– Ты определенно умеешь портить настроение, не так ли? – бросает Хадсон, сидящий на моем комоде. – По-моему, после всех этих сладких речей мне может понадобиться инсулин.
– Выкуси, – отвечаю я, закатив глаза, и Мэйси ухмыляется.
– Если ты будешь это повторять, я приму твое предложение, – говорит он.
– Об этом я начну беспокоиться только после того, как у тебя появятся зубы.
– А может, я позаимствую твои. – В его глазах пляшут смешинки, которые он даже не пытается скрыть. – Похоже, у тебя крепкие зубы.
– Да, не жалуюсь. – Я щелкаю зубами. – Может, у горгулий не такие крутые клыки, как у тебя, но и они справляются с делом. Тебе надо об этом помнить.
– О тебе я помню все, – говорит он, и в его голосе и лице сквозит нечто такое, что заставляет меня спросить… не знаю, что именно. Но мне определенно хочется задать ему какой-то вопрос.
– Ну, все. – Мэйси тяжело вздыхает, и внезапное напряжение между мной и Хадсоном рассеивается. – Через полчаса начнется урок, так что пора наводить красоту.
Я улыбаюсь, чувствуя себя расслабленной и счастливой впервые за последние дни. Но потом Мэйси высовывается из двери ванной и говорит:
– Не забудь, что сегодня у нас собрание.
– Какое собрание? – спрашиваю я, глядя на свои форменные черную юбку и фиолетовый топ.
– То, на котором нам вручат кровяной камень, глупая. Король вампиров хочет сделать это с помпой.
И от моего хорошего настроения не остается и следа. Как и от хорошего настроения Хадсона. Это видно, поскольку он ругается на чем свет стоит, используя исключительно британские словечки.
Глава 88. Подсознательно твоя
Несколько часов спустя я иду на урок изобразительного искусства, и меня переполняет энтузиазм. Мне не терпится закончить картину, которую я начала писать вскоре после возвращения. Я по-прежнему понятия не имею, что это будет, но холст зовет меня. К тому же мне нужно завершить работу, чтобы сдать внутрисеместровый экзамен.
Прежде чем начать, я делаю то же, что и всегда, то есть раскладываю кисти – маленькие и тонкие ближе, а большие дальше. И расставляю краски. А затем начинаю писать.
По крайней мере, теперь я представляю себе, что хочу изобразить. Раньше мне хотелось только одного: правильно подобрать цвета фона. Но сегодня… сегодня я вижу образ. Не знаю, откуда он взялся, где я видела его прежде – и относится ли он к тем четырем месяцам, которых я не помню, но теперь он обрел четкость. Так что ответы на все эти вопросы мне пока не нужны. Потому что сейчас я могу просто изобразить то, что вижу.
И я смешиваю цвета, оттенок за оттенком, пока все вариации синего, серого, черного и белого не оказываются на холсте. Я тщательно, слой за слоем переношу на него их все, так что один тон плавно переходит в другой.
Я работаю и после того, как урок подходит к концу – час за часом, пока у меня не начинают болеть плечи и руки. Но я не останавливаюсь, пока образ из моего воображения мало-помалу не оживает на холсте.
Хадсон просыпается от дневного сна в самый разгар работы, и я ожидаю, что он опять начнет спорить со мной насчет нужного оттенка черного, но он не спорит. Вместо этого он поглядывает на меня своими загадочными глазами… с выражением странной нежности на лице.
Наконец, завершив работу и убедившись, что мне удалось полностью перенести свою затею на холст, я откладываю кисти и с облегчением опускаю руки.
Я потягиваюсь, чтобы избавиться от спазмов в мышцах, затем закрываю глаза, чтобы дать передышку утомившемуся мозгу. А когда открываю их, обнаруживаю, что Хадсон пристально смотрит прямо на меня.
– Стало быть, ты вспомнила? – спрашивает он таким робким тоном, что я удивляюсь.
– Нет. – Я смотрю на картину, и у меня замирает сердце при мысли о том, что, возможно, я что-то вспомнила… хотя я пока не могу сказать наверняка, что именно. Речь идет о моем подсознании, и это оно пытается мне что-то сказать. Пытается заставить меня сделать то, что я так отчаянно хочу сделать – вспомнить. – Тебе это знакомо?
– Это невозможно. – Хадсон качает головой. – Ты никак не могла это изобразить, если не помнишь. Не могла передать это так точно. Так достоверно.
– Я это почувствовала, – говорю я ему, пытаясь подобрать слова, которые имели бы смысл для нас обоих. – Не знаю, как еще можно это описать. С момента моего возвращения образ этого места проявлялся в моей голове, пока мне не стало ясно, что я не могу не написать его. Я должна была написать его именно таким.
Больше я ничего не говорю – тут нечего добавить, – и Хадсон тоже молчит несколько долгих секунд. Однако, в конце концов, он наклоняет голову и говорит:
– Это потрясающе.
– Ты знаешь, где находится это место. – Это не вопрос, а утверждение.
– Да, – отвечает он.
У меня перехватывает дыхание. Наконец я что-то знаю. Наконец у меня есть одно воспоминание. Это немного, но это больше того, что у меня было сегодня утром. Больше, чем когда я чистила зубы, или принимала душ, или выбирала в кафетерии мои любимые печеньки.
Но время идет, а Хадсон продолжает молчать, пока я наконец не чувствую, что больше не могу терпеть.
– Ты мне скажешь? – спрашиваю я. Мои нервы натянуты до предела.
Опять следует пауза, еще дольше предыдущей.
– Это мое логово, – отвечает он, и в этих трех словах заключена целая жизнь.
Глава 89. Гнись, пока не сломаешься
– Не стоит нервничать, – успокаивает меня Джексон несколько часов спустя, когда я, наверное, в сотый раз пытаюсь завязать свой галстук. Но я ничего не могу с собой поделать.
Тревога овладела мной с того момента, как Мэйси сказала мне, что сегодня у нас будет собрание. И усилилась, когда Хадсон сообщил, что я по памяти написала его логово, так что теперь я чувствую себя так, будто вот-вот взорвусь.
– Стоит нервничать, и еще как, – говорит Хадсон, стоящий, прислонившись к стене, у двери. – Может быть, тебе вообще было бы лучше сказаться больной и не пойти.
У Джексона звонит телефон – это его мать, – и он проходит в спальню, чтобы ответить ей.
– По-моему, ты нервничаешь еще больше, чем я, – отвечаю я, как только Джексон оказывается вне пределов слышимости.
– Хм-м-м, да. Потому что по меньшей мере двое в актовом зале желают тебя убить. А может быть, и больше. – Хадсон делает паузу. – Да, определенно больше.
– Тогда я вынуждена их огорчить, поскольку сегодня у меня нет намерения умирать. И в ближайшее время тоже.
– Посмотрим, – бормочет он.
– Тебе нужен более позитивный настрой, ты это знаешь? – Я так раздражена, что говорю громче, чем хотела, и ко мне подходит Джексон.
– Что такого я сделал? – растерянно спрашивает он.
– Я сказала это не тебе, – объясняю я. – А твоему брату.
– Ах, вот оно что. – Джексон ощетинивается. Похоже, он забыл о существовании Хадсона. Или не может поверить, что я могу одновременно разговаривать и с ним и с его братом. Как будто после моего возвращения в человеческое обличье я не делаю это каждый день.
– И что же он говорит?
– Что мне не стоит идти на это собрание. Но то же самое он говорил и о предыдущем, так что я не очень-то доверяю его мнению. Да и как еще мы сможем получить кровяной камень?
– Вас же восемь, – брюзгливо говорит Хадсон. – Ты могла бы предоставить это дело остальным семерым.
– И дать Сайрусу понять, что я его боюсь? – Я смотрю на Хадсона и качаю головой. – Ну уж нет.
– Тебе следует его бояться. А если ты не боишься, то тебе все равно надо притвориться, будто он внушает тебе страх. Иначе он будет взбешен.
– По-видимому, его взбесит все, что бы я ни сделала. – Я упираю руки в бедра. – Так не все ли равно?
– Возможно, ты права. А значит, тебе точно не стоит туда идти, – раздраженно ворчит Хадсон.
– Почему бы тебе не навестить кого-нибудь еще и не захватить свои мрачные предсказания с собой? – Я скорчиваю нахальную гримасу. – Ах да, ты же не можешь. Поэтому-то нам и нужен кровяной камень.
Он выгибает бровь.
– Ты же понимаешь, что эта шутка устарела еще до того, как ты использовала ее впервые, да?
– Ну…
– Извини, что прерываю вашу занимательную беседу, – ледяным тоном говорит Джексон, – но, по-моему, ты вполне могла бы побеседовать не с моим братом, а со мной. Раз уж ты находишься в моей комнате.
Само собой. Не хватало еще разозлить сразу обоих братьев Вега, пусть и по разным причинам.
– Ну, я бы не злился, если бы ты несколько серьезнее относилась к своей безопасности, – ворчит Хадсон. – Я не смогу тебе помочь, если ты не хочешь помочь себе сама.
Я не просила тебя мне помогать! – отвечаю ему я, отвечаю про себя, чтобы не огорчать Джексона.
– Возможно, тебе следовало бы попросить, – бросает он.
– Неужели ты не можешь перестать говорить с ним даже на две секунды? – вопрошает Джексон. – Я же пытаюсь беседовать с тобой.
– Конечно, могу. Прости. – Я делаю глубокий вдох и медленный выдох. – О чем ты хочешь побеседовать, Джексон?
– Он всегда такой нытик? – спрашивает Хадсон. – Если честно, я не понимаю, как ты можешь это терпеть.
– Прекрати. – Я демонстративно поворачиваюсь к нему спиной, не желая продолжать разговор.
Но куда там. Он обходит вокруг Джексона, так что теперь я смотрю на обоих братьев.
– Я просто пытаюсь помочь тебе, Грейс. Я лучше всех знаю, каким избалованным может быть Джексон.
– Он вовсе не избалован. – Я бросаюсь на защиту Джексона и почти сразу же понимаю, что этого Хадсон и хотел – хотел вывести меня из себя. Ты скотина, ты это знаешь? Знаешь, да?
– Знаю ли я? – Он смотрит на меня игриво и нахально. – Да я этим горжусь.
Да, но…
– Ну так как? – Джексон явно нервничает. – Что ты об этом думаешь?