— По правде говоря, Иосиф Виссарионович…
— Нет? — деланно удивился «хозяин».
— Вот если позволите — минеральной водички…
— Пожалуйста, пожалуйста, дорогой!
Борис Петрович начал наполнять большой хрустальный фужер «Боржоми»; бутылка мелко подрагивала в его руке, иногда касалась края фужера, и тогда рождался тихий мелодичный звон. Бокал был наполнен до краев, Брембек пил «Боржоми» с жадностью, большими глотками, и по худой жилистой шее ходил кадык.
Товарищ Сталин с большим интересом и вниманием наблюдал всю эту процедуру.
— Спасибо…
— На здоровье, дорогой. Скажите, Борис Пэтрович, когда вот такая погода — дождь, слякоть, ваш шрам на щеке не болит, не ноет?
Лицо ночного гостя напряглось, резче обозначились морщины.
— Нет, Иосиф Виссарионович, — ответил он твердо и спокойно, — не болит и не ноет.
— Очэнь хорошо! Просто отлично! Отвратительно, когда у тебя что-нибудь болит, ноет…— (Особенно тяжко, когда страждет совесть, если она есть, и душа, если она не продана дьяволу, следует заметить в скобках.)— Значит, разделить со мной трапезу отказываетесь?
— Еще раз спасибо, Иосиф Виссарионович. Отказываюсь. Совершенно не хочется есть.
— Что же…— Вождь говорил еле слышно, похоже, самому себе. — Одиночество — мой удел, — он несколько раз хлопнул в ладоши, крикнул негромко: — Ваня!
Тут же в комнате появился Иван Иванович.
— Проводи нашего дорогого гостя, отправь домой. Пусть с ним едет Сандро. И сразу иды ко мне. До свидания, товарищ Брембек, — вождь поднялся со стула. — Да! Чуть не забыл! — Он вынул из кармана плотный конверт, протянул его через стол Борису Петровичу. — Ваш гонорар. Дополнительный. За сегодняшнюю информацию.
— Благодарю Иосиф Виссарионович…
— Идемте, — еле слышно прошептал Иван Иванович, стоявший за стулом своего агента.
Вождь остался один; несколько мгновений он сидел замерев, вытянув под столом короткие кривые ноги, прикрыв глаза тяжелыми веками.
«Шамбала…— думал Сталин. — Бокий тоже очень самостоятельный. Очень. Ему это дело доверять нельзя… Кому? Надо подумать. — В правой ладони возникли зуд и жжение, он сжал руки в кулаки. — Мне надо еще „их“ энергии! Еще! Еще!.. Мало…» — Он разжал кулак, на ладони возникло темное круглое пятно, как ожог. Оно источало густое, бьющее струей, тепло41.
Скрипнула дверь — пятно на ладони мгновенно растаяло, исчезло. Жжение и зуд прекратились, только учащенно билось сердце, во рту появилась сухость, и еле уловимый запах серы щекотал ноздри: странно, он возник внутри — запах серы выдыхался… Рябое лицо покрылось мелкими бисеринками пота.
— Садысь, Ваня, — тяжело дыша, сказал «Хозяин». — Там… Напротив.
Иван Иванович сел на стул, который недавно занимал Брембек.
Сталин вынул из кармана брюк большой несвежий носовой платок, вытер пот с лица. Налил в фужер из запотевшего кувшина темно-красного вина (это была «Хванчкара»), жадно выпил, облизал губы длинным языком.
— Значит, так…— заговорил вождь спокойно, ровно, без интонаций. — Эта экспедиция Бокия не должна состояться…
— Немедленно запретить? — спросил Иван Иванович.
— Зачем запретить? — поморщился вождь. — Ты, Ваня, русский человек, а горячий, как грузин. Пусть они сами запрещают друг друга.
— Простите, товарищ Сталин, не понял.
— Медленно соображаешь, Ваня, — «Хозяин» помолчал, хмуря узкий лоб. — Так, так… Товарищ Дзержинский поддерживает затею Бокия?
— Так точно! Поддерживает.
— А его заместители, товарищи Трилиссер и Ягода? Особенно Генрих Григорьевич?
— Они знают только об идее экспедиции в Тибет. На коллегии ОГПУ о ней докладывал этот сумасшедший Барченко. Но о том, что экспедиция профинансирована, подготовлена, одобрена наркомом иностранных дел, они не знают. Ведь Бокий действует самостоятельно, не считаясь с замами Феликса Эдмундовича. Он напрямую подчинен ЦК партии, Политбюро…— Иван Иванович повысил голос до торжественности,-…лично вам, товарищ Сталин.
Вождь довольно усмехнулся — он любил лесть, хотя и не доверял тем, кто ему откровенно льстил. Впрочем, он не доверял никому.
— Вот что, Ваня… Пусть экспедицию Бокия в Тибет отменят заместители товарища Дзержинского.
Иван Иванович не удержался от вопроса:
— Каким образом?
— Самым простым образом, — сказал Сталин. — Надо столкнуть их лбами. Нэ думаю, что Ягода и Трилиссер с одной стороны, а Бокий с другой — друзья. Ведь так, Ваня?
— Замы Дзержинского Бокия терпеть не могут. Глеб Иванович их попросту не замечает, третирует, называет «липачами».
— Как, как? — «Хозяин» даже подался вперед, нависнув над столом и чуть не опрокинув кувшин с вином. — Что это значит?
— Липачи… Ну, липнут ко всему, как мухи.
— Очэнь самостоятельный человек мой давний друг Бокий. Очэнь! — вождь помолчал. — Так что, Ваня, действуй в этом направлении.
— Сообразим, товарищ Сталин.
— Ну, а как обстоит дело с «Единым трудовым братством»?
— «Единое трудовое братство»? Действует: собираются, философствуют, спорят. Но и практические дела решают. Ведь экспедиция, цель которой найти страну Шамбалу… Бред все это, товарищ Сталин. Идея этой экспедиции… Ведь она родилась в «братстве», возглавляемом Барченко. Может быть, пора всю эту лавочку прихлопнуть? В одну ночь? Список всех членов ЕТБ у меня есть. В несколько часов управимся. Только дать Команду…
— Ни в коем случае! — воскликнул Сталин и лицо его побагровело. — Ни в коем… Нэт, Ваня, какой-то важной извилины у тебя в башке нет, нэ хватает. Разгромить их «братство» сейчас — это значит арестовать и Бокия. А Глеб Иванович помимо своих текущих дел, помимо организации экспедиции занят очэнь ответственной работой государственной важности.
«Вы имеете в виду „черную тетрадь“? — чуть было не спросил Иван Иванович, но вовремя сдержался.
— А кто нас информирует о «братстве»? — спросил, похоже, успокоившись, «Хозяин». — Тоже Меченый?
— Нет, товарищ Сталин. Все сведения о «Едином трудовом братстве» мы получаем от агента Дыма. Уж больно много курит этот сотрудник спецотдела.
— И Меченый не знает о «братстве»?
— Знает, конечно. Он профессионал в деле доносительства, сует нос во все дыры. Но я его об ЕТБ не спрашиваю, заданий по этой организации не даю. Он и не вникает в детали…
— Хорошо! — перебил Сталин. — Пусть этот Дым напишет большую, очень большую, Ваня, докладную о «братстве» Барченко и Бокия… Смотри-ка! Получается три «б». Три б..ди. И в докладной, скажи ему, все детально, по пунктам.
— Будет сделано, товарищ Сталин.
— Все, Ваня, устал. Будэм отдыхать, кушать. — «Хозяин» хлопнул в ладоши, крикнул: — Тамаз!
В гостиной мгновенно возник молодой человек в белом кителе.
— Скажи на кухне, пусть готовят шашлыки. И зови этих пигалиц, длинноногих балеринок.
— Они заснули.
— Буди.
Через два дня — было 1 августа 1925 года — два человека, занимавшие руководящие посты в ОГПУ — Михаил Абрамович Трилиссер, заместитель Дзержинского, начальник иностранного отдела (попросту — разведки), и Генрих Григорьевич Ягода, тоже заместитель председателя ОГПУ, начальник контрразведки, в служебной почте обнаружили одинаковые, слово в слово, анонимные письма:
«Доводим до вашего сведения, что за вашей спиной спецотделом по инициативе Бокия Г.И. организована экспедиция в Тибет в поисках страны Шамбалы. Как вам, конечно, известно, о намерении отправить ее было доложено коллегии ОГПУ в декабре прошлого года профессором Барченко. Сейчас профессор работает в спецотделе научным консультантом Бокия Г. И., и он назначен руководителем экспедиции. Все мероприятие финансируется СНХ и отчасти спецотделом, у которого, как вам наверно известно, есть свой собственный счет в Центральном государственном банке. Сумма, отпущенная на экспедицию — 100 000 золотых рублей.
Экспедицию одобрил и поддержал нарком иностранных дел Чичерин Г. В., о чем сообщил на днях в своем «Заключении» в Политбюро.
По нашим сведениям экспедиция Бокия-Барченко отправится в путь в ближайшее время: у них остались последние формальности — получить въездные визы, все документы давно лежат в визовом отделе посольства Афганистана, все там согласовано, остается определить дату отъезда.
Считаем, что вся эта история возмутительна: Бокий Г. И. не имел права действовать самостоятельно, конспиративно, не поставив вопрос об экспедиции в Тибет на заседании коллегии ОГПУ и не получив на столь ответственное государственной важности мероприятие «добро» всех членов коллегии.
Думаем, что еще не поздно остановить эту авантюру. При одном условии: действовать быстро, решительно и энергично».
Подпись под эпистолой отсутствовала, но содержание ее было более чем красноречиво. Первым донос в то пасмурное августовское утро прочитал товарищ Трилиссер и, побагровев, мгновенно налившись черной злобой, схватил трубку внутреннего телефона. Он звонил своему единомышленнику, другу, собутыльнику, соучастнику диких оргий, до которых оба были охочи — товарищу Ягоде.
— Генрих! Это я… Я тут…— дальше последовала длинная виртуозная тирада из «мать-перемать». — Я тут письмецо получил, анонимочку… От кого-то из наших коллег. На конвертике -«Лично. Строго конфиденциально»…
— Постой, постой! — голос Генриха Григорьевича был прокуренный и сиплый. — Желтый конверт?
— Желтый…
— Значит, я тоже такое получил. Вот он! «Лично. Строго конфиденциально». Мне. Еще не распечатывал.
— Распечатай, прочитай и звони мне. — Михаил Абрамович шваркнул телефонную трубку на рычажок, да с такой силой, что она сорвалась и повисла на шнурке.
Ягода позвонил через несколько минут.
— Что себе позволяет этот Бокий? — орал в трубку Генрих Григорьевич, наверное брызгая слюной, потому что зубы у него были редкие и крупные. — Этот интеллигентишка, очкарик, недоучивший студент!..
— Мелкий буржуа по своим убеждениям и замашкам, — успел добавить Трилиссер.
— Вот что, Миша, — Ягода часто и тяжело дышал, и казалось, телефонная трубка источает запах его пота, гнилых зубов, водочного перегара, больной печени. — Вот что… Поднимайся ко мне, что-нибудь сообразим…