– Но мне ничего не надо! – Катя прижала руку к груди.
– Катя, послушайте, я просто хотел извиниться за своих друзей. И все!
– Не надо, пожалуйста!
– Как не надо?! – Джафар пристально и с живым интересом ее изучал.
– Не надо, пожалуйста, я ничего не хочу! И ни на кого не обижаюсь!
Джафар застыл, приятно улыбаясь, потом уважительно склонил голову.
– У вас болит голова и температура, у вас глаза очень больные. Хотите, я позову к вам доктора, вы простудились?
Катя устала вдруг как-то разом и молча, и безо всякого интереса смотрела. Джафар тоже помолчал.
– Послушайте, – он сделал понимающий жест, – я теперь все вижу. Вы – другой человек. Можно объясню? – И он продолжил, не дожидаясь Катиной реакции. – Вы совсем другой человек, это так понятно. Поэтому и вышло недоразумение, ребята выпили, подумали, что вы такая же, как и все другие. Знаете, они целый день на рынке среди женщин, которые… легко идут… вы понимаете, там простые нравы. Они этим занимаются просто для здоровья, чтобы на спортзал деньги не тратить. Это женщинам тоже полезно, такой фитнес, знаете, очень современно, кстати, поверьте мне. Это не только у нас, я много езжу по миру, и везде это так! Ребята не думали даже, что могут обидеть вас! Понимаете? Они…
– У меня голова болит, вы можете оставить меня в покое?! Я никуда не пойду! Вы же этого хотите?
– Все-все, Катя, простите меня, я просто хотел сказать, что вы совсем другой человек, других правил. Вы – редкий человек…
– А за что они избили человека? – перебила Катя и тревожно посмотрела на Джафара. – Это тоже фитнес?
– Мне сказали, что он сам ударился, упал лицом об угол, что он сильно пьяный был, и даже окна разбил! Это что, неправда? Он окно не бил?
Лицо Джафара было такое честное, в нем было столько благородства, что Катя не понимала, специально он так говорит или действительно не знает.
– Но они его били! Он же… – Катя все вглядывалась в лицо Джафара, как будто пыталась найти там ответы на многие другие вопросы.
– Я не знал этого, клянусь!
Как только Катя услышала «клянусь», она замолчала и с недоумением посмотрела на своего посетителя.
– Я бы уже ушел, Катя, мне здесь все понятно, но… честное слово, вы мне очень нравитесь. – Он легко приложил руки к груди. – И я хочу… я вижу, что вы расстроены и хочу, чтобы вы не принимали это близко к сердцу. Не стоит. – Он замолчал, серьезно и даже грустно глядя на Катю. – Я не буду предлагать вам деньги, как меня просили, простите даже, что говорю об этом. Знаете, что хочу еще сказать… У вас же есть подруга Настя?
– Это моя сестра.
– Да? Жалко. Но я хочу, чтобы вы знали – это она вас предала! Если бы по этому вопросу был суд, я бы ее посадил! Она дрянная девка! – Он высокомерно и брезгливо сморщился, и Кате показалось, что это и есть его настоящее лицо. – Хотите, я накажу ее, у меня есть возможности. Могу убрать ее из Москвы…
– Не говорите так про мою сестру и не смейте ее трогать. Как же можно… – Катя хотела продолжить свои мысли о Насте, но, опомнившись, остановилась. – Все, пожалуйста, я больше ничего не хочу! Уйдите! Я вам признательна, правда, и больше ничего не хочу.
– Хорошо, вот моя карточка, если что-то нужно. – Джафар встал. Лицо его снова было умным и располагающим. – Вы очень красивая, Катя. Можно понять этих пьяных горилл! Знаете, это вечное стремление людей сломать красоту, – он задумался на минуту, – уничтожить то, чем надо бы восхищаться! Простите за такой образ, наверное, он вам неприятен. Дайте мне вашу руку? – Он протянул свою, с отлично обработанными ногтями.
Катя смотрела с недоверием. Руки не дала.
– Понимаю. – Он отступил на полшага в коридор. – Если захотите в театр, в любой московский театр или просто посидеть со мной в ресторане, просто поговорить вдвоем. Позвоните! Я буду очень рад и буду ждать. Еще раз простите, Катя! Кстати, хотите куплю вам компьютер? Самой последней модели! – Он весело сморщился. – Я знаю, что у вас нет и что вы очень хотите?
Катя не отвечала.
– Все понял, я дружески! Поверьте!
Катя лежала, глядя в потолок. Она не могла плохо думать о своей сестре, даже не пыталась. Она вообще ни о ком не умела думать плохо. Или винить кого-то. Отец в таких случаях прижимал ее к себе, гладил по голове и приговаривал: «Ну, что ты, милая, люди не плохие. Они просто запутались. Это же так понятно, мы просто запутались, и нам очень трудно!»
Но сейчас отца рядом не было, сейчас он лежал, беспомощный и одинокий. Она оставила его, уехала, чтобы помочь, и вот наделала… И она опять, в который уже раз, заразной больной себя ощущала, которая не может, не имеет права ни с кем видеться, ни к кому прикасаться. И к ней – тоже нельзя!
На четвертый день болезни появился Алексей. Отек на его лице спал, только левая щека была неприятно сизого цвета. Алексей прятал ее под шарфом и вязаной шапкой с ушами. Он замялся на секунду, но снял темные очки – вокруг глаза и к уху был некрасивый темно-синий и даже коричневатый кровоподтек.
Катя отвела глаза, она чувствовала себя виноватой, но тяжесть, скопившаяся за эти дни, сделала ее вялой и замкнутой, она как будто не рада ему была.
Он это видел. Он переживал все, что случилось на турбазе, но еще ярче то, что было потом, ту их ночь. В мельчайших деталях ее помнил. Пытался понять то странное, как будто совсем не Катино, предложение и свою растерянность. Это невозможно было понять, и он ужасно мучился. Ничего не мог делать, все эти дни, так же, как и Катя, слонялся из угла в угол.
Во всем был виноват он. Он не смог ее защитить, и это была единственная и отвратительная правда. Стыдно было так, что он с трудом сегодня приехал. Она была права, что не хотела его видеть.
Алексей собирал вещи у себя в комнате.
– Ты уезжаешь? – Катя стояла на пороге. Похудевшая, подурневшая, почти безразличная.
– Да, – Алексей старался делать вид, что все в порядке. – Еду на стажировку. Я говорил тебе.
Без шарфа и шапки синяк очень уродовал его лицо. Алексей все время отворачивался.
– Да-да, на три месяца… в Лондон.
– Как себя чувствуешь?
– Хорошо, слабость только. А ты?
– Тебе ничего не надо? У тебя еда есть? Хочешь, я схожу…
– Когда уезжаешь?
– Послезавтра.
Катя смотрела не мигая. Непонятно было, думает она или просто смотрит.
– Леш, я тут лежу все время, все эти дни… ты прости меня. Не могу ни о чем думать, это от температуры, наверное. Все будет в порядке, я крепкая, я санитаркой в хирургии работала… у меня нервы хорошие.
– Давай, я не поеду? – он распрямился и с недоверием посмотрел на Катю. – Ты, правда, хорошо себя чувствуешь?
– Нет, почему не поедешь, ты очень хотел… три месяца это недолго. У меня нет друга лучше, чем ты. Ты приедешь… – Катя говорила все очень спокойно.
Алексей все присматривался к ней, это было похоже на легкий бред, потом вспоминал про свою опухшую морду, отворачивался, вспоминая уже и все остальное. И опять чувствовал стыд и даже рад был, что уезжает. Будь что будет! – так он решил про себя. – Забудет за эти три месяца, не захочет видеть, значит, так и будет. От таких мыслей наворачивались слезы. Он ненавидел себя.
– Хочешь, свой компьютер оставлю? По Скайпу можно…
– Я куплю себе, обязательно, со следующей зарплаты…
– А как же Федор? – Алексей перестал укладывать вещи: – Я говорил с отцом, он дает деньги.
– Ничего, наверное, утряслось, он не звонил больше, – соврала Катя.
– Ладно, напиши, если что. Если хочешь, живи в моей комнате, я за нее все равно буду платить. – Он застегнул чемодан, взял ноутбук и посмотрел на Катю строго: – Я встречался с Настей, разговаривал.
– Да? – удивилась Катя почти равнодушно.
– Она мерзкий человек! Я сказал ей это! – Алексей вышел в коридор и начал одеваться.
– Зачем ты?! Она несчастная, ты просто не знаешь ее жизни, она очень хорошая и несчастная! Я думала о ней эти дни.
– Она ненавидит тебя… и твою чистоту!
– Это все неважно, Леша, какую чистоту?! Ей трудно сейчас, труднее, чем мне, ты не думал?
Алексей, застыв, глядел на Катю, покачал, не соглашаясь, головой, напялил шапку и обмотался шарфом:
– Ну, я поехал?
– Это я виновата! – Катя с горестью смотрела на его синяк.
Он посмотрел на нее пристально, взял на плечо тяжелую сумку и пошел к лифту.
– Я тебе все напишу, мне уже лучше, – Катя стояла в дверях и говорила негромко. – Я была как сумасшедшая, ты прости, что я тебе не звонила, мне казалось, я… ну, это все очень плохо. Я напишу.
Прошло еще несколько дней, температура была невысокая, но держалась все время, и Катя была очень слабой. По-прежнему ничего не хотелось. Совсем ничего. Лечилась аспирином, не понимая, помогает он или нет. Настя дома не появлялась, телефон у нее был отключен, и Катя жила одна. Денег, правда, не было даже на хлеб, она ела макароны и рис, поливая их подсолнечным маслом, от Федора через день приходили эсэмэски с разным содержанием, и все напоминали про деньги. Она не могла перезвонить ни ему, ни матери и была этому трусливо рада. Лежала или сидела в кухне, в окно подолгу смотрела, погода установилась хорошая, солнечная, и это только подчеркивало ее одиночество. Ни о чем не хотела думать. О Лешке вспоминала, иногда с беспокойством, но чаще с тоскливым пониманием, что он ей никто, что она его совсем не знает. Друг-приятель, не побоялся, вступился за нее – все это было на поверхности жизни. А в глубине – одна-одинешенька.
Лешка писал длинные эсэмэски о работе, Лондоне, о занятиях, ему было очень интересно, жалел, что Кати нет рядом. Катя сидела подолгу над ответами, но отвечала коротко, денег не было, однажды набрала: Леша, как мне плохо! Просто страшно! Долго глядела в это сообщение и стерла его.
Таксист Максим привез зарплату из ресторана. Ребята прислали хачапури, зелень, шашлык, бутылку вина и букетик из мелких беленьких и красненьких розочек. Такие букетики Манана вязала на столы. Шашлык и хачапури были еще теплые, Катя развернула, на упаковке было написано жирным красным карандашом: «Катя, не балэй. Мы тибэ ждом!!! Хочешь приедем?» Это был карандаш Зазы, которым он отмечал выполненные заказы. Катя напряженно смотрела на еду, с трудом вспоминая ресторан «Мукузани» как что-то далекое и уже почти невозможное. Слезы навернулись, она быстро вытерла их и позвала Макса на кухню. Чайник поставила. Максим стеснялся, много говорил, спрашивал, не надо ли чего-нибудь. И почему-то смущался глядеть на нее. Катя сначала обрадовалась ему, она давно никого не видела, попросила отправить деньги матери и положить на телефон, но вскоре за столом наступило неловкое молчание. Они оба это почувствовали, Катя виновато улыбалась, глядя мимо добрых глаз Макса, и тяжело молчала, боясь разрыдаться. Максим, думая, что это он причина неловкости, поговорил еще о чем-то и, ссылаясь на дела, ушел. Чайник кипел на плите, заварки все равно не было.