Корелл прикрыл глаза и попытался представить, какой частью мозга он думает. Искомое, как ему показалось, располагалось где-то в области затылка. Леонард усмехнулся, расплатился, не допив, и вышел на улицу.
Там снова полил дождь. Куда идти? Леонард решил просто пройтись, но через несколько метров остановился. Ему показалось, что кто-то следует за ним. Должно быть, это была его паранойя, да и укрыться преследователю было негде – ни дверей, ни деревьев. Корелл двинулся дальше.
Артур Мюлланд шел в двадцати метрах от него по Санкт-Эндрюс-стрит, окруженный толпой туристов. Убедившись, что преследователь ему не померещился, Корелл ускорил шаг. Возле Кингс-Падейд поздоровался с группой студентов, те приветствовали его в ответ. Ободренный, Леонард снова погрузился в размышления о логических парадоксах и локализации сознания в мозге. Но вскоре опять отвлекся и обернулся, движимый неприятным чувством. В этот момент Корелл впервые увидел Артура Мюлланда. Агент стоял совсем близко. Леонард заметил даже, что костюм на нем надет не по росту – худые щиколотки торчали из-под слишком коротких штанов. Обратил внимание Корелл и на родимое пятно, но о письме Алана Тьюринга не вспомнил. К тому же оно совсем не походило на букву «сигма». Обычная красная метка, из-за которой Мюлланда дразнили в школе.
Только далеко за тридцать Артур перестал носить роскошную челку, да и то не по своей воле. Лысина, образовавшаяся по непонятной причине, сделала невозможными эксперименты с прической. Со временем Мюлланд возненавидел людей с пышной шевелюрой, а этот полицейский был как раз из таких. Он выглядел молодо и щеголял в дорогом костюме. Женщины бросали на него заинтересованные взгляды. Мюлланд достал фляжку, но та оказалась пуста. Полицейский стоял под дождем у входа в часовню Королевского колледжа. Он выглядел задумчивым.
Переступив порог часовни, Леонард окунулся в атмосферу органной музыки и теплых ароматических воскурений. Однако вскоре вернулся и спустился к каналу. Лишь ступив на висячий мост, он понял, насколько нетвердо стоит на ногах. Причиной мог быть алкоголь или так и не унявшееся волнение. Корелл вернулся и пошел по дорожке. Вокруг толпились люди, опасаться нападения было смешно. Да и кому мог понадобиться одиночка-полицейский?
Итак, опасности не предвиделось. Никакой, если не считать Артура Мюлланда, которого Корелл раздражал все больше. Теперь агент видел в нем одного из тех безнадежных типов, что направо и налево выбалтывают государственные тайны. Он вспомнил дискуссии об «утечках» в Челтенхэме и воодушевился, почувствовав, что его ненависть встала на прочную идейную основу.
Рыжий пушистый кот перебежал дорогу. Агенту тут же захотелось его пнуть, между тем как полицейский ощутил – почти физически – желание погладить зверька по спине и прижать к лицу, погрузив щеки в мягкую, щекочащую шерстку. Корелл прошел мимо большого дерева, под которым стояла скамейка. Позади хрустнула ветка. Дрожь пробежала по телу, но Леонард даже не оглянулся. Он продолжал идти вперед, убеждая себя, что позади никого нет – это все дождь и ветер.
Теперь Мюлланд почти дышал ему в затылок. Агент должен был обогнать его, с учетом того, как медленно шел Корелл. Беспокоиться все еще было не о чем. Но… тяжелые шаги и пыхтение за спиной становились все громче. Леонард подумал было обернуться, но не успел. Шаги за спиной убыстрились, потом кто-то дернул Корелла за плечо. Перед глазами мелькнуло родимое пятно, все еще никак не связанное с письмом в сознании Корелла. Все, что он успел, – почувствовать, что сейчас произойдет нечто страшное.
Тем не менее в намерения Артура Мюлланда не входило причинять кому-либо боль. Он хотел удостовериться, что они одни, чтобы завязать разговор. Последнее, конечно, противоречило служебным инструкциям, но что ему оставалось делать? Корелл глядел ему в глаза – агент чувствовал лавинообразное нарастание страха. Стало ли это тому причиной, или же оброненная полицейским фраза «у меня нет денег» произвела на него роковое впечатление? А может, молодость и беззащитность жертвы спровоцировали Мюлланда… Неужели этот идиот не догадывался, чем это может кончиться?
– Я полицейский, – прошептал Корелл.
– Хорош полицейский… растрещал государственную тайну, что сорока…
– О чем это вы?
Корелл и в самом деле ничего не понимал. Недавняя беседа с Пиппардом – вот первое, что пришло ему на ум. Но какое она имела отношение к этому сумасшедшему?
Для математика или логика мужчина выглядел слишком брутально. Похоже, обыкновенный хулиган… Мюлланд шагнул вперед, дохнув на полицейского спиртом. Тот невольно скорчил гримасу. Агент схватил его за грудь – встряхнул, потом ударил. Корелл покачнулся. Следующий тычок едва не сбил его с ног.
Леонарду удалось сохранить равновесие. Лицо агента поплыло как в тумане, но взгляд полицейского привычно цеплялся за детали – желтые зубы мужчины, мягкий складчатый подбородок, глаза, один из которых был как будто крупнее другого. Наконец, пятно – оно показалось Кореллу подозрительным. Глядя на него, он решил, что где-то видел этого человека раньше. Хотя о письме так и не вспомнил.
Агент рванулся туда-сюда, прошмыгнул мимо полицейского, бросив взгляд на камень, который с минуты на минуту должен был окраситься кровью противника. Но Корелл нагнал его – слабо осознавая, насколько безумным или, по крайней мере, смешным выглядит со стороны его поведение. Артур Мюлланд повернул к нему изумленное лицо. Не зная, что думать, он первым делом почувствовал угрозу, и это разбудило его ярость. Схватив Корелла за грудь, он повалил его на траву.
Ситуация вышла из-под контроля. Само безумство происходящего было тем, что представляло собой наибольшую опасность. В двух шагах от Королевского колледжа и его исторической часовни отец троих детей Артур Мюлланд катал по траве полицейского Корелла. Обнаружив, что его колени запачканы глиной, агент окончательно рассвирепел. Дело было даже не в том, что он заботился о своих штанах, просто пятна на них напомнили ему детство – а вместе с ним давнюю боль и унижения.
И все это – обиды, побои, разочарования – вылилось вдруг в не подконтрольную ничему, разрушительную силу. Агент бил и бил – сначала открытой ладонью, а потом и кулаком. А после того, как Корелл плюнул ему в лицо, изо всей силы стукнул полицейского головой о камень. Все происходило не так далеко от канала и дорожек в парке, но, очевидно, агенту помогал дождь. Людей на улице было совсем немного. Город погрузился в молчание. Намокшие деревья склонились к воде. В часовне три девических голоса пели «Аве Мария» Шуберта. И если для Корелла это были звуки из лучшего – теперь уже не такого далекого – мира, то для его противника они стали дополнительным источником раздражения. Отдавая должное справедливости, девушки и в самом деле пели не вполне слаженно и профессионально. В этом можно было усмотреть даже иронию, но когда Мюлланд наконец остановился, переводя взгляд то на свои большие руки, то на кровь в темным волосах Корелла, звуки из капеллы зазвучали в его ушах как набат или призывное пение сирен.
Что он наделал? Агенту захотелось лечь на камень рядом с полицейским, но он все сидел, тяжело дыша. Силы покинули его, осталась только музыка. А когда стихла и она, мир вдруг опустел. Мюлланд боялся быть застигнутым на месте преступления, но еще больше его пугало одиночество. Он искал утешения. Ему требовался хоть кто-нибудь, и отчего-то вдруг вспомнилась шкатулка из черного дерева, которую он нашел в одном из переулков Анкары и время от времени разглядывал, проводя пальцами по резным узорам.
Наконец Мюлланд поднялся и ушел в темноту.
Глава 29
Следующий день прошел в суматохе – не только в Великобритании, но и на большей территории земного шара. Солнечное затмение, обещавшее стать полным в 13.29 по местному времени, заставляло миллионы людей коптить стекла и переворачивать вверх дном коробки со старыми негативами. Как говорили, сам Галелео Галилей сильно подпортил зрение тем, что наблюдал затмение, не позаботившись о защите. Солнечных очков будет недостаточно, писали газеты, а смельчаки из последних сил сопротивлялись искушению взглянуть на солнце невооруженным глазом.
В городе царило праздничное возбуждение. Немногим доставало терпения усидеть над книгами. Другие же, наоборот, с головой погрузились в работу, демонстративно отвернувшись от безумствующей толпы. Газеты и телевидение готовили население к предстоящему космическому событию, которое, тем не менее, застало всех врасплох.
Потому что людям свойственно верить прежде всего собственным глазам – так уж они устроены. Что бы ни происходило, обращается для них пусть маленьким, но потрясением. Не стала исключением и эта накрывшая Кембридж тьма.
Иные снобы – или натуры, вечно одержимые духом противоречия, каковых всегда оказывается много в университетских городах, – сочли делом чести наплевать на всеобщее возбуждение. Поддаваться этой истерии, полагали они, недостойно свободного человека. В конце концов, что это затмение, если не обыкновенная набежавшая на солнце тень? Кому это может быть интересно, кроме астрономов и поэтов? Не всем задирать головы, кто-то должен смотреть и в землю, и по сторонам. Есть люди, каковым непременно нужно отделиться от основной массы. И не только ради того, чтобы оказаться в центре внимания – хотя этот момент, конечно, тоже присутствует, – но и потому, что только таким образом и можно заметить то, чего не видят другие. Настоящие таланты никогда не поддаются массовым психозам.
Иные остались в стороне, поскольку пребывали в мрачном настроении или были слишком озабочены другими проблемами. К последним принадлежал и Оскар Фарли. Он сидел в своем кабинете в Челтенхэме на только что купленном эргономичном стуле с телефонной трубкой в руке. Мистер Фарли задыхался от возмущения. Он с самого начала был против слежки за молодым полицейским, поскольку понимал, какая это глупость. Но противники, как обычно, взяли большинством.