– Ты показывал мне это и прежде? – спрашиваю я, украдкой вытирая слезы со щек.
Он смеется, но в его смехе нет веселья.
– Я показывал тебе все.
Пустота, звучащая в этих словах, отдается во мне, и я закрываю глаза, не зная, что сказать. Не зная даже, могу ли я ему верить, хотя и хочу этого. Очень хочу.
– Хадсон…
– Ты устала, Грейс, – говорит он, встав с пола, и я готова поклясться, что чувствую, как он погладил меня по волосам. – Спи.
Мне столько всего надо ему сказать, но я не знаю, как облечь это в слова. А потому я делаю, как он сказал – закрываю глаза и начинаю засыпать.
Но прежде чем меня уносит сон, я все-таки подбираю слова для одной из тех вещей, которые хочу сказать.
– Ты же понимаешь, что я не хочу умирать, да?
Хадсон застывает, потом устало вздыхает:
– Понимаю, Грейс.
– Но я также не могу допустить, чтобы умер Джексон. Не могу.
– Это я тоже понимаю.
– Пожалуйста, не заставляй меня выбирать. – Я начинаю засыпать, но по-прежнему слышу его, когда он говорит:
– Я никогда не заставлю тебя выбирать. Как я могу, если знаю, что ты бы ни за что не выбрала меня?
Глава 69. Кусать или не кусать
– Грейс! Вставай! – на всю комнату верещит Мэйси еще до того, как в нашем окне начинает брезжить свет.
– Нет, – стону я, перевернувшись на другой бок и закрыв голову подушкой. – Еще темно.
Я зарываюсь глубже под одеяло, начинаю погружаться в сон о голубоглазом мальчике и его лошадке, но Мэйси трясет меня.
– Я серьезно! Ты должна встать.
– Скажи ей, чтобы она ушла, – стонет Хадсон. Его голос доносится с пола у моей кровати.
У Мэйси звонит телефон, и она оставляет попытки разбудить меня, пока отвечает на звонок.
Я смотрю вниз, на пол, и действительно, он, растянувшись, лежит там. Он тоже накрывает голову подушкой – ярко-розовой, если быть точной.
– Не суди меня, – жалуется он. – В этой комнате не из чего выбирать.
Я улыбаюсь.
– Да, но должна сказать, что ярко-розовый – это явно твой цвет.
– Ты же знаешь, что я умею кусаться, да? – ворчит он, прижимая подушку к голове.
– Да, я же та-ак боюсь, что ты меня укусишь. – Я закатываю глаза. – Пока ты находишься в моей голове.
Он не отвечает, и я уже готова поздравить себя с победой в этом раунде, когда чувствую, что его клыки осторожно царапают мою шею. Они останавливаются, только дойдя до той точки, где бьется мой пульс, и замирают над ней на пару секунд.
От интимности его прикосновения меня пронизывает жар, за которым следует ледяное дыхание паники. Потому что он не Джексон.
– Эй! Что ты делаешь? – Я начинаю отстраняться, но его уже нет.
– Показываю тебе, что, хотя я и нахожусь в твоей голове, я все равно могу укусить тебя в любое время, если ты захочешь.
– Но я не хочу! – почти кричу я, чувствуя, что мое тело все еще реагирует на его прикосновение. – В этом-то и суть.
– Я знаю, – спокойно отвечает он. – Потому-то я и не стал этого делать.
Я касаюсь шеи и понимаю, что он прав. Там нет даже самой крошечной царапины. Слава богу.
– Никогда больше так не делай, – говорю я ему. – Я не хочу, чтобы меня кусал кто-нибудь, кроме Джексона. Никогда.
Его улыбка становится насмешливой, может быть, даже немного унылой, но он не спорит со мной. А только кивает и говорит:
– Намек понял. Обещаю, что больше я этого не сделаю.
– Хорошо. – Я все равно провожу пальцами по своей шее, испытывая странное ощущение тепла от интимности его прикосновения, несмотря на то, что он так ничего мне и не сделал. – Спасибо.
– Не за что. – Он улыбается хитрой улыбкой. – Я хочу сказать, пока ты меня не попросишь.
– Тьфу. – Я ударяю его подушкой. – Ты гадок, ты это знаешь?
– Потому что я сказал тебе, что я не дотронусь до тебя без твоего позволения? – Он напускает на себя невинный вид. – Я всего лишь старался вести себя как джентльмен.
– Знаешь, что? Выкуси. – Едва я произношу эти слова, как до меня доходит, что я сказала. Еще до того, как Хадсон подается вперед с лукавым блеском в глазах, я поднимаю руку и блокирую его. – Нет! Я имела в виду не это.
– Все нормально, Грейс. – Он устремляет на меня взгляд, который наверняка растопил бы мои трусики, если бы я не была сопряжена с его братом. – Я не имею ничего против того, чтобы быть плохим.
– Да, мне говорили.
Я сбрасываю с себя одеяло, решив закончить этот разговор, даже если ради этого мне придется бежать в душ, – и осознаю, что Мэйси перестала говорить по телефону и снова разговаривает со мной.
– Извини, – говорю я ей, пытаясь понять, почему у нее такие круглые глаза и такое бледное лицо. – Я все еще спала и потому не услышала, что ты сказала. В чем дело?
– Круг! Они здесь.
– Круг? – Поначалу ее слова кажутся моему все еще сонному мозгу бессмыслицей, но, когда Хадсон начинает тихо ругаться, до меня доходит, о ком она говорит. – Здесь родители Джексона и Хадсона? – шепчу я, и эта мысль внушает мне ужас.
– Да! Король и королева плюс остальные три сопряженные пары явились сюда сегодня в пять утра. Никакого предупреждения, никакого предварительного звонка. Они просто явились к парадному входу и потребовали, чтобы их впустили. Мой отец вне себя от ярости.
– Зачем они здесь? – спрашиваю я, убирая с лица свои мерзкие кудряшки.
– Официально? Для инспекции, которую они проводят каждые двадцать пять лет, – отвечает Мэйси. – Они приурочили ее к Лударес, чтобы содействовать межвидовому сотрудничеству и дружбе.
– А неофициально? – спрашиваю я, немного боясь услышать ответ.
– Они хотят посмотреть на тебя, – одновременно отвечают Хадсон и Мэйси.
– На меня? – Да, это было неожиданно. – Почему на меня?
Я понимаю, почему родители Джексона могли бы захотеть встретиться со мной, ведь я сопряжена с их единственным ныне здравствующим (во всяком случае, насколько им известно) сыном. Но зачем им было втягивать остальных членов Круга в то, что должно быть чисто семейным делом?
Когда я говорю это Мэйси и Хадсону, они смеются – на сей раз надо мной, а не со мной.
– Это не из-за того, что ты сопряжена с Джексоном, – говорит Хадсон. – Вряд ли это может иметь для них значение – если только они не считают, что это угрожает их власти. Что действительно имеет для них значение – что точно имеет значение для всех членов Круга, даже для тех, кто не жаден до власти, – так это то, что ты первая горгулья за тысячу лет.
– Не все ли им равно? Что им может сделать одна-единственная горгулья? И к тому же не очень-то и сильная, – говорю я им обоим.
– Во-первых, – многозначительно отвечает Мэйси, – хотя о том, что ты горгулья, ты узнала недавно, это вовсе не значит, что ты не сильна. Это значит, что у тебя есть какое-то время для того, чтобы понять, в чем тут суть. Ты даже не знаешь еще всего того, на что способны горгульи, не говоря уже о том, что можешь делать конкретно ты. Так что да, они, конечно же, боятся. Если бы они не боялись, король не убил бы всех горгулий во время последней волны убийств, и Круг наверняка бы не позволил ему безнаказанно их истребить. Хотя его члены по большей части трусливы, в большинстве случаев они бы не согласились на полномасштабный геноцид, если бы он не служил их интересам.
– Черт возьми, Мэйси, скажи нам, что ты думаешь об этом на самом деле! – восклицает Хадсон.
Я смеюсь, и Мэйси вопросительно смотрит на меня.
– Хадсон согласен с твоей оценкой, – говорю я ей.
– Это потому, что моя оценка верна. А его отец – настоящий говнюк. – Она бросает на меня взгляд, который красноречивее всяких слов. – Что ж, яблоко от яблоньки недалеко падает.
Хадсон закатывает глаза, но ничего не говорит в ответ. Как мне кажется, в истории наших с ним отношений это происходит впервые. Однако он выпрямляется, прислоняется к моей кровати и ерошит пальцами свои короткие спутанные волосы. Я знаю, что на самом деле он нереален – так почему же сейчас на нем надеты только фланелевые пижамные штаны и нет рубашки? В чем тут дело – он в самом деле снял рубашку или же это я по какой-то необъяснимой причине представляю его себе без нее?
И, разумеется, он слышит эту мысль и подмигивает мне.
– Я позволяю тебе решить этот вопрос самой.
Я не обращаю внимания на жар, обжигающий мои щеки, и вместо этого сосредоточиваю его на Мэйси.
– Но почему, скажи на милость, из-за того что Круг решил нанести нам этот не сулящий особых радостей визит, я должна вставать в, – я смотрю на мой телефон, – о господи, в пять пятнадцать утра?
– Потому что они созывают собрание, которое должно состояться до начала уроков. А значит, мы все должны быть в актовом зале в шесть тридцать, одетые в парадную форму.
– В парадную форму? То есть надо надеть юбку, галстук и блейзер? – Я вспоминаю, что за все время моего пребывания здесь я одевалась так всего один раз.
– Нет, не блейзер, – с мелодраматическим вздохом отвечает Мэйси. – Мантию.
– Мантию? – Я смотрю на свой стенной шкаф. – Здесь нет никакой мантии.
– Да, но у меня есть лишняя – она, к счастью, осталась с тех времен, когда я была ниже. Иначе ты бы запуталась в ней.
– Значит, нужны юбка, галстук и мантия? – спрашиваю я, чтобы удостовериться, что я все поняла правильно.
– Да.
– Как те мантии, которые надевают выпускники? – уточняю я.
– Нет, эти скорее носят церемониальный характер, – вздыхает Мэйси.
Ее слова вмиг настораживают меня.
– Но они предназначены не для обряда человеческого жертвоприношения, не так ли?
Мэйси смотрит на меня, сощурив глаза.
– Никто не собирается приносить тебя в жертву, Грейс.
Легко ей говорить. Я подавляю небольшую вспышку раздражения и шучу:
– Как сказал мухе паук…