.
Я встаю, встречаясь с ней лицом к лицу.
– Папа сказал, что я могу провести выходные с тетей Анникой.
– Ты больше не сможешь.
– Почему нет?
Она наклоняется и шепчет мне в лицо.
– Потому что твоя любимая Анника наконец-то исчезнет.
– Нет… – Слезы текут по моим щекам. Все, о чем я могу думать, – это ее улыбка, даже грустная, объятия и то, как сильно она заботится обо мне. Она не может исчезнуть и оставить меня с мамой и папой.
– Да. Самое время ей это сделать. – Ее телефон звонит снова, и она улыбается. – Это было быстрее, чем я ожидала.
Я наблюдаю, как она слушает кого-то на другом конце. Ее брови сходятся, а красные губы кривятся. Тяжесть в груди поднимается, как будто ее никогда и не было. Когда мама злится, это значит, что тетя Анника в безопасности.
– Нет, Георгий ничего не заподозрит.… Да... я придумаю, как отвлечь его.
Повесив трубку, она уставилась в камин, положив руку на бедро и сжав пальцами трубку.
– С тетей Анникой все в порядке? – тихо спрашиваю я.
Она резко оборачивается, как будто забыла, что я здесь. Мне не нравятся ни искорки в ее глазах, ни легкая ухмылка на ее губах.
– Как я могла не подумать об этом? Лучший способ занять Георгия – это ты, мой маленький ублюдок.
Когда она медленно приближается ко мне, я спотыкаюсь и отступаю назад, не желая, чтобы она ударила меня снова. Мои ноги ударяются о кофейный столик, и я приземляюсь на задницу.
Мама останавливается передо мной, ее тень падает на меня и загораживает свет от огня.
– Почему ты убегаешь от меня?
Она проводит ногтями по моей щеке, потом по волосам, но не ласкает их, как тетя Анника, когда укладывает меня спать. Мамина рука холодна, как и выражение ее лица.
Это все равно что оказаться в России морозной зимой.
Мама хватает меня за руку, а я стою неподвижно, как камень, не в силах пошевелиться. Она набирает номер на своем телефоне и шмыгает носом, прежде чем поднести трубку к уху.
– О, Георгий! Что делать с Адрианом?
Она замолкает, и я слышу на другом конце провода отчаянные ругательства отца по-русски.
По щекам мамы катятся слезы. Она всегда плачет, когда разговаривает с папой, хотя выражение ее лица сейчас все еще такое же, как у плохого парня.
– Он... он упал и сломал руку... Я не знаю, что делать! Пожалуйста, приезжай, пожалуйста!
Снова проклятия от моего отца. Больше русского.
– О, мой малыш!! – Мама взвизгивает и вешает трубку, шмыгая носом, а потом выражение ее лица становится нормальным. – А теперь, Адриан, ты ведь не откажешься принести небольшую жертву ради счастливого будущего твоей матери?
Прежде чем я успеваю что-то сказать, она сжимает мою руку и с силой крутит ее в противоположном направлении.
Отвратительный хлопок эхом разносится в воздухе, и я вскрикиваю.
Глава 1
Лия
24 года
Ничто хорошее не приходит без боли.
С тех пор как я была маленькой девочкой, этот факт прочно засел в моей голове
с окровавленными пальцами.
Я родилась от боли, воспитана болью и, в конце концов, приняла ее.
Однако сколько бы боли мне ни пришлось пережить, мне никогда не удавалось привыкнуть к ней. Даже когда я изо всех сил старалась тренировать свое тело для этого.
Боль настоящая, удушающая, и при правильном давлении она обязательно сломает все мои барьеры.
Однако моя выносливость сильнее.
Громкие возгласы наполняют зал еще долго после того, как опускаются занавесы для финала «Щелкунчик». Я остаюсь на пуантах, подняв руки в приветствии, даже после того, как мы скрылись из виду от публики.
Мои лодыжки кричат, чтобы их избавили от страданий, которые они неоднократно переносили за последние пару месяцев. Долгие репетиции и бесконечные гастроли притупили мои чувства, почти сливаясь друг с другом.
Я даю ему несколько секунд, переводя дыхание, прежде чем мягко приземляюсь на ступни. Мои балетные туфли неслышны посреди суеты за кулисами.
Другие танцоры облегчённо вздыхают, либо похлопывают друг друга по спине, либо просто стоят в оцепенении. Мы можем принадлежать к Нью-Йоркскому городскому балету, одной из самых престижных танцевальных трупп в мире, но это не уменьшает давления. Во всяком случае, это делает его в десять раз хуже.
Мы должны быть абсолютно лучшими, когда выходим на сцену. Когда труппа отбирала своих танцоров, единственным правилом было: ошибки не допускаются.
Бурные аплодисменты в конце нашего выступления – это не то, на что мы надеемся, это то, чего от нас ждут.
Режиссер Филипп, высокий и стройный мужчина с лысой головой и густыми седыми усами, подходит в сопровождении нашего хореографа Стефани.
Филипп улыбается, его усы подрагивают в такт движению, и мы все дружно выдыхаем. Он не из тех, кто улыбается после спектакля, если мы не сыграли идеально.
– Ты была великолепна. Браво! – говорит он с явным французским акцентом и хлопает в ладоши. Все его тело присоединяется к движению, его разноцветный шарф развевается, а тесный блейзер натягивается на его тело.
Все остальные следуют его примеру, хлопают и поздравляют друг друга.
Все, кроме меня, ведущего танцора–мужчины Райана и второй ведущей–женщины Ханны.
Некоторые танцоры пытаются завязать с Филиппом светскую беседу, но он нагло игнорирует их, подходит ко мне и подносит мою руку ко рту, проводя губами и усами по костяшкам моих пальцев.
– Моя самая прекрасная прима-балерина. Сегодня ты была настоящим произведением искусства, Лия chérie.
– Спасибо, Филипп. – Я отдергиваю руку так быстро, как только могу, и вздрагиваю, когда сухожилие болит в левой ноге. Мне нужно как можно скорее наложить на нее обезболивающий пластырь.
– Не благодари меня. Для меня большая честь иметь такую музу, как ты.
Это заставляет меня улыбнуться. Филипп, безусловно, лучший режиссер, с которым я работала. Он понимает меня лучше, чем кто-либо.
– Райан, – он кивает на главную мужскую роль, драматично выкатывая букву «Р».
– Ты был само совершенство.
– Как и ожидалось. – Райан высокомерно поднимает бровь. У него чисто американская внешность: квадратное лицо, глубокие голубые глаза и ямочка на подбородке.
– Ты тоже, Ханна, – пренебрежительно говорит Филипп. – Тебе придется поработать над своим пуантом для «Жизель».
Ее лицо светится, когда она ухмыляется мне, а затем прочищает горло. Ханна блондинка, немного выше меня, и у нее кошачьи глаза, которые она всегда подчеркивает тенями.
– Значит ли это, что мы будем пробоваться на главную роль?
Стефани встает рядом с Филиппом. У нее темно-черная кожа и вьющиеся от природы волосы, собранные в розовую ленту. Как бывшая прима-балерина Нью-Йоркского балета, она имеет репутацию, которая предшествует ей, и так же цепка, как Филипп, но они работают на удивление хорошо, как команда.
– Будет прослушивание, но не на главную роль.
– Но почему... – Ханна в последнюю секунду сдерживается, чтобы не огрызнуться.
Стефани мотает головой в мою сторону.
– Продюсеры уже выбрали Лию на роль Жизель.
Взгляд Ханны встречается с моим не без злобы. В ответ я даю ей прохладный. Занятия балетом с пяти лет научили меня быть выше их мелочной ревности и кошачьих драк. Я здесь потому, что люблю танцевать и играть персонажей, которых нет в реальной жизни. Все остальное – белый шум.
Наверное, поэтому у меня нет друзей. Одни целуют меня в задницу ради собственной выгоды, а потом вонзают нож в спину, а другие злорадствуют по любому поводу.
Все здесь просто коллеги. И, как говорила бабушка, наверху одиноко.
Мои сухожилия снова начинают болеть, и я скрываю свою гримасу. Я переутомляюсь во время этих марафонских шоу, и мне нужен последующий уход.
Сейчас.
Я киваю Филиппу и Стефани.
– Прошу меня извинить.
– Quoi? Ты не собираешься присоединиться к нам на праздничной вечеринке? – восклицает режиссер. – Продюсерам это не понравится.
– Мне нужен уход, Филипп.
– Так сделай это, а потом присоединяйся к нам, chérie (пер. дорогая).
– Боюсь, что не смогу. Я устала и нуждаюсь в отдыхе. Пожалуйста, передайте мои извинения.
Филипп и Стефани недовольно кивают. Это неслыханно, чтобы прима-балерина не посещала праздничные вечеринки, но они знают, как сильно я ненавижу быть в центре внимания за пределами танцев. Кроме того, большинство этих продюсеров-сексистские извращенцы. Я бы предпочла не встречаться с ними без крайней необходимости.
Танцоры медленно просачиваются в гримерную, болтая между собой.
Ханна наклоняется и шепчет.
– Может быть, продюсеры наконец поймут, какая ты на самом деле бездарная сука.
Я пристально смотрю на нее. К счастью, она не настолько высока, чтобы смотреть на меня сверху вниз.
– Если бы ты репетировала так же усердно, как и говорила, у тебя, вероятно, был бы шанс отобрать у меня несколько главных ролей.
Она щелкает языком, и ее лицо искажается, подчеркивая смелый макияж, который придает ей колдовской вид.
– Со сколькими продюсерами ты трахалась, Лия? Потому что мы все знаем, что ты не получила бы так много главных ролей, если бы не распутничала.
Ее слова не жалят. Мало того, что они не соответствуют действительности, но я также слышала такие уколы от всей балетной труппы на протяжении многих лет. Сначала я хотела доказать, что я не шлюха и что я добилась этого, мучая себя, но вскоре поняла, что это бессмысленно. Люди будут думать то, что они хотят думать.
Так что теперь я привыкла к ним, но в то же время я не позволю Ханне или кому-то еще ходить по мне. Расправив плечи, я говорю с насмешливым спокойствием.
– До тех пор тебе придется оставаться мисс номер два.
Она поднимает руку, чтобы ударить меня, но Райан хватает ее за запястье и притягивает к себе.
– Эй, Ханна, не волнуйся из-за людей, которые ничего не значат.