– У себя на полу постели, больше негде, матрас я занесу, чтоб согрелся, – распорядилась Ирина, с тревожным любопытством присматриваясь к Алексею, и ушла в дом.
– У вас два дома? – спросил Леша, чтобы что-то спросить.
– Нет, это кухня, – машинально ответила Катя.
Она все не могла в себя прийти от этого ночного пришествия. Вздохнула, покачав головой.
– Ну ты даешь! А почему не позвонил?
– Настя сказала, что ты навсегда уехала, – простодушно хлопал глазами Леша, – не знал, что сказать.
– Теперь знаешь? – улыбнулась невесело Катя.
– Да.
– Ну, говори!
– Я люблю тебя! – лицо его сделалось серьезным.
Катя продолжала растерянно улыбаться.
– Да, – сказала она тихо и отвела взгляд. – Да-да… – Повторила машинально, думая о чем-то. – Леша… – она посмотрела на него грустно, – Господи…
Она в смущении и расстройстве терла висок, потом закрыла ладонями глаза и замолчала надолго. Алексей ждал приговора, по щекам плавали красные пятна, от легкомыслия, которое привело его сюда, не осталось и следа. Превозмогая внутреннее волнение, Катя подняла на него взгляд, в котором смешались та же растерянность, что и у Леши, но и вина, и твердость:
– Я беременная!
Алексей замер. Чего угодно ждал он, предполагал, представлял себе разные ее слова, вплоть до негодования, до того, что она его выгонит, репетировал свои ответы, аргументы приводил, пытался ярче обрисовать свои чувства, но такого он не ожидал. Он растерялся и все не мог понять, что она сейчас сказала. Тер лоб, думал, что это за такое препятствие для его нахождения здесь, рядом с Катей? Этого препятствия он не знал и не думал о нем.
– Ты выйдешь за него замуж?
– Нет, наверное, нет… То есть… я не выйду! – ответила твердо.
Алексей молчал.
– Я своим еще не говорила.
– Ты специально… ты убежала от него?
Катя удивленно посмотрела, пожала плечами, встала и выключила кипящий чайник.
– Чай будешь?
– Да, – машинально кивнул Леша.
Все его неисчислимые и разнообразные соображения о Кате, ее жизни и ее отъезде, все, что он думал о ней днями и ночами, все последние месяцы смешались сейчас в голове. Ее беременность сделала эти его мысли, и его самого вместе с ними, маленькими и глупыми. А рядом с Катей, словно поддерживая ее, спокойно возникли его собственная мать и еще много красивых беременных женщин. И ему отчего-то стало стыдно перед ней.
– Я всегда буду любить тебя! – Леша вдруг отяжелел всем телом.
– Мы так мало виделись, – Катя как будто была равнодушна к тому, что он сказал.
– Да, но я все время разговаривал с тобой…
– У тебя со мной одни неприятности…
– Это неправда! – удивился Алексей. – Я сразу в тебя влюбился просто… И я хочу быть с тобой.
– Но почему ты решил, что я приехала сюда надолго? – перебила Катя.
– Не знаю, Настя сказала, я испугался, что не увижу тебя… я не думал об этом.
– А если я уеду? – Катя с большим удивлением его рассматривала. – Ты жалеешь меня?
– Почему? – не понял Алексей.
– Ну как же, я – беременная, у меня нет мужа!
Алексей молчал.
– Ты даже смотришь на меня с жалостью!
– Кать, я тебе сказал, как я к тебе отношусь, чаю мне сделай!
– Что?! – Катя думала о другом. – А если я люблю его? Ты тогда тоже…
– Не любишь ты его… – перебил Алексей.
– Ты это мне уже говорил!
– Я тебе сказал, что он тебя предаст, и он предал!
– Откуда ты все знаешь?
– Да ничего я не знаю…
– Нет, ну как же, ты о предательстве сейчас сказал, а я любила его!
Алексей молчал. Встал, взял в руки чайник.
– Сколько он мне хорошего сделал! А я уехала! Может, это я его предала?
– А почему ты уехала?
Катя вскинула удивленный взгляд.
– Ты не знаешь?
– Нет.
– Он хотел, чтобы я сделала аборт! – сказала с отрешенным лицом.
Алексей молча и твердо на нее смотрел. Вдруг у него зазвонил телефон. Оба вздрогнули. Это был отец.
– Ты как там? Поговорили?
– Пап, мы с Катей разговариваем, все нормально, я тебе перезвоню…
– Окей, окей… привет ей! – отец положил трубку.
– Волнуется, думает… – Леша замялся, улыбнулся и весело посмотрел на Катю. – Он не понимает, думает, что мы два дня уже разговариваем!
– Почему два?
– Я вчера еще приехал, вечером.
– А где ночевал?
– Ну…
– Где?
– На пристани…
– И не пришел? Не позвонил? – Катя смотрела недовольно. – А там что, топят?
Алексей сидел, опустив голову.
– Кать, положи меня спать, я спать хочу.
Катя проснулась под утро, ясно чувствуя, как текут и текут слезы по щекам. Ей даже казалось, что она их вытирает, или правда вытирала. Она лежала, застывшая от ужаса и бессилия. Не могла ни встать, ни пошевелиться. Виделось ей, что отец Василий в какой-то простой белой хламиде, вроде ночной рубашки до пола, стоит на коленях, склонив голову в землю. А перед ним, высоко над ним, колышется, переливается огромно и страшно столб возносящихся к небу огненных, красно-оранжевых, фиолетовых и белых струй. И это не огонь, а все эти струи стремятся, текут из земли в небо, и не видно, что там наверху. Так страшно, что отец Василий не смеет поднять голову. Катя тоже не смеет, но чувствует в немом ужасе, что это Сам Господь и что там, наверху, прекрасный и страшный лик. У Кати губы и горло пересохли, от ужаса. И хоть видит она, что это не она стоит пред Господом, а старый священник, она знает, почему он стоит, и слышит Катя тихий его шепот: «Прости нас, Господи, не остави нас, грешных». И столько чистой и высокой мольбы в этом голосе, что слезы ее текут и текут на подушку. Ей надо бы подняться и встать на колени рядом со стариком, но она не может, только лежит, оцепенев и боясь шелохнуться, и ждет, что будет. Ветер то налетает жарко от раскаленно сияющих струй, вздувает седые волосы и бороду отца Василия, то, наоборот, тянет на себя, и одежды священника устремляются вперед. Старик уже лежит, обессиленный и почти бесплотный, головой на земле, но все шевелится его длинная, редкая борода: не остави нас, неразумных, не погуби!
Катя проснулась, ясно уже себя сознавала, размазывая ладошкой слезы по щекам и пересохшим губам, тихо хлюпала носом, Лешку видела, громко, а временами и судорожно сопящего на полу, но видение не исчезало, и она по-прежнему боялась поднять голову и увидеть Его. Страх проходил, но оставались горечь и боль за старика-священника, лежащего за нее в ногах Господа. Наконец, слезы потекли так, что она в ужасе села в кровати и, схватив простынку, закусила ее намертво и закрыла лицо. Мать уже встала и осторожно одевалась за стеной, говорила что-то неурочно проснувшемуся Андрюшке. Катя высушила глаза и стала торопливо одеваться.
Утром Алексей проснулся поздно. Кати в комнате не было, в доме было тихо, только иногда кто-то проходил, шлепая тапками по коридору, половицами скрипел, да из соседней комнаты раздавались звуки детского голоса. Алексей лежал и вспоминал ночь: как он думал, ворочался и все не мог уснуть. Катя тоже не спала, иногда кто-то из них начинал говорить тихим горячим шепотом что-то, что волновало обоих, но потом Катя, опомнившись, шептала, что за стенкой спит мать с Андрюшкой.
Леша лежал на своем матрасе и думал о ней, о ее ребенке; она, конечно, стала другой, взрослой, он вспоминал ее лицо вчера в кухне, лицо, по которому он страшно соскучился.
Катя знакомила его со всеми и с удивлением видела, что Леша не робел и что настроение у него вполне веселое. Он понравился отцу, бабушка подержала его за руку, «жених твой?» – посмотрела на Катю. Мать тоже была приветлива с Алексеем. Только выглядела очень устало. Все утро они просидели с Катей в кухне, и дочь все-все, все, как есть, рассказала про свою жизнь. Мать слушала напряженно, почти не задавала вопросов, про квартиру только расспросила, недоверчиво покачивая головой. Потом вздохнула тяжело и уставилась задумчиво куда-то в угол.
– Все правильно ты сделала, – сказала спокойно, – никакая сладкая жизнь не стоит того.
Тут Катька расплакалась тихо, заговорила горячо про свою черную неблагодарность к Андрею, про неоплатные долги, про все, что мучило ее последние недели. Мать, не соглашаясь, упрямо качала головой.
– На алименты не будешь подавать… – опять то ли спросила, то ли утвердила Ирина.
Катя оторопело подняла на нее глаза мокрые от слез.
– Ну и ладно, живут люди, и мы проживем, – подумала о чем-то и добавила: – И не мучайся, это он тебе должен, ты его ребенка сохранила. Он потом это поймет.
После завтрака Катя выдала Алексею валенки, отцову фуфайку и ушанку и увела на Ангару. Ветер совсем утих, было солнечно и морозно, под утро выпал легкий снежок, все присыпал, и на льду Ангары никакой весной не пахло. Белореченск издали был свеженький, с белыми контурами крыш и заборов, купола церкви и колокольня, возвышающиеся над городком и оживляющие его, были тоже белы, будто их такими и делали. Прозрачные кудрявые дымы, прямо как на детском рисунке, поднимались из труб. Алексей всему удивлялся, и этой странной апрельской зиме, и пухлым красным снегирям, которые, как воробьи в Москве, скакали по дорогам стайками, и, показывая рукой по холмистому лесному горизонту за Ангарой, расспрашивал про тайгу. Когда можно будет поехать?
Катя с удивлением на него смотрела и только улыбалась поначалу, давала ему наглядеться. Она увела его, чтобы договорить ночные разговоры и упросить, чтобы он уехал, но теперь, заразившись его восхищениями и радостью, тоже смеялась и рассказывала о Белореченске, о жизни здесь. И о том, как хорошо здесь жарким летом, и почему отец ловит рыбу только на простую удочку и никогда не сетями. Алексей, рыбачивший со своим отцом в разных местах – последний раз они охотились за голубым марлином на Сейшелах, – зимой не рыбачил никогда. Увидев черные точки рыбаков на слиянии Ангары и Белой, Леша потянул Катю к ним.
– И что ты здесь будешь делать?
– Жить! – ответил Леша решительно и посмотрел с непонятно откуда взявшимся серьезным мужицким прищуром.