Корелл прочитал еще об одном человеке, Германе Холлерите[48]. Это он выиграл объявленный в конце XIX века североамериканскими властями конкурс на лучший метод катологизации огромного потока иммигрантов.
Холлерит изобрел автомат, работающий с перфокартами. В историю науки он вошел как автор табулятора – электромеханической машины для обработки числовой и буквенной информации при помощи бинарной системы. Бинарная, или двоичная, система – способ представления информации в виде кода, состоящего всего из двух элементов. Только «да» и «нет», «нуль» и «единица»… Именно этот язык лучше всего понятен машинам. За его кажущейся простотой кроются безграничные возможности. Холлерит основал компанию для продвижения своего аппарата. В 1923 году она была продана и вошла в конгломерат, созданный Чарльзом Флинтом. В 1924 году табулирующая электрическая машина Германа Холлерита получила название IBM.
И все-таки относительно простая конструкция Холлерита была далека от манчестерского универсального аппарата, который умел петь детские песенки. И чем больше Корелл углублялся в тему, тем вернее убеждался, что наиболее значительный скачок в развитии цифровой техники приходился именно на тридцатые-сороковые годы двадцатого века. Но об этом в брошюре почти ничего не говорилось.
Последнее могло означать что угодно. Но Корелл, не особенно склонный принимать на веру очевидные объяснения, почти не сомневался в причине замалчивания. Результаты экспериментов времен войны не предназначались для публикации в школьных пособиях и рекламных брошюрах. При этом оставался нерешенным главный вопрос: для чего именно понадобились военным эти чертовы машины?
Похоже, не все было так просто с этой математикой, и Харди с Витгенштейном ошибались на сей счет… Что там говорил Краузе? Ни теорема Ферма – будь она доказана трижды, – ни положения Гольдбаха не принесут победы на поле сражения. Но тогда что?.. Мысли мешались. Корелл старался рассуждать здраво, хотя и сомневался, что здравый рассудок – лучшее подспорье при решении подобных задач. Речь шла о чем-то в высшей степени иррациональном, с чем имеет дело современная физика… Иррациональное? Глупости! Это не его уровень. Тем не менее Кореллу казалось, что ответ лежит где-то на поверхности. Парадокс лжеца и стратегические цели… Но какое ему, Леонарду Кореллу, может быть дело до всего этого? И какую практическую пользу может принести ему эта работа – ему и Джулии?
В конце концов он сдался. Все равно ему этой задачи не разрешить. Машины – это машины, они выполняют то, для чего их конструируют. Черт… с какой стати это должно его заботить? Дело закрыто, нужно идти дальше. Но Корелл не мог. Эти машины и таинственным образом связанный с ними логический парадокс будили в нем старые воспоминания, еще времен Саутпорта. Несбывшиеся надежды, мечты… похоже, все дело было в них… В том, что Корелл никак не мог отпустить.
Он закрыл лицо ладонями, на некоторое время отдавшись странному состоянию между бодрствованием и сном. Потом встряхнулся, встал и направился к молодой женщине за библиотекарским столом. Принимая у него брошюру, она твердила что-то невнятное о «девочке и бритве» – или это был его не до конца выветрившийся сон? А Корелл стоял, ничего не понимая, и думал, стоит ли просить ее повторить сказанное или спросить, что это значит. В конце концов повернулся и вышел за дверь.
Он слушал хруст гравия под ногами и чувствовал, что в жизни что-то ломается. Куда теперь? Корелл занимался совсем не тем, что считал для себя важным. Он лгал себе и другим. Леонард понимал, что не сможет помочь Дэвиду Роуэну. Сэндфорд займется им лично, как только вернется из отпуска. Но думать об этом было свыше его сил. Может, стоило зайти в паб, пропустить кружку-другую для восстановления душевного баланса? К сожалению, не получится, нужно возвращаться в участок. Он и без того потерял слишком много времени.
В этот момент Леонарду пришла в голову одна мысль. При всей своей внезапности, она имела долгую историю, которую Корелл без труда мог бы проследить. Начиная с раннего детства, когда он увлекался тайными шифрами и переставлял буквы своего имени и фамилии: «еллорк еоларнд», – похоже на имя какого-нибудь арабского мага. Но сейчас Корелл думал о другом. О Чарльзе Бэббидже, отце так называемой «аналитической машины», чьи функции не ограничивались механическими расчетами. И в большей степени – о таинственном шрифте на букву «В», который Бэббиджу посчастливилось разгадать.
Да, Чарльз Бэббидж взломал код. «Человек эпохи Ренессанса», он имел широкий круг интересов, но, помимо всего прочего, изобрел аналитическую цифровую машину и взломал шифровальный код. Сама собой напрашивалась аналогия с Тьюрингом. Ведь коды нужны для тайнописи и обмена информацией, не предназначенной для посторонних глаз и ушей. А когда это актуально, если не во время войны? Взломать код вражеских шифровок – это дорогого стоит. Не в этих ли целях использовала Британия своих гроссмейстеров и математических гениев?
От тайного кода – к шифровкам, а от них – к машинам, своего рода материализованной логике. Вполне разумное предположение, особенно если учесть, что проблема не утратила актуальности до сих пор. Новая война – холодная – вербует новых агентов. Разоблаченные шпионы-гомосексуалисты бегут в СССР. Взлом шифровального кода чреват утечкой информации, что равносильно проигранной битве или победе – с какой стороны смотреть.
Эксперт по криптологии представляется важной персоной. И не только потому, что умеет взламывать коды, как гангстер – сейфы, но и из-за всего того, что мог услышать или прочитать во время работы. Не таким ли образом Тьюринг получил доступ к государственным тайнам? Возможно, он знал имена советских шпионов или места утечки информации… И при этом ходил на Оксфорд-роуд… Не он ли рассказал Альфреду Мюррею об электронном мозге?
Корелл мысленно ставил себя на его место. Доступ к государственной тайне – верный козырь в любовной игре. Смог бы он сам остаться в рамках дозволенного? Насколько велик был бы его соблазн распушить хвост перед Джулией?.. Нет, нет и нет… Ему не хотелось об этом думать. Корелл привык считать себя человеком ответственным и умеющим держать язык за зубами. Или все-таки…
Лишь на подходе к участку Леонард заметил, что припозднился. Начинало темнеть, большинство коллег уже наверняка успели вернуться домой. Во дворе двое парней в серых комбинезонах сметали в кучу мусор и собирали бутылки. У одного горели щеки, будто кто-то только что надавал ему пощечин.
– Там еще, смотри…
Ричард Росс собственной персоной наблюдал за уборщиками. Он стоял наверху лестницы, ведущей к дверям участка, – насупленный, грозный, будто божок на алтаре языческого храма. Копошащиеся внизу парни придавали его виду авторитетности. Россу не было необходимости ни упирать руки в бедра, ни кривить рот в презрительной усмешке.
– Ну? – спросил он, уставившись на Корелла.
– Что случилось? – Леонард кивнул на парней.
– Чертов идиот опять взялся за свое…
– Похоже, у него целый склад бутылок.
– Ладно… – Росс нахмурился. – Как у тебя с тем геем? Надеюсь, ты его расколол?
Корелл покачал головой.
– Нет? – возвысил голос шеф. – Неужели он такой упертый?
– Да нет, не особенно…
– Но он не признался?
– Все оказалось не так, как мы думали…
– Не так?!
– Мне не за что было уцепиться.
Росс выпучил глаза.
– Что ты такое несешь?
В детстве, окажись Леонард в подобной ситуации, он непременно наплел бы что-нибудь в свое оправдание. Ему и сейчас не составляло труда сочинить какую-нибудь вполне правдоподобную историю. Его фантазия оставалась при нем, но недоставало храбрости. Поэтому Леонард сам удивился, когда неожиданно для себя выпалил:
– Роуэн репетировал танец со своим молодым коллегой.
– Танец? – переспросил Росс.
– Миссис Даффи неверно поняла ситуацию.
– Танец?! – повторил начальник.
– К сожалению, ее показания не слишком заслуживают доверия…
– Дэвид Роуэн – гей, и не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы увидеть это. Уже одно то, как он двигается…
– Это ничего не доказывает, – перебил начальника Корелл. – Посмотрите на Хамерсли, в конце концов. Он тоже двигается… вы никогда не замечали?
Некоторое время комиссар выглядел озадаченным, а потом внутри его будто что-то взорвалось.
– А ведь вы правы, Корелл…
Он заметно повеселел, и Леонард подумал, что с его стороны было бы глупо не воспользоваться такой возможностью, но как именно, он не знал.
– В конце концов, к Роуэну мы можем послать еще кого-нибудь, – продолжал Росс. – Проблема в том, что после того, как осудили Тьюринга, геи стали осторожнее… Ну, да к черту их. Не хватало нам еще брать на себя проблемы Хамерсли… А ведь каков, а? И говорит, как проповедник. Что он может понимать в работе полиции? Ха-ха!.. А вы смелый, Корелл… Ладно, сейчас мы занимаемся уборкой. Здесь еще, мальчики, смотрите… под лестницей…
– Ну…
Корелл как будто собирался что-то сказать, но осекся. Кивнул Россу, сочувственно посмотрел на «мальчиков», вздохнул и, как ему показалось, по крайней мере, поймал в ответ робкий благодарный взгляд одного из них.
Поднявшись к себе в отдел, он долго сидел за столом и пялился в одну точку. В архивном отсеке старина Глэдвин пыхтел своей трубкой. Они обменялись приветственными кивками. Корелл вытащил из ящика письмо Алана Тьюринга и долго вчитывался в него, строчка за строчкой. Как будто выискивал скрытый смысл в словах, которые знал чуть ли не наизусть. Или рассматривал письмо как шифровку. Робин… Милый Робин… «Иногда мне кажется, Робин, что все, чего они хотят, – это сжить меня со свету…» Робин Ганди, где его искать? В письме упоминается Лестер… Корелл поднял трубку, попросил соединить его с университетом и поинтересовался у мужчины на том конце провода, не работает ли у них Роберт Ганди.
– Вас соединить? – спросил тот.
– Нет, нет… – ответил Леонард.