Может, спросить Хадсона, что он помнит о той ночи, но потом решаю, что это неважно. К тому же что, если он захочет осмотреть то место, где его воскресили? Рассказы и показы – это не мое, особенно здесь, внизу.
– Я ничего не помню, – тихо говорит Хадсон, шагая рядом с нами и ведя рукой по каменной стене. Он идет немного впереди, так что я не вижу его лица. – Я не подговаривал ее, если ты думаешь об этом.
– Ни о чем таком я не думаю, – отвечаю я, хотя это и не совсем так. Трудно не опасаться Хадсона, когда я здесь, в подземелье, и еще труднее не злиться на него. Может быть, то, что тут произошло, и не его вина, но нелегко себе представить, что он со своим даром убеждения не сыграл какой-то роли в том, что Лия была так одержима мыслью о его воскрешении.
– Да, в этих рассказах есть кое-что общее, – отвечает Джексон, и его рука обхватывает меня крепче, наверное, потому, что он чувствует мою тревогу.
«Нельзя вести себя как ребенок», – думаю я, давлю в себе страх и вместо этого сосредотачиваюсь на том, что могу изменить.
– А что именно? Ты уже выяснил, как отыскать это существо?
Я помню, что в пещере он сказал, что этот самый Зверь обитает недалеко от Северного полюса. Ну почему не в Греции, Египте, Лос-Анджелесе или Майами? Меня устроило бы любое место из тех, где тепло и есть пляжи, потому что после визита к Кровопускательнице мне очень хочется уехать подальше от всего этого снега.
– Собственно говоря, это единственное, с чем согласны авторы всех рассказов, – говорит Джексон. – Неубиваемый Зверь живет где-то неподалеку от полюса. Похоже, все готовы с удовольствием рассказывать о том, где его можно найти – чтобы, планируя свою поездку, вы смогли избежать встречи с ним.
– Еще бы. – Я состраиваю гримасу. – Находиться на Северном полюсе – само по себе жесть, а тут еще это чудище, которое надо убить. Кстати, ты уверен, что оно не проводит март на Таити?
На лице Джексона отражается непонимание, затем до него доходит.
– Прости. Когда мы сделаем это дело и закончим Кэтмир, я отвезу тебя куда-нибудь, где солнечно и тепло. Я обещаю.
– Я не дам тебе забыть это обещание, – говорю я. – Не могу же я провести остаток жизни на этой чертовой Аляске.
– Мы не обязаны оставаться жить на Аляске после окончания школы. Я знаю, что ты собиралась поступить в университет до того, как погибли твои родители и ты приехала сюда. Мы и сейчас можем это сделать, если ты этого хочешь.
– Честно говоря, я не знаю, чего хочу. – Это плохо, я знаю, особенно если учесть, что до окончания школы остается всего три месяца. Но сейчас у меня такое чувство, будто план, имевшийся у меня до гибели родителей, принадлежал какому-то другому человеку. – А чего хочешь ты? – спрашиваю я Джексона, поскольку понимаю, что любые мои планы должны включать в себя и моего суженого.
– Не знаю, был ли у меня вообще какой-то план. Когда ты бессмертен, у тебя куда больше времени на то, чтобы все обдумать.
– Особенно если ты принц и живешь уже пару веков. – «Позднее надо будет спросить его о том, как растут и взрослеют вампиры», – думаю я. Ведь мне известно, что если мерить человеческими годами, то ему всего около восемнадцати лет. Я очень надеюсь, что первую сотню лет своей жизни он не носил подгузник и не сосал палец.
Хадсон прыскает от смеха, он явно услышал мою последнюю мысль, но не поворачивается ко мне. Я не могу удержаться от улыбки, когда представляю себе двадцатилетнего Хадсона в подгузнике.
Это наконец привлекает его внимание, и он оглядывается на меня, подняв бровь.
– Да вы извращенка, мисс Фостер.
Я заливаюсь густым румянцем, но Джексон, похоже, этого не замечает.
– Я еще точно не знаю, каковы мои планы, но для того, чтобы это понять, у нас есть целая жизнь, – отвечает наконец Джексон и сжимает мое плечо.
Мы выходим из туннелей, проходим через одну из жутких темниц, и, когда ее дверь с лязгом захлопывается за нами, я наконец расслабляюсь.
– А что еще ты узнал об этом чудище? – спрашиваю я, когда мы идем к лестнице, ведущей в библиотеку. Мы проходим через комнату отдыха на первом этаже, и хотя некоторые ученики пялятся на меня, их намного меньше, чем было пару дней назад.
Может быть, они в самом деле начинают привыкать к тому, что рядом с ними обитает человек-горгулья. Если я сама смогу привыкнуть к той части этого уравнения, которая относится к горгулье, все наверняка станет куда проще.
– Оно большое. Просто огромное. Если судить по некоторым описаниям, высотой в двадцать-тридцать этажей. И оно очень, очень старое.
– Это ободряет, – не без иронии говорю я. – Любому захочется сразиться с чудовищем размером с гору, которое живет чуть ли не вечно.
– Вряд ли оно размером с гору. Скорее, размером с часть горы.
– А, тогда другое дело, – прикалываюсь я уже у входа в библиотеку. Но когда Джексон берется за ручку двери, я понимаю, что витражи снаружи темные. – О нет! Амка что, закрыла библиотеку, пока ты ходил за мной? Мне так жаль…
– Не беспокойся, – с улыбкой говорит он и быстро целует меня в губы. – У меня все под контролем.
Хадсон отступает в сторону, а Джексон открывает дверь и делает мне знак войти. Пройдя несколько шагов, я вижу, что Джексон пригласил меня в библиотеку не только для поиска и изучения информации, но и на настоящее свидание. Потому что в центре зала накрыт небольшой круглый стол, на котором горят свечи и стоит один из самых роскошных букетов, который я когда-либо видела.
– Ну и ну, – говорит Хадсон, неторопливо входя в зал и держа руки в карманах. – Уютно, да? Скажи Джексону, что я ошеломлен, но вообще-то ему не стоило это делать.
Глава 42. «Ben & Jerry»[16] – единственные парни, с которыми я хочу драться
– О, Джексон, ты не обязан был это делать. – Я иду к столу, чувствуя волнение при виде свечей, газированной воды во льду и цветов. По-настоящему красивых цветов. – Они великолепны.
– Я рад, что они тебе нравятся.
– Я от них в восторге, – поправляю его я, утыкаясь лицом в белые, сиреневые и фиолетовые лепестки. – Какие душистые. – Я протягиваю их ему.
– Я нюхал их, когда выбирал, – говорит он. – И в них нет ничего особенного.
Услышав эти слова, я таю, потому что для меня это нечто совершенно особенное. Потому что, во-первых, он взял на себя труд устроить для меня такой ужин, поскольку подумал, что это придется мне по душе. Во-вторых, он взял на себя труд отыскать цветы посреди Аляски и выбрал их сам. А в-третьих, он сделал это, несмотря на то, что наши с ним отношения – это первые любовные отношения в его жизни, первый раз за сто лет, когда он позволил себе отдаться чувствам. Как я могу не запасть на Джексона, когда он демонстрирует мне снова и снова, какой он заботливый?
– Это же цветы, а не поездка в Париж, – говорит Хадсон, взяв книгу со стола библиотекаря и начав листать ее, и в голосе у него звучит раздражение, но я игнорирую его. Час еще не поздний, так что ему хватит времени испортить мне настроение до того, как я вернусь в свою комнату.
– Для меня они очень даже особенные, – отвечаю я им обоим, обхватив талию Джексона и крепко сжав его. – Прости, что я забыла. Я чувствую себя такой виноватой.
– Не надо себя винить. – Он мягко улыбается и убирает с моего лица упавшую кудряшку. – У тебя были непростые дни. И рядом со столом Амки есть микроволновка. Так что мы можем легко подогреть твой ужин.
– А из чего он состоит? – спрашиваю я, и урчание в моем животе напоминает мне, что сегодня я почти ничего не ела.
Джексон смеется.
– Садись и увидишь сама.
Он подводит меня к столу, и я вижу, что он приготовил для меня не только свечи и цветы. В этой аляскинской глуши он раздобыл тако, точно такие же, какие подают в моей любимой такерии в Сан-Диего. – Как тебе это удалось?
– Не могу же я открыть тебе все мои секреты, – с улыбкой отвечает он.
– Но ты обязательно должен рассказать мне этот секрет. – Я беру один тако и откусываю кусок, наслаждаясь знакомым пряным вкусом, взрывающимся во рту. – Ведь скоро мне захочется еще. – Я откусываю еще кусок, так радуясь этому домашнему вкусу, что нисколько не сдерживаю себя.
– Держись рядом, и я буду добывать их, стоит тебе только захотеть, – предлагает Джексон, усевшись рядом.
– Так я и сделаю. – Мы улыбаемся, глядя друг другу в глаза несколько долгих секунд, и у меня перехватывает дыхание… Но затем ко мне подходит Хадсон и смеется недоуменным смехом.
– Мясо? Мой брат подарил тебе мясо? – Он фыркает, когда Джексон встает, чтобы включить музыку.
Я сердито смотрю на Хадсона и шиплю:
– Это не мясо. Это тако. И…
– Которые начиняют мясом, не так ли? – Он начинает ходить вокруг стола с видом адвоката, готовящегося устроить свидетелю перекрестный допрос. Он даже похож на адвоката в своих безупречной классической рубашке и строгих брюках.
– Да, но в этом нет ничего плохого. Я люблю тако. – Я подчеркнуто отворачиваюсь от Хадсона и смотрю на Джексона, который возится со своим айфоном.
– А я люблю человеческую кровь. Но это не значит, что я хотел бы получить ее в подарок. – Хадсон подходит совсем близко, кладет руки на спинку моего стула, наклоняется и шепчет мне почти в самое ухо: – Но то, что у тебя такие низкие стандарты – это хорошо, раз ты связалась с малышом Джекси.
– Перестань называть его так. – Мне приходится напрячь волю, чтобы не повернуться на стуле и не заорать на него – но, похоже, именно этого он и хочет, так что на эту удочку я не попадусь. И я глотаю язвительные слова, которые мне хочется крикнуть в ответ, и вместо этого стараюсь сосредоточить все свое внимание на Джексоне.
Он наконец выбирает песню – «I Knew I Loved You» группы «Savage Garden», и сердце замирает у меня в груди даже до того, как он оборачивается и смотрит на меня таким взглядом, что меня охватывает трепет.