Потому что помню, что это та самая женщина, которая так разодрала лицо Джексона, что у него остался шрам, хотя он и вампир. Та самая женщина, которая оторвала его от Хадсона и увела, даже не обернувшись, пока Хадсон рыдал из-за разлуки со своим младшим братом, которого он любил.
А теперь она подмигивает всем, кто собрался здесь. Улыбается и благодарит, обращаясь к каждому по имени, отпуская шутки, заставляет публику полюбить ее еще больше.
Это выглядит странно и напоминает мне одну из картин Энди Уорхола, на которой одно и то же изображено в четырех различных – обычно третичных – цветах. Смысл в том, что каждый воспринимает цвета по-своему, не так, как другие, и у каждого характер восприятия цвета определяет его мозг. Глядя на эту женщину после того, как я наблюдала за ней вчера в воспоминании Хадсона, я не могу не гадать, в каком из оттенков ее воспринимает мой мозг… и какой из них реален. Пока я в этом не разберусь, мне следует держаться от нее как можно дальше. Надо полагать, она недаром носит имя Далила.
Наконец она перестает благодарить всех и каждого и заводит речь о призе, я подаюсь вперед и напрягаю слух. Пусть это будет кровяной камень. Пожалуйста, пусть это будет кровяной камень. Хоть бы родители Байрона не передумали.
– Я знаю, что обычно призом в ежегодном турнире Кэтмира под названием Лударес бывает кубок и небольшая сумма денег, которая должна быть разделена между членами победившей команды. – Она улыбается всем присутствующим и, кажется, радуется охватившему их приливу энтузиазма. – Но в этом году мы решили поступить иначе и предложить вам нечто более значительное. – Она ждет, когда стихнут аплодисменты. – Ибо случилось значительное событие, которое надо отметить. – Она делает паузу и подается вперед, как будто хочет сообщить некий секрет самым преданным и любимым из своих подданных. У меня все обрывается внутри отчасти потому, что я понимаю, что, возможно, сейчас она говорит обо мне, а отчасти потому, что мне становится страшно, когда я вижу, с каким нетерпением все ждут ее слов. – Разумеется, – продолжает она с широкой улыбкой, – вы все уже знаете, о каком событии я говорю – об обнаружении первой горгульи за последнюю тысячу лет! – Она опять обводит всех взглядом, и я сползаю еще ниже. – Круг и мы чрезвычайно рады приветствовать в нашем мире Грейс Фостер. Добро пожаловать, Грейс. Я хочу, чтобы ты знала, что Круг счастлив приветствовать тебя. – Она поднимает руки, призывая всех поаплодировать, однако в аплодисментах, раздавшихся на сей раз, звучит куда меньше энтузиазма. Чему я рада.
Она опять ждет, когда шум смолкнет, затем продолжает:
– А теперь давайте поговорим о призе – мне, как и вам, эта часть нравится больше всего. – Она достает из ларца большой темно-красный драгоценный камень, такой же яркий, как и кровь, из которой он образовался. Он сверкает – то ли оттого, что свет отражается в его гранях, то ли оттого, что свет сияет в его глубине – и от взгляда на него захватывает дух. – Команда, которая выиграет нынешний особый турнир Лударес, получит этот редкий и прекрасный кровяной камень, пожертвованный именитой семьей Лорд и когда-то полученный ими в дар от нас самих, ибо прежде он находился в нашей королевской коллекции.
Зал взрывается бурной овацией, ученики и учителя хлопают в ладоши, топают и свистят, благодаря ее за щедрость. Ей это явно по вкусу, как и королю, который подходит и берет у нее микрофон.
Глядя на него, я замечаю, что он почти так же высок, как Джексон и Хадсон, и, вероятно, так же мускулист, хотя под его ярко-синим костюмом-тройкой трудно разглядеть, так ли это. Но на этом их сходство заканчивается. Да, свои голубые глаза Хадсон унаследовал от отца, но, хотя у них одинаковый оттенок, они совершенно различны. У Хадсона они теплые, живые, в них светятся юмор и ум, даже когда он злится на меня, а глаза Сайруса, хотя они не менее живые, постоянно бегают, постоянно наблюдают, в них читается расчет.
Все в Сайрусе буквально кричит о том, что он обладает таким же чутьем на эффекты, как и его жена. Но в отличие от Далилы, которая умеет заводить аудиторию, он предпочитает просто наслаждаться поклонением других. Понять его куда легче, чем ее. Даже если бы я не увидела вчера тягостное воспоминание Хадсона, мне все равно было бы ясно, что Сайрус – законченный нарцисс, которого интересуют только власть и престиж.
Он готов превратить своего собственного сына в самое опасное оружие, которое когда-либо видел мир, если это будет означать, что другие будут преклоняться перед ним еще больше.
Далила восхищает меня, хотя я и отказываюсь ей доверять. Сайрус же вызывает у меня только отвращение.
Я перевожу взгляд на Хадсона, беспокоясь о том, что он может сейчас чувствовать, о чем думать. Но вид у него такой безразличный, словно он смотрит по телевизору рекламный ролик, превозносящий какую-то марку кухонной утвари или что-то еще, столь же бесполезное для вампира.
Я снова переключаюсь на Сайруса – который схож с коброй, поскольку с него тоже не стоит спускать глаз дольше чем на секунду или две, – как раз в тот момент, когда он начинает говорить. И одновременно кладу руку на подлокотник, так, чтобы мой мизинец почти касался мизинца Хадсона.
Но не совсем.
– Мы приготовили для вас невероятный приз. – Он расхаживает по сцене с таким видом, будто она принадлежит ему, и его британский выговор придает его речи видимость утонченности, хотя на самом деле в ней нет каких-либо изысков. Внезапно он делает паузу и обводит аудиторию рукой. – Как вам известно, кровяной камень – это чрезвычайно редкий и мощный магический предмет. Но я хочу сообщить вам маленький секрет. Этот кровяной камень не обычный, он – совершено особенный! – От этих слов все затаивают дыхание, и он это знает. И даже подмигивает Далиле, прежде чем продолжить. – Как сказала моя жена, королева Далила, этот кровяной камень был подарен семейству Лорд нами и взят из нашей личной королевской коллекции. Это поистине бесценный приз для команды – победителя турнира, ибо… – он снова делает паузу, аудитория снова взрывается овацией, при этом с его лица ни на миг не сходит широкая улыбка, – ибо этот кровяной камень – самый мощный из всех, которые когда-либо существовали.
Он подается вперед, обхватывает микрофон обеими руками, и его тон становится печальным.
– Как вы все знаете, год и четыре месяца назад мы потеряли нашего первенца. О Хадсоне можно было много чего сказать – он, конечно же, был заблудшим молодым человеком, но вместе с тем он был отрадой жизни своей матушки и моей. А также самым сильным вампиром, который когда-либо рождался на земле.
Он улыбается мягкой улыбкой, словно с нежностью вспоминая своего сына. Но я уже видела настоящего Сайруса. Он вовсе не гордится своим сыном, он гордится тем, что Хадсона породил он сам.
– Я и сейчас помню, как он в первый раз воспользовался своим даром убеждения, чтобы уговорить работников нашей кухни подменить мою вечернюю порцию крови на энергетик. – Он смеется и качает головой с видом любящего отца, вспоминающего проделки своего ребенка, и аудитория смеется, как он и хотел.
Во время всего этого выступления Хадсон сидит пугающе неподвижно, и у меня создается впечатление, что своей аудитории Сайрус поведал не все.
– Что, тогда ему было не так весело, как он намекает сейчас? – предполагаю я.
Хадсон фыркает.
– Определенно. Он тогда на месяц запретил мне пить кровь.
Я потрясенно выдыхаю:
– Он месяц морил тебя голодом?
Он не спускает глаз со своего отца.
– Это пустяки. Мы бессмертны, так что мне не грозила голодная смерть. Это просто было не очень приятно.
Я безотчетным движением кладу свою ладонь на его руку, но он вздрагивает и отдергивает ее. Затем складывает руки на груди, будто закрываясь.
И я его не виню, ведь его отец настоящее чудовище.
Сайрус между тем с удовольствием продолжает:
– Когда Хадсон появился на свет, мы поняли, что он особенный. Поэтому мы сохранили его кровь для вечности, сделав из нее кровяной камень – тот самый, который Лорды пожертвовали для турнира этого года.
Он снова делает паузу, подняв руки и ожидая овации. Часть аудитории аплодирует и свистит в ответ на его слова, но другие горбятся в своих креслах, пытаются превратиться в невидимок, словно боясь привлечь его внимание или внимание его покойного сына. Я ожидаю, что это приведет его в ярость, но Сайрус только замолкает опять, выпрямляется в полный рост и упивается как их преклонением, так и их ужасом. Похоже, ему все равно, какого рода внимание он привлекает, главное, чтобы этого самого внимания было много. И мне кажется, что это самое дикое и ужасное, что я когда-либо видела.
– Разве есть лучший способ отметить этот великолепный турнир? – продолжает Сайрус. – А также, разумеется, поприветствовать нового члена нашего сообщества – первую горгулью, родившуюся более чем за тысячу лет. Пару моего сына и племянницу нашего замечательного директора. Как же нам повезло, что мы стали свидетелями такого чуда. Мне не терпится познакомиться с нашей молодой Грейс.
Если прежде Хадсон был неподвижен, сейчас он резко вскидывается, все в нем восстает против того, что сказал Сайрус, особенно когда все вокруг начинают искать меня глазами.
– Пригнись, Грейс, – шепчет он. – Натяни мантию на лицо. Я не хочу, чтобы он тебя увидел.
– Если я натяну мантию на лицо, я привлеку к себе больше внимания, чем если буду сидеть, как сижу, – отвечаю я. – Успокойся и остынь. Собрание уже почти закончилось.
На сцене Сайрус представляет всем Нури и Эйдена Монтгомери, мужа и жену разных рас, и я с некоторым удивлением понимаю, что это родители Флинта. А также ведьму и ведьмака Имоджен и Линдена Чой и человековолков Анджелу и Уиллоу Мартинес.
Глядя на восьмерых человек на сцене, я впервые осознаю, что каждого из них сопровождает его пара.
– Я и забыла, что в Круге могут состоять только сопряженные пары, – шепчу я Хадсону. – Не могу вспомнить – это что, такой закон?