Тучи приближаются, пока не заслоняют последние остатки света, с неба начинает идти дождь со снегом, холодные и колкие частицы обжигают лицо, вытягивая из меня последнее оставшееся тепло.
На меня наваливается тяжелая апатия. Глаза закрываются, разум начинает блуждать, дыхание замедляется. Внутри звучит голос, говорящий мне, что в этом нет ничего страшного, что я могу просто остаться здесь. Могу позволить себе обратиться в камень.
Я не помню последних четырех месяцев моей жизни. Может быть, если я достаточно долго останусь камнем, то не смогу вспомнить и всего того, что происходило со мной после.
Я делаю последний вдох и посылаю все к чертям.
Глава 108. Помпоны и помпадуры
– Грейс! Грейс! Ты меня слышишь? Черт возьми, Грейс, ты меня слышишь? Не делай этого. Не смей. Не смей, черт возьми. Вставай! Черт возьми, Грейс, я же сказал тебе встать!
– Замолчи. – Я не знаю, с кем говорю, а знаю только, что в моей голове звучит какой-то голос и не желает уходить. Не желает оставить меня в покое. Мне хочется одного – спать, а он все говорит, говорит и говорит:
– О Грейс, вот ты где! Грейс, пожалуйста. Вернись, вернись. Пожалуйста, не превращайся в камень. Грейс? Грейс? Ей-богу, Грейс, если ты не проснешься прямо сейчас, я…
– Что? – говорю я, взбешенная донельзя и готовая оторвать голову тому, кто так досаждает мне.
– Вставай! Ты должна встать со снега. Тебе надо выйти на арену. Давай!
Я с трудом открываю один глаз и вижу, что он смотрит на меня своими невероятно голубыми глазами.
– Тьфу, Хадсон. Мне следовало догадаться, что это был ты. Уходи.
– Не уйду. – В его голосе снова звучит отчетливый британский акцент и слышится возмущение. – Я спасаю тебя.
– А что, если я не хочу, чтобы меня кто-то спасал?
– С каких это пор меня вдруг стало интересовать, чего хочешь ты?
– Это ты верно подметил.
– Верно вообще все, что я тебе говорю, – огрызается он. – Просто обычно ты слишком занята ненавистью ко мне, чтобы прислушиваться к моим словам.
– Я и сейчас слишком занята ненавистью, чтобы прислушиваться к твоим словам. – Но я все же заставляю себя сесть.
– Ладно. Можешь ненавидеть меня сколько хочешь, но ты должна поднять свой зад с этого снега и выйти на арену, пока еще не поздно.
– У меня больше нет пары, – говорю я ему.
Он делает долгий выдох.
– Я знаю, что узы твоего сопряжения с Джексоном разорвались.
– Если под этим ты подразумеваешь, что их разорвал этот гребаный Коул, то да, так оно и есть.
Несколько долгих секунд он смотрит на меня, затем вздыхает и садится на снег рядом, одетый в черные брюки «Армани» и темно-красную рубашку.
– Почему ты так хорошо выглядишь? – спрашиваю я, крайне раздраженная видом его неуместно смазливого лица.
– В каком смысле? – Он поднимает бровь.
Я всплескиваю руками.
– Идет мокрый снег с дождем. Почему же ты не вымок? Почему ты выглядишь так, будто ты только что сошел с подиума?
– Может быть, потому, что сейчас я не валяюсь на снегу, жалея себя? – спрашивает он.
– Ты идиот. – Я морщусь. – Но ты же и сам это знаешь, не так ли?
– Такой уж у меня дар.
– Скорее, не дар, а проклятие.
– Любой дар – это в том или ином смысле проклятие, ты не находишь? Иначе как бы мы оказались здесь? – отзывается он.
Я поворачиваю голову, чтобы лучше видеть его лицо, одновременно пытаясь понять, что он имеет в виду. Но даже минуту спустя ничего не приходит на ум. В его голубых глазах пляшут зеленые искры.
– Ты смотришь на меня как-то странно, – говорит он, вопросительно склонив голову набок.
– Пытаюсь понять, имел ли ты это в виду в экзистенциальном смысле или…
– Нет, не в экзистенциальном, – рявкает он. – Я имею в виду – почему еще мы с тобой могли оказаться здесь, на этом гребаном снегу, в то время, когда ты должна быть на арене?
– Я тебе уже сказала – у меня нет пары.
– Ну и плевать.
– Как это? – недоумеваю я. – Я не могу участвовать в Испытании, не имея пары.
– Можешь, еще как. Нет закона, который гласил бы, что ты обязана брать с собой на арену свою пару.
– Да, но я не смогу держать мяч дольше, чем тридцать секунд, и что же мне делать, если некому будет бросить его?
– Ты сообразительная девушка, – отвечает он. – Ты придумаешь что-нибудь.
– Как это похоже на тебя.
Он вздыхает, затем поправляет мою куртку, разглаживает воротник, рукава. Я жду, чтобы он что-то сказал, но он ничего не говорит. Он просто сидит на снегу с таким видом, будто ожидает каких-то слов от меня.
Обычно мне удается его обыграть, но я замерзла и промокла и чувствую в себе пустоту и много другого, хотя и не могу сказать, чего именно, – и мне совсем не хочется играть с ним в эту игру. Особенно когда он смотрит на меня с этим своим неуместно смазливым лицом.
– А что мне, по-твоему, делать? – взрываюсь я. – Просто явиться туда и бросать мяч, пока Коул не выпустит мне кишки?
– Ты Грейс Фостер, единственная горгулья, родившаяся за последнюю тысячу лет. Иди и делай все, что хочешь… если при этом ты размажешь Коула по арене.
– Но что именно мне делать? Превратить его в камень? – язвительно вопрошаю я.
– А почему бы и нет? А затем разбей его вдребезги кувалдой. Уверяю тебя, что от этого мир станет только лучше.
– Я не могу этого сделать.
– Вот это я и пытаюсь тебе сказать, Грейс. Ты можешь сделать все, что захочешь. Кто спас Джексона от Лии? Кто выиграл турнир Лударес для своей команды? Кто догадался, что представляет собой Неубиваемый Зверь? Кто перенаправил столько магической силы из северного сияния, что хватило бы на то, чтобы осветить весь Нью-Йорк, и доставил всех своих друзей домой? Это была ты, Грейс. Все это сделала ты.
Тебе не надо быть драконом. Не надо быть вампиром. И уж тем более человековолком. Тебе надо просто встать, явиться на арену и быть той девушкой-горгульей, которую мы все знаем и любим.
– Это тяжело. – Я позволяю себе еще немного поныть.
– Да, – соглашается он, вставая. – Так оно и есть. Но жизнь вообще тяжелая штука. Так что либо выходи на арену и делай то, что должна, либо сойди с аттракциона.
– Я пыталась, если ты помнишь. – Я встаю на ноги. – Но ты не давал мне сойти.
– Твоя правда, не давал. Не хотелось, чтобы ты впустую тратила свою жизнь – ведь ты самая сексуальная девушка-горгулья, которая ходила по земле за последнюю тысячу лет.
– Я единственная девушка-горгулья, которая ходила по земле за последнюю тысячу лет.
Он лукаво смотрит на меня.
– Это точно. И что же ты собираешься с этим делать?
Я вздыхаю.
– Выйти на арену и быть здорово битой, но в конечном итоге победить и засунуть раскаленный мяч в мерзкую глотку Коула.
– Звучит неплохо, – соглашается он.
– Спасибо, – говорю ему я, потому что, если бы не он, я бы и сейчас продолжала лежать на снегу, желая обратиться в камень навсегда.
– Всегда пожалуйста. – Он улыбается хитрой улыбкой. – Девушка-горгулья.
– Если ты назовешь меня так еще раз, я выпущу тебе кишки.
– Сначала тебе придется поймать меня, – отвечает он.
– Ты живешь в моей голове, так что это было бы нетрудно, – парирую я. – К тому же я бы поймала тебя, даже если бы это было не так.
– Да ну? – Теперь поднимаются уже обе его брови. – Каким образом?
– Таким, что я же горгулья. И пусть им не приходилось иметь дело с такими, как я, тысячу лет, но сейчас этому пришел конец.
Глава 109. Куда деваются разорванные узы?[28]
Прежде чем уйти, я наклоняюсь к Джексону. Выглядит он скверно, впрочем, наверняка то же самое можно сейчас сказать и обо мне.
Но поскольку в его голове не обитает любящий командовать парень из Британии, он по-прежнему лежит на снегу, сжавшись в комок, словно для того, чтобы защититься от очередного удара, который судьба решит ему нанести.
Мне знакомо это чувство.
– Джексон? – тихо зову я, но он не отвечает. Более того, он даже не открывает глаз, чтобы просто посмотреть на меня, что так не похоже на него, – и это беспокоит меня даже больше, чем его неподвижность. Разумеется, он очень измотан – ведь измотанной чувствую себя и я, а я не сделала и половины того, что минувшей ночью сделал он. И нельзя забывать, что силы из него высасывал еще и Хадсон.
Полная решимости удостовериться, что он в порядке, прежде чем я куда-то пойду или начну что-то делать, я глажу его плечо и несколько раз зову его по имени. В конце концов, он открывает глаза, и я вижу пустоту внутри его – такую же пустоту, которую чувствую в себе теперь и я.
Однако он улыбается мне, когда я беру его руку в свою.
– Ты в порядке? – спрашиваю я.
Он ничего не говорит, и я спрашиваю снова, продев руку ему под мышки, чтобы он смог сесть.
– Да. А ты?
Как только он произносит эти слова, я понимаю его нежелание отвечать. Потому что на этот вопрос есть только один правдивый ответ, и этот ответ начинается со слов: «Вряд ли я когда-нибудь буду в порядке».
Но поскольку мы не можем этого сказать, во всяком случае, теперь, когда нам еще столько нужно сделать, прежде чем мы сможем отдохнуть, я делаю то же, что и Джексон, и отвечаю:
– Да.
Его грустная улыбка ясно говорит: он понимает, что я делаю. Он берет меня за руку и сжимает ее.
– Прости меня, – шепчет он. – Мне так жаль. Это моя вина.
– Нет, – говорю я. – Ты не виноват.
– Но, Грейс, я выбросил то заклинание, не подумав о том, что кто-то может его найти…
– Все равно в этом виноват не ты, – перебиваю его я. – Если кто-то и виноват, то это Коул. А может быть, твой отец. Я не знаю кто, но сейчас не время думать об этом, ведь это ничего не решит, раз мне надо…
– Не ходи туда, – говорит он, сжав мое предплечье. – Ты не можешь участвовать в этой игре в одиночку. Ты проиграешь.