20
Первое, что увидела Катя утром в первый день нового года, была трепетная синева ирисов. Огромный букет закрывал пол-окна. В комнате пахло зеленью. Катя радостно улыбнулась и, потянувшись всем телом, окончательно проснулась. Первые ее мысли в этом году были об Алексее. У нее была примета – о ком первом подумает в новом году, с тем все будет хорошо. Ей хотелось, чтобы это недоразумение с Лешей поскорее закончилось. Он был дорогой ей человек, был, конечно, и Андрей, но от Алексея, как от друга, Катя никогда не отказалась бы, даже если бы Андрей настаивал. А почему он должен настаивать… – раздумывала она, полусонно еще улыбаясь на ирисы.
В дверь звонили. Уже настойчиво, насколько раз подряд. Это было похоже на Настю. Катя очнулась, накинула халат и пошла открывать. Вспомнила, что так и не поздравила сестру. За дверью с огромной охапкой орхидей стоял Андрей.
– С Новым годом! – Андрей прятался за цветами.
– Ого! Это ты?!!
– Приедем, они живые будут. Быстро собирайся. – Он сунул ей сложно увязанные и закутанные целлофаном длинноногие цветы, обошел их и поцеловал Катю сбоку.
Цветы были тяжелые, и длинные стебли, и каждый со своим горшочком, Катя изогнула спину и радостно блестела окончательно просыпающимися глазами.
– Я не ждала так рано, – улыбнулась, – раздевайся!
– У нас самолет через три часа… – Андрей, загадочно прищурившись, расстегивал молнию куртки. – Вот билеты, твой загранпаспорт, на работе я тебя отпросил до пятнадцатого января.
Андрей развернул Катю, обнял ее сзади вместе с цветами, поцеловал в шею и так повел на кухню. В дверях остановил и, чуть повернув ее и запрокинув голову, стал нежно целовать ее в губы. Катя не сопротивлялась, запустила руку ему под куртку.
– Собирайся, я сам их устрою, – Андрей взял букет.
– Куда собираться, Андрей, какой загранпаспорт?
– В Венецию, Катя! Мы летим в Венецию! Опаздываем уже!
– Андрей, ты правда?
Андрей достал Катин паспорт.
– Вот, это твоя фотография? Одевайся!
– Да. – Растерялась Катя. – Я ничего не…
– Джинсы, свитер, дубленка! Остальное там купим! Давай! Где ваза, тут несколько цветков сломались…
– Вазы у нас нет, вот ведро, оно здесь, с цветами! – крикнула Катя из спальни. – Поставь их вместе.
– Вместе?! – Андрей зашел в спальню. – Ты хочешь меня объединить с этим юношей?
– Андрей, ты только что меня целовал!
– Ну да!
– Ты сейчас сказал гадость. Он мой друг! Я когда-нибудь расскажу тебе о нем…
– Окей-окей! – Андрей стал всовывать богатые орхидеи в ведро с ирисами, но вдруг остановился. – Когда мы вернемся, ирисы закиснут, их лучше вынести сейчас.
Катя отбирала белье и, прикрывая от Андрея, складывала в пакет:
– Нет-нет, выбрасывать нельзя, может, их на балкон поставить? Ты зачем купил цветы, если мы уезжаем?
– Не знаю, я это вчера утром решил. Терпеть не могу соперников! – Видно было, что Андрея уже не интересует этот вопрос, он отвечал машинально, сам думал о чем-то другом.
Он увез ее, так и не дав толком собраться.
Катя первый раз в жизни летела первым классом. В загранпаспорте она выглядела красивой и чуть растерянной. Это была одна из тех фотографий, что сделал Стешин.
– Давай выключим телефоны?! – За спиной Андрея мелькала голубовато-белесая взволнованная гладь венецианской лагуны.
Они только что сели на такси и отплыли от аэропорта. Катя настороженно смотрела по сторонам и почти испуганно улыбалась Андрею. За руку его держала.
– Давай! – весело настаивал Андрей. – Вдвоем побудем неделю…
– Нет! – Катя отвлеклась от ветреного простора лагуны. – Вдруг что-то дома!
– Домой будешь сама звонить. Давай твой телефон!
Катя машинально достала телефон, посмотрела на него и отдала. Снова стала смотреть в окно, оно все было в брызгах морской воды. Катер двигался небыстро, подскакивал, плюхался на волнах плоским дном, в каюте всюду было лакированное дерево, мягкие диваны вдоль бортов. Капитан – загорелый немолодой итальянец в тельняшке под распахнутой курткой – сидел за штурвалом снаружи.
– Там нет ничего пока, что ты смотришь?
– Море. Я никогда не видела моря.
– Это еще не море, – Андрей обнял ее. – Во-о-он Венеция, а тот большой остров – это знаменитый Мурано, а вон на том, с высокой кирпичной стеной, похоронен Иосиф Бродский и еще кто-то из наших композиторов. Здорово?
Катя кивнула и прижалась.
Катера-такси, маленькие и большие лодки и вапоретто[4] ходили по фарватерам, обозначенным массивными бревенчатыми сваями. Все пространство лагуны было размечено такими водяными дорогами, их катер свернул в одну из них и направился прямо к городу. Катя глядела, не отрываясь, на приближающуюся тесноту разноцветных зданий, пузато возвышающихся церковных куполов, черепичных крыш.
Они тихо вплывали в узкий канал между домами. Кирпичные стены росли прямо из воды. Волна от носа катера преступно набегала на них, Катя морщилась с удивлением; она видела весенние разливы, плывущие по Ангаре сараи и даже баньки.
– Это вход в дом! – показал Андрей на массивные узкие ступени, ведущие из канала к темно-зеленым распахнутым дверям. Катер качался на привязи. Внутри у самого входа сидел старик в пиджаке, галстуке и шляпе, опершись на трость, за ним было видно жилую комнату, скорее всего кухню. Старик громко разговаривал с кем-то, кого не было видно, но было слышно, как стучит нож по разделочной доске. Вкусно пахнуло едой.
Они причалили и вышли на серый плитняк небольшой площади, катер-такси с их полупустыми дорожными сумками двинулся между домами вглубь города.
– Выпьем здесь кофейку. Это памятник Кондотьере Коллеони – последняя работа Верроккьо! – показал Андрей на внушительную конную статую в центре.
Задирая головы, обошли монумент, утреннее солнце неровно освещало скульптуру. Надменно выгнутая шея коня еще была в тени. Всадник величественно и гневно поднимался в стременах.
– Ты так хорошо знаешь скульптуру? – спросила Катя, когда они сели.
– Это все Миша, мы вместе были здесь, – улыбнулся виновато Андрей.
Они сели рядышком, глядя на бронзового венецианского военачальника. Властный взгляд кондотьере проплывал над их головами, куда-то в глубину веков. Катя, улыбаясь, напряженно смотрела вокруг:
– Я не понимаю, где я… – она краем глаза, будто стыдясь, смотрела на Андрея.
– А я не верю, с кем я! – Андрей наклонился и поцеловал ее в губы.
Катя, смущаясь, осторожно повела глазами, не смотрят ли на них, и тихо сказала:
– Андрей, я так не умею, на нас люди смотрят.
– Я даже уверен, – Андрей говорил громко, весело улыбаясь и широко разводя руки, – что они мне страшно завидуют. Все мужчины, что есть сейчас на этой площади. Как они смотрят на тебя!
– Андрей, ну пожалуйста, мне и так плакать хочется!
– Тебе плакать?! – счастливо засмеялся Андрей.
– Я сейчас зареву, не знаю от чего… – Катя еле держалась. Лицо покраснело.
– Да отчего же, Катя?!
– Я ничего не понимаю… это солнце такое теплое… я в Италии, в Венеции… я тебя боюсь, как я вообще сюда попала? – Катя опустила взгляд себе под ноги, но тут же подняла голову, с тревогой глядя на Андрея. – А если я влюблюсь в тебя по-настоящему… что мне делать?
– Катя!? Мы же в самолете договорились!
Катя молчала.
– Да, я обещала, но этого всего так много! Я как это заслужила?!
– Хорошенькое начало! – благодушно нахмурился Андрей.
Подошел официант.
– Дуэ вино, – «вино» Андрей произнес по-русски и показал в меню. – И дуэ кафе.
– Due bicchieri di vino, – кивнул официант, – e due caffé. Grazie![5]
Официант привычными движениями убрал со стола подставку с маслом и солонкой, напевая при этом: Due bei caffé italiani![6] И подмигивая Кате.
– Какая я дура! – Катя напряженно изучала Андрея, сжимая у груди одной ладошкой другую.
– Ка-атя! Так нельзя говорить про себя!
– Андрей, я просто не выдерживаю. Я всю новогоднюю ночь проплакала. От счастья, что ты есть и что я боюсь тебя потерять. Как будто готовилась это сделать. Я, правда, как дура! Наверное, сбесилась от всего этого! Как мне может быть плохо? И дело не только в Венеции…
– Катя, друг, давай вина выпьем, – перебил Андрей, – я на все согласен. Ты мне и сбесившаяся нравишься. Делай все, что хочешь! Ура!
Андрей взял большой бокал с водянисто-желтоватым вином, посмотрел на свет, понюхал и сказал довольно:
– Хорошее вино всегда подают в хороших бокалах! Попробуй!
Катя держала свое вино неуклюже, как будто не собиралась пить, посмотрела растерянно, пытаясь понять, что сказал Андрей.
Потом они шли по лабиринту узеньких непредсказуемо сворачивающих улочек, переходили выгнутые мостики, под ними колыхалась густая, непрозрачная бирюзово-сероватая вода, часто встречались церкви. И церкви и дома были разные. Разной архитектуры, разных цветов, с балкончиками и крошечными садиками на террасах, некоторые были снизу доверху увиты вечнозелеными лианами. Герани цвели на окнах, еще какие-то нежно-фиолетовые соцветия вдруг нависали над улочкой. Был почти полдень, солнце припекало, Андрей держал Катю за руку и уверенно сворачивал в нужных направлениях.
Они вышли на небольшую площадь. Резной фасад церкви из бело-розового мрамора сужался в небо. Прямо, сквозь невысокую арку блестело море и слышались крики чаек.
– Церковь Святого Захария. Давай зайдем, – предложил Андрей.
После узких улиц внутри храма было просторно, средневековый полумрак подсвечивался разноцветными лучами, льющимися сквозь витражи. Невысокая и аккуратная итальянская старуха в строгом черном пальто и черной старомодной шляпке сидела, склонив голову, недалеко от входа. И еще старик, такой же, хорошо и строго одетый, и одинокий застыл на молельной скамье у пустого алтаря, огороженного от туристов красным канатом. Больше никого не было.