Не нравится, не так ли? На лице Джейн отражается мрачное злорадство, но быстро сменяется недовольством. Ноздри ее раздуваются, брови сходятся к переносице, и она становится похожа на мелкого недовольного воробья. Без каблуков она лишь чуть выше меня, а в безвкусном свитере и с небрежно собранными в хвост волосами напоминает взъерошенную птицу, которой только в лужах и купаться. Сколько таких болтается на улицах Нью-Йорка перед кафе с летними террасами?
– Ты что о себе возомнила, а? Хозяйкой себя почувствовала? Ему плевать на людей, Сильвия, и если ты этого не поняла, то ты еще большая дура, чем я думала!
– Я точно знаю, о чем говорю, понятно тебе? Мер не просто какой-то там демон, он…
На мгновение я запинаюсь, дышу часто и шумно, но останавливаться и не думаю – внутри вспыхивает и полыхает до небес злость. Нужно раз и навсегда поставить зарвавшуюся Джейн на место. Чтобы она и не думала портить мне жизнь.
– Он особенный! И тебе этого никогда не понять. Ты жадная и завистливая ведьма, а ради меня он пойдет на все. И если ты еще хоть раз сунешься ко мне, то очень сильно пожалеешь.
Интересно, купится ли Джейн на откровенную ложь. Наверняка нет, придется просить Мера разобраться и с этим, если он изволит признать еще одно связанное с учебой желание. С него станется просто пожать плечами и раствориться в пространстве, словно и нет в моей жизни никакого демона. Гад.
– Какая же ты идиотка, – качает головой Джейн и разворачивается на каблуках.
И никакая я не идиотка. Мер и правда особенный. Просто сам этого еще не понял.
Глава 17Мер
Две тысячи лет назад
На залитом светом лугу, неподалеку от небольшой быстротечной реки, часто толпятся люди, но сегодня там нет никого. Лишь порывистый ветер тревожит высокую траву и подгоняет реку вперед. Здесь, в тишине и покое, где слышны только пение птиц да едва уловимый перезвон полевых колокольчиков, можно было бы задержаться надолго.
Но задерживаться я не собираюсь. Я спускаюсь на Землю – в огромный, безграничный, по сравнению с небольшими, ограниченными Небесами, мир смертных – лишь ради того, чтобы выдохнуть и на пару долгих мгновений отвлечься от вечной суеты. Удивительно, какой яркой и красочной кажется Земля, стоит узреть ее своими глазами. Создатель постарался на славу, вложил в этот мир душу, если она у него все-таки есть, и жить в нем, должно быть, одно удовольствие. Должно быть.
За смертными мне удается понаблюдать чаще прочих. Там, где я мановением руки создаю любовь, люди умудряются свить с десяток гнезд ненависти. Там, где мои братья сеют добродетель, люди насаждают злодеяния. И тем не менее их дом вовсе не похож на рассадник греха. Не увядают распустившиеся вокруг цветы, не жухнет трава, не чувствуется специфического смрада злости со стороны расположенного за рекой поселения. Там, вдали, стоят мелкие дома и бродят туда-сюда едва различимые отсюда человеческие фигуры, сейчас больше похожие на расплывчатые тени.
Люди умеют справляться с пороками, которые изо дня в день насылает на них Создатель. Отец. С тихим вздохом я опускаю взгляд на неспокойную, бегущую в одной ей известную даль воду и вновь поднимаю глаза к Небесам. Голубые, затянутые редкими сероватыми облаками, они кажутся на удивление спокойными. А где-то там прямо сейчас отчаянно спорят братья, не в силах совладать с эмоциями. Спорят по поводу сомнительных решений отца, планируют поднять настоящее восстание.
Обрушившиеся на смертных наводнения, извержения вулканов, страшные эпидемии и даже рой саранчи – люди выдержали все испытания, посланные Создателем. Выдержали и не сдались. Удивительно, как они до сих пор возводят глаза к небу и воздают отцу хвалы, понимая, что все эти напасти – его рук дело. Я не уверен, что сумел бы найти столько любви в своем сердце. Я, созданный нести эту добродетель ангелам и людям, не уверен, что до сих пор испытываю к Создателю любовь.
Нельзя искренне любить того, кто пошел против собственных детей. Не так уж и важно, смертных или нет – немногим мы друг от друга отличаемся. Да, за моей спиной тяжелеют светлые крылья, а глаза излучают свет, я способен создавать любовь буквально из ничего и могу с легкостью повлиять на любого смертного или ситуацию на Земле, но… Что эти его способности рядом с выносливостью людей? С их упертостью и умением прощать?
Я, в отличие от них, отца простить не могу.
– Святой Боже! – раздается позади женский голос.
Прежде чем обернуться, я слышу приглушенный звук удара и непроизвольно, скорее рефлекторно расправляю широкие белые крылья. Несколько перьев летят в стороны.
На самом краю широкого луга стоит смертная – невысокая светловолосая девушка с яркими серо-зелеными глазами. В ногах у нее валяются плетеная корзина и охапка фиолетовых и серебристых полевых колокольчиков. Взгляд у нее удивленный, глаза широко распахнуты, а руки прижаты к груди, и кажется, будто еще несколько мгновений, и она расплачется. Губы дрожат, она делает несколько неуверенных шагов вперед.
Стоит исчезнуть, вернуться домой быстрее, чем у смертной возникнут вопросы или желание закричать, позвать сюда остальных, но я не могу пошевелиться. Смотрю в блестящие от слез глаза и понимаю, что вижу эту девушку далеко не впервые. Несколько раз, когда я спускался на Землю в поисках тишины и покоя, она – ее силуэт я видел лучше прочих, она всегда стояла ближе – наблюдала за мной со стороны деревни. Украдкой, притаившись за деревом, никогда не выглядывая и не говоря ни слова.
Мы оба предпочитали делать вид, что на самом деле не замечаем друг друга. И до этого дня такой расклад меня вполне устраивал. Никогда у меня не возникало желания пообщаться со смертными лично – одна из заповедей Создателя запрещала контактировать с ними напрямую. Мы, ангелы, обязаны приглядывать за смертными и направлять их на путь истинный, но никогда не показываться им на глаза. Никогда не заводить любимчиков.
«Правила есть правила, дети мои», – говорил отец смеясь. Свод правил, когда-то высеченный в камне и выставленный в центральном зале стеклянного дворца, давно уже не влезает на каменную скрижаль. Много лет, как он задокументирован на длинном свитке, ознакомиться с которым обязан был каждый ангел. И я знал правила наизусть.
Жестокие, не имеющие ничего общего с добродетелями правила.
– Все-таки ты настоящий, – надрывно, хрипло шепчет девушка, подходя ко мне все ближе. Длинная коса, перекинутая через плечо, подскакивает в такт движениям. – Я так часто приходила сюда в надежде хоть раз увидеть тебя поближе. Хотя бы раз…
Словно зачарованная, она смотрит на мои расправленные за спиной крылья, с благоговейным трепетом переводит взгляд на сверкающие золотом глаза и падает на колени в нескольких шагах от меня. Тянется длинными, мозолистыми от работы в поле пальцами к светлой мантии, украшенной золотом – нанесенными прямо на ткань словами Создателя. Давно потухшими, забытыми.
«Бог есть любовь. Любите друг друга, как я возлюбил вас». Любовь – единственное искреннее чувство, на которое я способен. По отношению к братьям и сестрам, по отношению к смертным и их бескрайнему миру, по отношению к Небесам. Не способен я лишь на любовь такую же, какой одаряет всех и каждого отец. Отвратительно лицемерную, искаженную, отравленную ядом самодовольства и превосходства. В глубине души я уверен, что Создатель давно уже разлюбил собственных детей и мир вокруг – в то мгновение, когда наделил одного из сыновей этой добродетелью.
И ни одной из семи добродетелей в нем не осталось. Теперь он увлечен лишь грехами и пороками, какие придумывает изо дня в день. Адом и Дьяволом, каких создал на потеху себе и смертным. Тем самым смертным, что и так шагу ступить боялись без одобрения Бога.
– Встань, Сильвия, – произношу я мягко. Брови сведены к переносице, в уголках глаз залегли малозаметные пока морщины. Улыбка выходит блеклой и едва ли искренней. – Так ведь тебя зовут?
– Ты… Откуда ты знаешь?
Сильвия заикается, пятится и с трудом поднимается на дрожащие от волнения ноги. Даже на расстоянии чувствуется ее страх перед существом, равным Богу. Перед одним из первых его детей – об ангелах среди ее народа ходят легенды, но далеко не все из них правдивы, большая часть придумана отцом и скормлена смертным потехи ради.
– Прости, если повела себя не как подобает. Я никогда раньше… Я никогда не встречалась с детьми Господа. Мне же не снится? Я так часто видела тебя с того берега, но ни разу не решилась кому-то рассказать. Думала, может, Господь так меня проверяет. Болтать-то кому попало – это не дело…
Тараторит она так, что за ее мыслью не поспеть даже ангелу. Сложив крылья за спиной, я шагаю вперед и нависаю над ней, мягко улыбаюсь и касаюсь горячими, как солнечные лучи, пальцами ее лба. Сильвия мгновенно умолкает, смотрит на меня с искренним удивлением, приоткрыв рот и будто забыв, что говорила несколькими мгновениями ранее.
В ее сознании вихрем проносятся воспоминания: о смерти матери в родной деревне; о замерзшем насмерть молодом человеке, что обещал забрать ее с собой и увезти в далекие-далекие земли, где не будет больше холодов; о засухе и неурожае. А следом за ними – о ярких полях колокольчиков, о звонком смехе на берегу реки, о спорой работе в поле бок о бок с такими же деревенскими девушками. Самое последнее воспоминание являет мне мой собственный образ. Это воспоминание о моей величественной фигуре на берегу сверкающей на солнце реки, о мелко подрагивающих крыльях за спиной. Таких огромных, что восторг Сильвии невольно передается и мне.
Нет во мне того величия, какое представляет себе смертная. А если бы было, я давно уже поддался бы на уговоры братьев и решился поговорить с отцом. Восстать против его жестокой тирании, потребовать сохранить жизнь смертным, с которыми тот намеревался покончить раз и навсегда.
Вместо этого я трусливо спускаюсь на Землю и долгими минутами смотрю на воду, словно там, на глубине, скрываются ответы на все вопросы.