– Думаю, да…
Он осекся. Тетины губы сформировали презрение. Неужели начнет по новой?
– Это было ужасно – давать ему женский гормон.
– Похоже, он стал для них чем-то вроде подопытного кролика, – поддакнул Леонард. – Но в целом… в целом… да, я считаю его виновным. Тьюринг совершил преступление против общества, покусился на его моральные устои. И общество, конечно, имело полное право защищаться… В конце концов, эта зараза опасна. Она распространяется.
– Чем же так опасная гомофилия?
– Ну, хотя бы тем, что делает людей глубоко несчастными и отторгает их от общества.
– Не думаю, что в этом виноваты гомосексуалисты.
– А кто?
– Общество, конечно. Это ведь мы их отторгаем.
– Боже мой, Вики… – Неожиданно Корелл разволновался. – Гомофилия – их выбор. И потом… это противоестественно…
– То есть?
– Это противоречит человеческой природе… По-моему, здесь нечего объяснять.
– Неужели? – Тетины глаза саркастически сузились. – С каких это пор природа диктует нам нормы жизни? Там ведь происходит много странного, ты не замечал? И что нам теперь, поедать партнеров после спаривания, как это делают паучихи?
– Ой, прошу тебя, не надо… – Корелл устало махнул рукой. – Есть мужчины и женщины, и в этом разделении – основа существования человечества. Я говорю о продолжении рода, как ты понимаешь. Мы просто-напросто вымрем, если все будут геями.
– Такой угрозы нет, насколько я знаю.
– Но их все больше…
– Неужели?
– Об этом свидетельствуют результаты научных исследований.
– Какие замечательные результаты!
– Да что тебе вообще известно об этом! – разгорячился Корелл. – Я разговаривал с суперинтендантом, которого очень хорошо знаю…
Леонард осекся, как будто сказал что-то неприличное. До сих пор в спорах с тетей он не ссылался на начальственные авторитеты.
– Извини, но я и в самом деле удивлена.
– Чем?
– Тем, что только что услышала от сына Джеймса Корелла, всю жизнь проповедовавшего терпимость и любовь к ближнему.
– Не тревожь память этого несчастного! – не выдержал Леонард. – Знать его не хочу.
– Да ты просто глуп, – прошептала тетя Вики.
– Не считаю себя таковым.
– Но ты несправедлив и жесток.
– Или этот идиот причинил мне недостаточно зла? Можем мы хотя бы сегодня без него обойтись?
– Джеймс был оратор, это да… – задумчиво оборвала Леонарда тетя. – И это он вверг семью в нищету. Но и у него есть чему поучиться, Лео… Во всяком случае, ему было не занимать политического мужества, а это вещь весьма полезная.
– Зачем ты все это говоришь? Почему бы не сказать прямо, что я трус, несчастный лизоблюд…
– Господи, Лео, что ты такое говоришь? Я вовсе не считаю тебя трусом. Я только…
– Что «только»?
Леонард сам не мог понять, с чего он так раскипятился.
– Мне не нравится, что ты так настроен против того человека… Над ним, поди, потешается весь ваш участок.
– Я и не думал над ним потешаться, – ответил Корелл. – Он мертв, и уже только поэтому я его уважаю.
– Хорошо, хорошо… Ты только скажи мне, Лео, откуда у тебя такие проблемы с гомосексуалистами?
– Нет у меня с ними никаких проблем.
– С тобой что-то было? В «Мальборо», да?
– Ничего со мной не было. Тем не менее я считаю, что гомофилы вредят обществу, подрывают его моральные устои… Это противоестественно, в конце концов.
– Ты проповедуешь, как пастор. Хочешь, я тоже скажу тебе одну вещь?
– Конечно.
– Вот ты говорил о противоестественности. Это любимый конек христианских проповедников. «Мы должны жить согласно природе, – талдычат они. – Но не так, как собаки, свиньи или мухи». Однако представь себе, Лео: что, если природа создала гомофилию именно для продолжения рода человеческого? Что, если тем самым она открыла нам новые перспективы? Неужели ты не задумывался над тем, сколько новых идей исходит от людей с этой сексуальной ориентацией?
– Этого я не знаю.
– Возьми только литературу, свой мир. Пруст, Оден, Форстер… это лишь некоторые из них… Ишервуд, Уайльд, Гайд, Спендер, Ивлин Во… да, да, за него я точно ручаюсь… Вирджиния Вульф, наконец.
– Она была замужем.
– Но любила Виту Сэквилл-Уэст… Видишь, как их много? Это не может быть случайностью.
– О чем ты, тетя?
– О том, что те, кто не похож на остальных, мыслят так же непохоже.
– Они не становятся лучше от того, что непохожи.
– Все верно. Общепринятое тоже может быть истиной. И такое случается, хотя нечасто… Тот мужчина, который умер, чем он, собственно, занимался? Тебе об этом что-нибудь известно?
– Это именно то, что я сейчас пытаюсь выяснить. Похоже, он имел дело с какими-то машинами, – ответил Леонард, надеясь тем самым сменить тему.
– Машинами? – удивленно повторила тетя. – Обычно это не то, с чем имеют дело математики.
– Это почему же?
– Они же не инженеры. Математики работают с более тонкими субстанциями… l’art pour l’art…[19] почти поэзия…
– Не думаю, что он был выдающимся математиком. – Корелл повторил фразу, которую говорил ему Эдди Риммер.
– Какое это теперь имеет значение? Бедный парень…
– Не говори…
– А ведь он никому не мешал, следовал собственной природе… Искал удовольствий и любви, как и все мы в этой жизни… «любви, которая не осмеливается произнести своего имени вслух», говоря словами Оскара Уайльда… И за это его преследовали и затравили до смерти… Разве это справедливо?
– Не совсем.
– А если выразиться определеннее?
– Оставь, пожалуйста. – (И что это только на нее нашло!) – Эта невинная овечка подбирала бандитов и взломщиков на Оксфорд-роуд… Ты знаешь, что такое Оксфорд-роуд? В жизни не видел места отвратительнее… так и кишит…
– Чем кишит?
– Бандитами и сутенерами.
– Несчастными людьми… так назвал бы их Достоевский.
– И здесь ты со своими романами…
– Лео, милый… Не ты ли так любил поговорить о литературе за этим самым столом! Но что такого натворил этот несчастный, в конце концов? Ведь не приглашал же он мужчин на танцах? Не ты ли говорил, что он учился в Королевском колледже?
– Это нисколько его не оправдывает, пойми!
– Я слышала, в Королевском колледже каждый второй – гомосексуалист.
– Неужели?
– Именно так… Ну, или каждый третий, по крайней мере. Хотя… не думаю, что там их больше, чем где бы то ни было в другом месте. Просто там они в центре внимания, и знаешь почему? Конечно, из-за «Апостолов».
– «Апостолов»?
– Было такое общество в Королевском колледже и «Тринити». Твой отец спал и видел попасть в него. Кейнс, тот самый экономист, заправлял там… Думаю, Витгенштейн тоже был с ними. Форстер, во всяком случае, точно. «Апостолы» превозносили гомофилию… Литтон Стрэйчи[20] говорил о благородной содомии, которую ставил выше древнего библейского союза.
– В жизни не слышал ничего омерзительнее.
– Разве? А я считаю, немного подбодрить гомофилов никогда не лишне. Не так часто гремят в их честь аплодисменты, как ты считаешь?
– Оставь, тетя Вики. Это не смешно.
– А я и не смеюсь. Просто хочу сказать, что бедняги и без того настрадались. Больше, чем мы, женщины, хотя и на нашу долю выпало немало. Вот и твоего приятеля, поди, вырвали из чьих-нибудь теплых объятий, чтобы отправить прямиком в манчестерскую кутузку. Зачем мы только переехали в это проклятое место, Лео? Уму непостижимо… Ты видел где-нибудь еще такой паршивый городок? Неужели во всей Англии не нашлось более уютного местечка?
Леонард не отвечал. Он слышал, что она его не понимает и смеется над ним. Тетя Вики вообще любила посмеяться, но до сих пор это не доставляло ему не-удобств. Пусть высмеивает хоть весь мир, что за беда, если это не касается его лично. Тетя всегда была на его стороне – его тылы, точка опоры. Как получилось, что она вдруг стала обвинять его в предвзятости и нетерпимости, причем обвинять несправедливо? Не он ли поддерживал ее, когда дело касалось феминизма? Не он ли поддакивал, когда она жаловалась на притеснения индусов и пакистанцев в Лондоне? Толерантность, даже его, имеет свои пределы. И тетя должна понимать, что оказывает медвежью услугу геям, выгораживая их. Господи боже мой, эти люди – добровольные, сознательные извращенцы. Можно закрыть глаза на разрушение моральных устоев, но нельзя игнорировать тот факт, что зло множится. Это так, одно грехопадение порождает другое – Кореллу это известно из собственного опыта. Сумма грехов не константна. На них не распространяются законы сохранения.
Но сил спорить у Леонарда не оставалось. Он хотел видеть перед собой прежнюю, уютную Вики. Поэтому протянул ей руку в знак примирения. Тем самым Корелл признавал себя побежденным – кривя душой, но это был верный способ смягчить сердце Вики.
– Тот математик… – начал Леонард, – судя по всему, был человек достойный. Немного наивный и, похоже, склонный к преувеличениям, но вполне дружелюбный и неагрессивный… в отличие от большинства наших клиентов. Только вот знаешь… мне кажется, я ему завидую. Во мне словно жизни прибывает, как только начинаю думать о его парадоксах. Иногда мне кажется…
– Что тебе кажется, милый?
– Что я хотел бы посвятить жизнь тому, чем он занимался.
– Чему именно?
Корелл толком не знал, что на это ответить.
– Он не пошел в «Мальборо», – Леонард сам услышал, с какой горечью прозвучала эта фраза. – Он должен был там учиться, но брат отсоветовал, и математик уехал в Кембридж.
– Ты тоже хотел туда, помнишь?
– Да, но у мамы не хватило денег.
– Ты знаешь, что с деньгами можно было все уладить. Ты просто передумал, бежал от всего. А я все недоумевала: что же тебе нужно? Хотя… мне кажется, в конце концов ты все сделал правильно.
Правильно? Она имела в виду службу в полиции? Тетя несла полную чушь, хотя и из лучших побуждений. За всем этим стояли вещи, о которых слишком больно было бы говорить. Леонард взглянул на увитую плющом стену и почувствовал на лице пахнущие табаком тетины пальцы.