трепетом. Что он скажет нам, чему научит?
– Да, я видел, как приветствовали его приезд, и не только анархисты.
– А теперь поймите наше жестокое разочарование, когда мы узнали, что он выступил на Демократическом совещании. Наша группа анархистов-коммунистов форменным образом остолбенела. Выходит, ради войны с Германией надо пойти на союз с буржуями и всякой демократической сволочью… извиняюсь.
– Почему вы не пошли за ним? Или у вас есть более авторитетный лидер?
– У нас имеется своё мнение на этот счёт.
– Пётр Кропоткин – признанный во всём мире авторитет. Он исходит из определённых соображений. Почему вы не доверяете ему?
– Наш уважаемый любимый старик сдал. Он много работал в жизни, его подвергали гонениям и у нас, и на чужбине. В последние годы он был занят гуманными идеями жизни и борьбы человечества. Он рад был вернуться на родину и не смог отказаться от участия в совещании. Мы в душе осудили его за такое участие.
– А какое у вас отношение к большевистским вождям?
– Я недавно говорил с Лениным и Свердловым. Ленин категорически одобрил решение разжигать революционный пожар на Украйне. Товарищ Свердлов засомневался: мол, там сплошь казаки и кулаки, с ними надо жестоко бороться. Крестьяне должны идти за пролетариатом, а не сами по себе. Крестьянская стихия, говорит, настроена анархически. Но мы и есть анархисты-коммунисты, нам крестьянская стихия в самый раз.
– Значит, у вас и ваших товарищей с Лениным сходятся взгляды?
– Э-э, нет. Он безвластие категорически отвергает. Говорил, что анархисты много думают о будущем, а настоящего не понимают. Прежде, мол, надо пролетарское государство установить, а там видно будет.
– А вы, значит, против этого?
– Одну власть свергли, так другую поставили. Хрен редьки не слаще. Ежели порушили одно государство, то и другое надо ко всем хренам… премного извиняюсь.
– А может быть, Ленин прав, когда говорит о преждевременности анархической коммуны?
– Отвечу вам, гражданин Сергей, так. Крестьянину, конечно, лучше, если над ним имеет власть пролетарий, а не помещик. Но только много лучше быть с ним, пролетарием, по-братски. Нам всем требуется неимоверными усилиями разрушить старый мир и построить новый.
– Известно, что разрушать легче, чем строить.
– Вроде того.
– У вас поют: «Весь мир насилья мы разрушим / До основанья, а затем / Мы свой, мы новый мир построим…» Но зачем разрушать до основанья? Надо оставить всё лучшее: дворцы, картины, библиотеки, культуру, наконец, разве не так?
– Категорически согласен. Только одно вы, дорогой товарищ, не так поняли. Что мы разрушим? Мир насилья! А как же ещё? До основанья! Мы построим другой мир. Скажу так…
Голос его стал взволнованным и распевным:
Где не было бы ни рабства,
Ни лжи, ни позора!
Ни презренных божеств, ни цепей,
Где не купишь за злато любви и простора,
Где лишь правда и правда людей.
– Чьи стихи?
– Это неважно.
– Какая правда имеется в виду?
– Справедливость, воля и братство трудящихся. Вот наша правда.
– Вы где учились?
– В тюрьме да в жизни. А так три класса…
На том и завершилось интервью. Ни у Аршинова, ни у простоватого на вид гуляйпольца не уловил Сергей даже ноток подобострастия по отношению к тому, кто считается вождём анархизма. Для них он старший товарищ, с мнением которого они могут не соглашаться.
Хорошо это или плохо? По сути – хорошо. Но без признанного лидера партия вряд ли объединится. Иначе – у большевиков. Почему? Ведь их признанный лидер Ленин ничем не лучше Кропоткина. Пожалуй, даже уступает ему во многом.
Не этим ли объясняется успех большевиков, сохраняющих свою сплочённость хотя бы внешне? Глава правящей партии обретает в глазах масс то, что называется харизмой. Тем более если этот ореол создаёт ему пропаганда и даже враждебная антипропаганда его противников.
С такими соображениями покидал Сергей конференцию анархистов. Аршинову сообщил, что вскоре они поедут в Екатеринославль. Но надо, чтобы их человек имел надёжный паспорт и справку из психиатрической клиники о болезни.
Аршинов недолго подумал и согласился, что так будет лучше. Добавил: человек надёжный, из идейных борцов за свободу, бывший учитель, побывавший на фронте, не желающий отсиживаться здесь, когда на Украине разгорается партизанская война.
Судя по всему, несмотря на апрельский разгром, анархисты в Москве сохранили немалые возможности для законных и незаконных действий.
Варвара Фёдоровна уговорила своего родственника оформить в служебный вагон ещё одного пассажира – Биенко Илью Яковлевича (подсказал Сергей) – психически больного племянника, участника войны.
Родственник-железнодорожник предупредил, что не может им гарантировать прибытие в пункт назначения в целости и сохранности, а сколько времени они будут в пути, одному Богу известно, да и то вряд ли, ибо теперь Бога отменили, да Он и сам, пожалуй, махнул на всё рукой. Пленные словаки выступили против большевиков или большевики против них, не поймёшь. Короче, кругом беспорядки. В такой обстановке ехать на юг – значит, подвергать себя большому риску.
Никакие доводы не могли остановить Варвару Фёдоровну. Не потому, что она любила своего супруга (их взаимная нежность давно иссякла). Причина была серьёзней: у неё почти не осталось средств к существованию.
Она принадлежала к той категории граждан, которые после двух революций не были ни сторонниками, ни врагами новой власти. Они превратились в социальных отщепенцев, никчёмный продукт прежнего общества, от которого желательно избавиться как можно скорее. Ей приходилось полагаться только на саму себя и Полину.
Оставалась надежда: Павел Андреевич мог каким-то образом спрятать все ценности. Что с ним? Об этом она старалась не думать. И правильно делала. По здравом рассуждении следовало бы оставить всякие иллюзии, не рисковать попусту, а постараться как-нибудь устроиться в Москве.
Вагон, в котором они оказались, находился под охраной двух кондукторов и двух солдат, хотя в остальном немногим отличался от других вагонов. Разве что пассажиров было чуть меньше. Были здесь дамы в шляпах с застывшими лицами, нахохленные бывшие господа с бородками, могучие молчаливые женщины в косынках и с мешками, измождённые матери с детьми, хохотливые девицы, хилые испуганные мужчины, болтливые старички… Великое переселение народов времён российской смуты.
Биенко – невысокий крепыш средних лет с бритой головой, усами и шрамом на левой щеке – о чём-то негромко поговорил с охранниками, возможно, дал им денег, и всю их группу из пяти человек разместили вместе, в одном купе. Можно было по очереди лежать на верхних полках.
Вещей было немного. Биенко, задвинув свою корзину с поклажей под лавку, сел с краю и задремал. Сидя рядом с ним, Сергей разглядывал сменяющиеся за окном картины, временами неспешно читал Новый Завет. Напротив сидели, преимущественно молча, Александр, Варвара Фёдоровна и Полина.
Илья Яковлевич, открыв глаза и увидев, какую книгу читает сосед, сказал:
– Сергей Арсеньевич, если будут полицаи или немцы, дайте мне эту книгу. – Усмехнулся и добавил: – Сразу поймут, что психический.
– Вы атеист?
– Естественно. А вы верующий?
– Конечно, – ответил Сергей. – Одни верят, что Бог есть, другие верят, что Бога нет, третьи уверены, что любой ответ сомнителен.
– Верно сказано.
– Это меня в Москве один философ надоумил…
Пока они тихонько переговаривались, стемнело. Варвара Фёдоровна легла спать, Александр забрался на верхнюю полку, Полина, слушавшая разговор, тихо произнесла:
– Простите, что вмешиваюсь. Вы, Илья Яковлевич, говорите искренне и убедительно. Мне симпатичны такие люди, даже если я не разделяю их мнения. Но ответьте мне, пожалуйста: почему такая ненависть к прошлой жизни, к более обеспеченным слоям населения? Ведь создано так много прекрасного и полезного. Среди, как вы называете, буржуев, эксплуататоров, среди дворян есть немало достойных людей. Разве не лучше новый мир строить, не разрушая старый, мирным путём? Зачем нужна революция?