Ему ничего не стоит выжать меня досуха. Никогда не думала, что…
Всякие мысли утопают в мареве жара, волнами накрывающего тело. В горячем и сбивчивом дыхании Мера, в его сумасшедшем запахе, к которому примешивается запах секса, и пустоте. Меня укачивает на волнах сокровенных желаний и оргазмов, каких я не испытывала никогда в своей короткой жизни.
Еще.
Когда я, ослабевшая и взмокшая, с трудом усаживаюсь на диване, за окном уже виднеются розовые всполохи рассветного солнца. В гостиной стоит все тот же полумрак, но уже не пахнет стащенным у отца вином – только потом, близостью и табаком, едва ощутимо. Тело не слушается, запястья горят от боли, а низ живота сводит уже далеко не сладостным возбуждением.
Я чувствую себя немногим лучше, чем после громкой пьянки. А ведь выпила всего ничего, и то для храбрости. Мер и впрямь высосал из меня все силы, но оно того стоило. И если бы меня спросили, готова ли я повторить, я бы согласилась. Если бы спросили, жалею ли, уверенно покачала бы головой. Ни один парень в моей жизни и в подметки не годился Меру.
Жаркому, умелому и ненасытному демону. Черт.
– А ты и впрямь ничего, – хмыкает Мер и нависает надо мной с довольной ухмылкой на губах. – Могла ведь и умереть, если бы я перестарался.
– Но у тебя же получилось держать себя в руках, – выдыхаю я, потирая запястья. – И на том спасибо.
Отчего-то он закатывает глаза и поднимается с дивана, придирчиво разглядывает себя в зеркале. Приглаживает растрепавшиеся и влажные волосы, проводит длинными пальцами по многочисленным татуировкам и пару раз – я поклясться готова, что не ослышалась – чертыхается, задевая пирсинг под ребрами. И не только.
– В душ сходить не хочешь? – Только сейчас я замечаю, что голос у меня хрипит.
– Приглашаешь?
– Еще чего. Тебе и так сегодня многовато перепало.
Мер смеется, но ничего больше не говорит. Интересно, устал он или, наоборот, чувствует себя бодрым и готов повторить? Невольно, но я снова и снова перевожу взгляд на его удивительно ладное тело: на мощные плечи и спину, на подкачанные ноги и… такие же когтистые, как и на руках, пальцы. Удивительно, что хвоста нет. Отлично сочетался бы с рогами.
– Так как все-таки тебя зовут? – кутаясь в халат, спрашиваю я без особой надежды на ответ. – По-настоящему.
– Мертаэль.
«Ты, детка, язык сломаешь о мое имя», – сказал как-то Мер, а на самом деле имя оказалось простое и мелодичное. Я-то ждала невнятной тарабарщины, из которой и звука приличного не извлечь. Такими именами обычно ангелов называют. В кино так точно. Но когда я поднимаю взгляд и хочу спросить, обо что должна была сломать язык, в гостиной уже никого нет.
О демоне с удивительно мелодичным именем напоминает только оставшаяся валяться на кресле кожаная куртка, а в душе моей ворочается непривычная тоска. Грудь сдавливает неприятным ощущением пустоты, в висках стучит кровь.
Он назвал свое имя. Разве это ничего не значит? Мер запросто мог соврать. Да и какая разница? Не должно мне быть до этого никакого дела.
Я запахиваю халат поплотнее и все-таки шагаю в душ по холодному паркету.
Глава 14Мер
Две тысячи лет назад
Когда-то Небеса были полны удивительной красоты стеклянных дворцов, залитых ослепительно-ярким солнцем. Когда-то о преисподней думали как о невзрачной дыре, расположившейся под миром смертных. Смертных, созданных руками Господа и его верных подданных – ангелов, как один готовых преклонить колено перед великим Создателем. Когда-то. А сейчас о Небесах, кроме смертных, никто и не вспоминает: их двери закрыты две тысячи лет, не осталось и следа ни от верных подданных, ни от стеклянных дворцов.
Сейчас Небеса – такой же уголок запустения, как неприветливый, пожирающий себя изнутри Ад. Тесный и холодный, поросший пылью, насквозь провонявший несбыточными ожиданиями и грехом. Интересно, чем сейчас пахнут Небеса? Сожалением? Горечью поражения? Потерями? Я не могу вспомнить, как выглядел сам, когда меня только-только низвергли в преисподнюю вместе с другими выступившими против воли Создателя ангелами, но отлично помню, как выглядела моя жизнь до этого.
Помню переливающиеся на свету дворцы, залитые кровью братьев и сестер, их исказившиеся в гримасах ненависти и презрения лица. Удушливый запах гари и забивающийся в легкие дым, обжигающую правую половину тела боль и желание стоять до конца. Удивительно, как можно измениться всего за пару тысяч лет, проведенных в подготовленной специально для нас тюрьме. В преисподней, где от ангелов со временем не осталось ничего – нас исказили отчаяние и злость, ненависть к запертому на Небесах заносчивому ублюдку, к смертным, которым повезло выжить лишь благодаря нынешним демонам.
И чем они нас отблагодарили? Нарекли злом чистой воды, демонизировали, попытались превратить в свои забавные игрушки.
– И ты готов обернуться против самого себя ради блага каких-то букашек? – спросил меня тогда один из братьев – Расиэль.
Стоящий на несколько ступеней выше в Небесной иерархии, готовый обрушить меч с золотистой рукоятью, он смотрел на меня, словно я и сам стал одной из букашек – смертным, недостойным и в ногах у ангела валяться. Его мощные крылья были раскрыты за спиной и подрагивали в такт движениям, капли темно-красной крови – чужой крови – срывались вниз и разбивались о потрескавшийся камень под ногами.
– Против самого себя?
Я – и тогда у меня еще было право зваться Мертаэлем – хрипел и сплевывал на пол кровь. Уже тогда у меня осталось всего одно крыло – правое, беспощадно отсеченное мечом, валялось неподалеку. А может, его давно снесло в сторону в пылу битвы. Доносящиеся со всех сторон крики не давали сосредоточиться, от боли мутило, а лязг стали и оглушительный звон битого стекла буквально нашептывали: ничего не выйдет. Но я, упрямый и уверенный в себе, намеревался стоять до последнего.
– Если ты не забыл, Расиэль, моя добродетель – любовь, и я один из немногих на Небесах, кто еще помнит, что это значит. Брось оружие, если ты действительно веришь тем заповедям, что установил для нас Создатель.
– Предатель! – процедил Расиэль сквозь зубы, презрительно сплюнул на пол, и утонченные черты лица исказились, превратив его в подобие уродливой восковой маски. – Таким, как ты, на Небесах не место. Преклони колено, пока не поздно, покайся в грехах своих и своих пособников, и Создатель пощадит вас всех. В отличие от вас, его неблагодарных детей, он умеет прощать.
– Поэтому он не сумел простить смертных?
Я горько улыбнулся, уверенный, что наше восстание закончится ничем – пошедшие против Господа ангелы, мы не сумеем защитить ни себя, ни смертных, – но держался изо всех сил.
Надеялся, что пока заговариваю Расиэлю – правой руке Создателя – зубы, кто-нибудь успеет спасти хотя бы некоторых. К чему нам мир без смертных? Чем займутся ангелы на Небесах, если кроме Небес ничего и не останется? Чем займется Создатель? Я отчетливо представлял себе скучающего Господа на Небесном Троне, заселяющего Землю смертными вновь и вновь – и так, пока ему самому не надоест. Так, словно все это игра.
Не он ли учил нас любить детей его такими, какие они есть? Принимать их любыми.
И я научился этому лучше прочих. Тем больнее было проливать кровь братьев и сестер за право смертных на жизнь. Капелька жертвенности нужна всегда, этому тоже когда-то научил нас Создатель, но пожертвовать собственной жизнью, привычным миром и крыльями я готов не был. Так мне казалось.
– Они пошли против воли Создателя, – в голосе Расиэля не было ни намека на сочувствие или любовь. – Тебе не хуже моего известны правила, Мертаэль. Если смертные не подчиняются его воле, у них нет права называться его детьми. У таких, как ты, оно есть лишь потому, что он не разбрасывается лучшими творениями просто так. Мы созданы из его плоти и крови! Мы обязаны служить ему!
Уже тогда я не представлял себе, что лучше: остаться верным Господу и продолжать купаться в лучах его любви, надеяться на переменчивую благосклонность или следовать зову сердца. Я наблюдал за смертными с момента их рождения до того рокового дня, когда один из них рискнул посягнуть на титул Создателя. Бедняга заявил, будто того и не существовало никогда, что люди – сами хозяева собственной жизни. Влюбленный в мир, готовый отдать все за семью и близких, он был в чем-то прав.
Создатель всегда считал смертных забавными игрушками. Насылал на них напасти и катастрофы развлечения ради, уничтожал целые города, требовал невозможного. Чего стоила одна его игра в бога, в которую так охотно поверили на Земле. А его антипод? Дьявол, которого он придумал смеха ради? Ему хотелось искусить смертных и посмотреть, как они отреагируют, пожелают ли отказаться от его любви ради низменных желаний.
Чего он ждал от тех, кто никогда не видел Небес? Уже тогда при мысли об этом хотелось смеяться.
Но нам было не до смеха.
– Чем мы, по-твоему, от них отличаемся? Мы для него такие же игрушки, и ты сам готов глотку мне разорвать, лишь бы выслужиться, – скривился я и покрепче перехватил собственный меч левой рукой. На правую к тому моменту рассчитывать не приходилось. – Сегодня ты убьешь меня, а завтра он найдет себе нового любимчика и с плеч полетит твоя голова. И что ты сделаешь? Станешь молить его о пощаде? Напоминать ему о любви? Поверь мне, Расиэль, он понятия не имеет, что это такое, – с тех пор, как скинул ответственность за это чувство на меня.
– Как смеешь ты оскорблять Создателя в моем присутствии, жалкая тварь?!
Расиэль не желал слушать, как и десятки других приближенных к Господу ангелов. Им не было никакого дела, что творится с Небесами. Они не замечали, как наш дом медленно превращается в тот самый Ад, который Создатель в красках описывал смертным, едва придумав Дьявола. Рассадник грехов отца, придумавшего заповеди для всех, кроме самого себя.
Перед Господом все равны, но Господь всегда стоит на несколько ступеней выше.