сочетании с мыслящими машинами, цианидом и экспериментами с позлащением ложек. Уж не был ли Алан Тьюринг и впрямь сумасшедшим?
– То есть он очень разволновался?
– Да; мне так показалось, во всяком случае. Зато потом заметно повеселел…
Корелл поблагодарил Франца Гринбаума и положил трубку.
Собственно, беседа с психоаналитиком дала не так много. Теперь Леонард сомневался, удастся ли ему вообще продвинуться дальше. На пути словно встала стена. Можно было попытаться найти в ней щелку, но времени на это почти не оставалось. Начальство требовало от следователей немедленных результатов. Уже завтра вечером, на официальном слушании, руководитель группы Джеймс Фернс должен был вынести заключение о смерти. Чудовищная до неприличия спешка, в особенности с учетом всех имеющихся в деле неясностей.
Кореллу следовало бы сосредоточиться на главном, но вместо этого он потрогал пальцем корешок одной из тетрадей с записями снов. В левом верхнем углу ее красно-коричневого переплета красовалась небольшая эмблема универмага «Хэрродс».
«Я настоятельно не рекомендую вам читать эти тетради», – говорил Франц Гринбаум. Его предупреждение не возымело действия, разве лишь еще больше раздразнило любопытство полицейского. Корелл осторожно перевернул страницу. На внутренней стороне переплета стояло одно слово: «Сны». Выведенное голубыми чернилами, оно само по себе выглядело обрывком сновидения. Буквы причудливо переплетались, но в целом оставляли впечатление нервозности. И в то же время походили на тайный шифр, требующий разгадки. Корелл встряхнулся. Очевидно, на него тоже подействовала история с гадалкой. Или это сама нечитабельность почерка внушала мысль о тайнописи?
Что же такого могла напророчить Тьюрингу предсказательница? Корелл дорого отдал бы, чтобы это узнать. Собственно, все эти балаганные глупости интересовали его мало, и все-таки… что могло так вывести из колеи Алана Тьюринга?
Разумеется, дело здесь было не только в словах. В таких случаях все зависит от конкретного восприятия, от настроя и внушаемости слушателя. А также от того, какие именно струны окажутся затронуты. Иной может разволноваться при упоминании таких совершенно безопасных предметов, как, например, «насос» или «трактор». Думать и гадать здесь – напрасная трата времени.
Тут Кореллу пришли на ум два слова: «проклятый» и «отверженный». Ты отвержен, Леонард… Ты проклят. Примерно такое слышал он в своих ночных кошмарах. Корелл не понимал этих слов, но они внушали ему панический страх. Поэтому он должен был прочитать эти тетради. В конце концов, это был его профессиональный долг. Кто знает, может, их содержимое помогло бы пролить свет на то, что случилось… В общем, к черту Гринбаума. Корелл пробежал глазами отрывок – один из последних, судя по дате.
Само чтение оказалось делом нелегким. Выражения Тьюринга было сложно истолковать. Прежде всего по причине крайней непоследовательности изложения – автор дневника снов постоянно прыгал с пятого на десятое. Несколько раз Кореллу попалось имя «Кристофер»… «милый Кристофер»… Кто бы это мог быть? Ни малейшего намека, никаких путеводных нитей… Зато помощник инспектора наткнулся на описание ночи, когда Алан Тьюринг «спал в каком-то вытянутом зале и внезапно проснулся: в монастыре били часы». То есть он проснулся во сне? Этого полицейский так и не понял. Он стал читать дальше, как Тьюринг подошел к окну с крестообразной рамой и посмотрел на небо в бинокль. «Над домом Кристофера стояла луна, – писал ученый. – Ночь обещала быть прекрасной, но тут стало происходить нечто невообразимое… а именно начался звездопад». Далее математик вспоминал, как по небу «словно метла прошлась», и в мире стало темнее и холоднее. Алан Тьюринг почувствовал себя одиноким. Запись была датирована 6 февраля 1930 года. «Мысли мои сами собой улетали куда-то во тьму…» Должно быть, математика постигло какое-то горе. Умер Кристофер?
Корелл перевернул следующую страницу Это был дневник снов, не более. Слова и фразы, будучи истолкованы, исчезали бесследно. Корелл наткнулся на историю о молодом человеке, который лежал на полу, «когда вдруг услышал странный скрежещущий звук, совсем как в Блетчли». И кто-то, вытянув руку, провел ею вдоль его тела… Леонард поежился. Читать такое было свыше его сил.
Тем не менее он продолжил. Текст притягивал его, словно магнитом. Корелл сопротивлялся, он не хотел знать эти омерзительные подробности. Они возвращали его на много лет назад, в холодные залы колледжа «Мальборо»… Всё. Мысль о «Мальборо» стала последней каплей. Полицейский встал, взял со стола три пустых конверта и разложил в них «дневники снов». Потом надписал на каждом адрес Джона Тьюринга в Гилфорде, заклеил конверты и… тут же пожалел об этом.
Должно быть, вид у него и в самом деле был жалкий, потому что подошедший Кенни Андерсон обратился к Кореллу с неожиданным вопросом:
– Тебе плохо?
– С чего ты взял? Ничего такого…
– Ты уверен?
– Абсолютно… Слушай, ты не знаешь, что такое «Блетчли»?
– Звучит как марка автомобиля.
– Думаю, ты путаешь с «Бентли». А «Блетчли» скорее город… ну или какое-нибудь место.
– Чего не знаю, того не знаю.
– Ты не видел Глэдвина?
– По-моему, у него сегодня выходной.
Корелл пробурчал что-то невнятное и быстрым шагом направился в сторону архивного отсека.
Его интересовали энциклопедические словари.
Глава 12
В колледже «Мальборо» учились два мальчика, Рон и Грег. Оба были сыновьями епископов и на год старше Леонарда Корелла. Разные как по характеру, так и по интересам, они имели одно общее свойство: склонность к самым изощренным видам садизма. Можно сказать, Леонард стал мишенью их шуток случайно, но сразу показал себя идеальной жертвой. Во-первых, потому, что не имел ни друзей, ни покровителей. Во-вторых – и это было главное, – не умел скрывать причиняемых истязателями страданий.
Тогда, в годы войны, колледж был переполнен. Из школы в лондонском Сити в «Мальборо» эвакуировали четыреста с лишним мальчиков. Леонард надеялся, что ему удастся затеряться в этой толпе, но долго оставаться незамеченным ему не пришлось. Однажды, поднимаясь по лестнице А-корпуса, он был остановлен двумя парнями.
– Стой, поговорим…
Рослый, сутулый Рон, похоже, уже начинал лысеть. Во всяком случае, на его белобрысой макушке красовалось нечто напоминающее миниатюрную тонзуру. Грег был темноволосый крепыш среднего роста. Отличный игрок в регби, он имел проблемы с успеваемостью. Но, являя собой безошибочно узнаваемую с первого взгляда смесь брутальности и тупости, отличался неистощимой изобретательностью во всем, что касалось издевательств и пыток. Смерив Корелла долгим взглядом, Грег так и не нашел, к чему придраться. Что, впрочем, только больше его раззадорило. Грегу вдруг вспомнились школьные правила. Согласно одному из них, ученик должен были носить книги слева, обхватив их рукой. И непременно аккуратно сложенной стопкой, чтобы не задевать других. Таким образом школьная администрация заботилась о сохранности учебников. А может, просто хотела дать повод старшим ученикам поиздеваться над младшими, кто знает…
Так или иначе, Грег смотрел на учебники под мышкой Леонарда.
– Послушай, парень, – сказал он. – Твои книги как-то уж очень выпирают…
– Ну… – недоуменно протянул мальчик.
– Представляешь, что будет, если все станут так носить свои книги?
– А ты представляешь, что будет, если все станут приставать друг к другу на лестнице с разными идиотскими замечаниями?
Это была дерзость, граничащая с бесстрашием, особенно для скромника Леонарда. Но, поскольку из посторонних рядом никого не оказалось, оценить ее было некому.
Грег же не любил бесстыжих остряков. Поэтому, боднув Корелла в грудь, приказал ему двадцать раз сбежать и подняться по лестнице – наказание вполне в духе А-корпуса. Пока Леонард бегал, оба истязателя наблюдали за ним с лестничной площадки. До сих пор у Корелла не было оснований стыдиться собственного тела. Он никогда не задумывался над тем, красивое оно или уродливое. В тот день он узнал, что у него девчоночий зад.
– Ой, какая попка! – цокал языком Грег.
И оба разве что не катались по полу от хохота.
Леонард так и не понял, большой у него зад или маленький. Иметь девчоночий намного позорнее, чем, скажем, прослыть идиотом или трусом, – это единственное, что он зарубил на носу в тот день.
У мальчика возникло чувство, будто он исчезает, растворяется с каждым новым витком, так что здесь, на лестнице, его остается все меньше и меньше. Потому что, как Леонард ни ненавидел своих истязателей, себя он стыдился и ненавидел еще больше. Мысли вдруг забились куда-то, словно испуганные мыши. Им просто некуда было бежать – ни внутрь себя, ни наружу.
С того дня жизнь Леонарда Корелла изменилась. На уроках он по-прежнему блистал, особенно на математике и английском. Но уже не был лучшим. Словно некая сила вдруг пресекла его стремление двигаться вперед, его жажду знаний и любознательность. Все чаще мальчик стеснялся поднимать руку и становился все меньше и незаметнее. Он изменил сам себе, тому Леонарду Кореллу, который некогда был и которым он еще надеялся стать. Странная идея, но она росла в нем и крепла. Леонард уже не находил в себе силы вернуться к своему утраченному «я» и тогда стал молить Бога помочь ему в этом.
Он все ждал – что-то произойдет. Кто-то должен был появиться – учитель, новый друг или девушка, – кто помог бы ему по кусочкам собрать себя, прежнего Леонарда Корелла. Он должен был стать чем-то большим – успешнее, богаче, красивее нынешнего забитого ученика пансионной школы. Но время шло – все оставалось как есть. Каждый новый день не приносил Леонарду ничего, кроме новых разочарований и унижений. С годами он научился смотреть на жизнь трезвее, но надежда на чудо, мысль о внезапной перемене к лучшему не покидала его. Если она исчезала, то лишь на время. Периоды пессимизма сменялись внезапными озарениями, когда Леонарду вдруг казалось, что он почти у цели.