– Какая каша?
– Именно так, полагал Алан, и выглядит наш мозг – серая, неаппетитная каша. Он полагал, что то, что называют интеллектом, может быть порождением и другой структуры – к примеру, бинарной логики электронной машины. Алан вообще отказывался понимать интеллект в узком значении этого слова. Он полагал, что человек на то и человек, чтобы не считать себя мерилом всего и вся.
– Как это?
– Алан привык чувствовать себя вне человеческого сообщества, как бы странно это ни звучало. Может, поэтому он и принял сторону машин.
Тут полицейский посмотрел на Робина с таким удивлением, что тот поспешил объясниться:
– Алан часто говорил о дискриминации машин. «Мы не должны подвергать машины дискриминции, когда речь заходит об интеллекте». Как-то раз я спросил его, не потому ли он так заботится о машинах, что не может создать собственную семью. Я не должен был ставить вопрос так, сейчас я сожалею об этом. Мечта о мыслящем аппарате была мечтой о ребенке. Притом что Алана никак не назовешь бездеятельным мечтателем. Он работал, и как… Но само его положение – вне общества, вне людей – задавало определенную перспективу видения. После публикации «Кибернетики» Ноберта Винера развязалась целая дискуссия о «мыслящих машинах». В каком смысле об этом можно говорить, если можно вообще? Нейрохирург Джеффри Джефферсон[52] встал на сторону человечества. «Машины не умеют краснеть, писать сонеты и симфонии и пользоваться женской косметикой, – заявил он, утверждая уникальность человеческого интеллекта. – Они не чувствуют ни раскаяния, ни радости». Алан нашел эти аргументы несправедливыми.
– В каком смысле?
– Он сказал, что тоже не умеет пользоваться женской косметикой. Что же касается сонетов и симфоний… а кто умеет их писать? Вот вы, например, умеете? Интеллект надо понимать шире, повторял Алан. А сонеты, написанные машиной, лучше оценит машина. Джефферсон не должен навязывать ей свой вкус.
– Простите?
– Если машины умеют мыслить, их предпочтения просто должны отличаться от наших. Алан не хотел ставить человечество в центр мироздания. Машина может обладать интеллектом, принципиально отличающимся от нашего с вами. Ей совсем не обязательно любить клубнику со сливками. Кроме того, речь не идет о какой-нибудь высокоодаренной машине. Достаточно, если она будет вменяема и сообразительна на уровне директора американской компании. Алан даже разработал тест.
– Тест?
– Тест для машин на интеллектуальность. Он написал об этом статью в журнал «Майнд». Могу показать вам ее, если хотите.
Робин сам не понимал, что на него вдруг нашло. С какой стати он решил показать этому полицейскому статью Алана? Почему он так уверен, что ему можно доверять?
Последняя мысль вогнала его в холодный пот. Теперь доктор Ганди с минуты на минуту ожидал неприятного сюрприза. Но Леонард Корелл уж слишком не походил на полицейского. К тому же они успели достаточно углубиться в тему.
Это было в высшей степени удивительно, но это было так.
Глава 25
Они шли мимо старинных особняков с башенками на крышах. Людей на улицах становилось все больше. Робин Ганди приветствовал знакомых, а Корелл спрашивал себя: за кого его принимают прохожие в этой обстановке? Он смотрел на женщин – неужели те смотрят на него как на профессора? Вероятно, на кого-то в этом роде. Леонард чувствовал себя актером, который уверен в себе, пока играет на сцене.
Между тем доктор Ганди продолжал говорить о тесте, который придумал для машин Алан Тьюринг.
– С удовольствием почитаю об этом, – ответил Корелл.
– Ну, вот и замечательно! – обрадовался Ганди. – Я прослежу, чтобы вам ее выдали.
– Мне интересно, чем доктор Тьюринг занимался во время войны, – осторожно сказал Корелл.
– Вот как?
– Я слышал, он взломал нацистский шифровальный код при помощи своей машины.
Корелл произнес это таким тоном, будто говорил о чем-то общеизвестном или само собой разумеющемся. Он и сам испугался, уловив в своем голосе нотки превосходства. Потому что, в сущности, Леонард не знал ничего. Работа Тьюринга в сфере криптоанализа – не более чем предположение. Это была игра ва-банк, дерзость, разведка боем… Это не могло быть правдой. Леонард Корелл ожидал, что Ганди обидится или выпалит в ответ что-нибудь оскорбительное. Усмехнется, по крайней мере. Лицо молодого полицейского налилось краской. Он закусил губу и приготовился к худшему.
К его удивлению, доктор Ганди посерьезнел. На какое-то мгновение на его лицо набежала тень.
– Кто… – шепотом спросил он.
Корелл знал, как должен был прозвучать вопрос полностью: «Кто вам это сказал?» Полицейский приосанился и ответил с невозмутимостью триумфатора:
– Этого я вам открыть не могу.
Фраза прозвучала в меру загадочно. С намеком на хорошие связи в известных сферах.
Робин Ганди впервые слышал, что Алан взломал какой-то нацистский код. По-видимому, этим он занимался в Блетчли-парке, на так называемой «Станции Х». Ганди не знал подробностей, но догадывался, что его друг преуспел. В 1944 году в Ханслопе при появлении Тьюринга коллеги обменивались многозначительными взглядами и называли его не иначе как «профессор», произнося это слово с особой, почтительной интонацией. Некоторое время Алан пробыл в США, а потом вернулся. Он не выглядел снобом, но уверенности в себе у Тьюринга заметно прибавилось. Такое чувство, что он перестал себя стыдиться.
Ханслоп представлял собой старинную усадьбу, облюбованную спецслужбами в качестве полигона для всевозможных технических экспериментов на потребу войны. Сам Ганди занимался там разработкой радиокоммутатора и радаров. Там же, в качестве ассистента Тьюринга, он содействовал появлению на свет голосового шифровального аппарата, который использовался при телефонных разговорах Черчилля и Рузвельта. Робину нравилась эта работа. По мере того как война шла к концу, росли его шансы выжить. Когда Ганди призвали на работу в Ханслоп, он воспринял это как смертный приговор.
Кроме того, ему было весело работать с Аланом. Он много шутил и все обращал в игру. А по вечерам читал коллегам лекции по математике. Будни перемежались с праздниками и пирушками в офицерской столовой. Это было счастливое время, хотя и не без срывов…
Это произошло в один из первых дней лета, в самом начале их совместной работы. Вечером накануне компания ходила в лес по грибы. Алан безуспешно искал красный мухомор, amanita phalloides. А утром они, как обычно, занимались «Далилой» – так Робин окрестил голосовой шифровальный аппарат, в честь библейской героини, соблазнившей Самсона.
Дональд Бейли был с ними – второй ассистент проекта. Он окончил обычную школу и изучал электронику в Бирмингемском университете, то есть далеко от Королевского колледжа. О гомофилах Дональд знал по школьным анекдотам да хлестким статьям в газетах. И вот теперь получил возможность поближе познакомиться с одним из представителей этого племени.
– Вообще-то я гомофил, – признался как-то Алан в присутствии Дональда.
Робин так и не понял, зачем он это сделал. Может, ради создания в группе атмосферы доверительности, или просто вдруг захотел выложить карты на стол.
Бейли отреагировал немедленно:
– Что ты сказал? У тебя с головой всё в порядке?
Позже Бейли признавался, что так и не понял, что подействовало на него сильнее – само признание или тон, каким Тьюринг его сделал. «Он даже не покраснел…» Бейли впечатлился настолько сильно, что чуть было не вышел из проекта. Но и Алан тоже обиделся. Это была реакция, которую он меньше всего хотел бы видеть.
– Ты вообще понимаешь, что значит подобное признание? – спросил он Дональда. – Минута торжества, за которой – пожизненное отщепенчество и всеобщее презрение.
Робин сказал, что он все понимает. Что пятнадцатилетним подростком имел опыт со зрелым мужчиной, – вспоминая о котором ночами, до сих пор просыпается в холодном поту. «Пятнадцатилетних нужно оставить в покое», – как-то заметил Тьюринг. Тем не менее Робин Ганди поступил в Королевский колледж, где был принят в число «апостолов».
Он приложил много сил, чтобы Дональд остался в проекте, и его усилия оказались небезуспешны. Бейли понял, что Алан – другой; гомосексуальность стала штрихом, дополняющим его экстравагантный облик. В конце концов, Дональду Бейли весело работалось в их компании.
Алан Тьюринг переехал из отеля «Краун-Инн» в деревушке Шенли-Брук, близ Блэтчли, в Ханслоп. Робин делил с ним и с его толстым котом Тимоти небольшой домик неподалеку от офицерской столовой. В столовой работал Бернард Уолч – владелец устричного ресторана в Сохо[53]. В Ханслопе он был чем-то вроде волшебника. В военное время, когда страна жила впроголодь, Бернард умудрялся доставлять к их столу свежие яйца и рапс, не говоря о фруктах.
Алан много работал, и не только над голосовым шифрователем. Он размышлял о природе интеллекта и основах жизни. Как формируется мозг – вот главный вопрос, который его тогда занимал. Алан полагал, что рост мозговой массы происходит согласно некоей математической модели. Но мозг был слишком сложной системой. Для начала можно было рассмотреть модели попроще: роста дубового листа, к примеру, или еловой шишки.
Рост чешуек на еловой шишке подчиняется последовательности Фибоначчи[54]. Алан хотел знать, как так получается. Генетика, полагал он, не даст ответа на этот вопрос, потому что каждая клетка содержит один и тот же набор генов и энзимов. Генетика не сможет объяснить, как клетки сообщаются друг с другом. Понять механизм межклеточной коммуникации значит вывести математическую формулу жизни. Алан и Робин много размышляли и спорили об этом. Результаты тех дискуссий остались в записных книжках Ганди.
Говорили они и о «мыслящей машине». Робин старался не досаждать Алану вопросами на эту тему, но видел, что тот достаточно подробно представляет себе будущий «логический механизм». Возможно, даже использовал нечто подобное при работе с нацистскими шифровальными кодами.