По той же причине он оставил меня сгорать от пожирающей все вокруг похоти. Смертные никогда не перестанут ценить ни любовь, ни похоть. Никогда не откажутся от плотских желаний, не отвернутся друг от друга.
Сколько раз меня вызывали во времена расцвета церкви на Земле? Гораздо больше сотни, и я, в отличие от Расиэля, не сдался. Прошедший через Ад дважды, я наконец смирился со своей отвратительной сущностью. Собственными руками задушил остатки любви, доставшиеся в наследство от ангела Мертаэля, и с распростертыми объятиями принял нового себя.
Демон должен уметь вертеться, чтобы выжить в этом мире. Сводить с ума женщин, обманывать мужчин, не обращать внимания на чужие эмоции.
Эмоции, желания, души – всего лишь пища. Впускать в сердце смертных, переживать за их скоротечные жизни, за их глупые судьбы – удел слабых. И слабость осталась в каменной комнатушке, где тогда еще Мертаэль задыхался от боли и срывал горло, не в силах отказаться от своей поганой сущности. Окажись на моем месте ангел, способный разве что разгонять ветер крыльями и дарить бедным смертным любовь, выжить ему точно не удалось бы.
Что такое любовь рядом со стремлением смертных к власти? К богатству? К удовольствию? К защите от церкви, что с рвением фанатиков гнала неугодных? Ничто.
Любовь – давно забытая, бесполезная добродетель, какую отец не пожелал сохранить. Да и не только любовь.
Иногда, заглядывая внутрь себя, я задавался вопросом: не сохранилось ли где-то глубоко внутри отголосков моей ангельской сущности? Создатель ведь не пожелал завести новых детей. Сколько раз мне ни доводилось возвращаться в мир смертных в разные периоды времени, никто не болтал о божественном вмешательстве. Ни странных видений, ни упоминаний о встрече с настоящими ангелами: все обрывалось в тот момент, когда отец превратил Небеса в руины руками своих идеальных детей.
Небеса закрылись навсегда, а у смертных в руках остались лишь ритуалы призыва, разбросанные по старым пыльным книгам. Передающиеся из уст в уста между теми людьми, что еще верили в магию. Черную, постыдную магию. Когда-то за такую сжигали на костре, но чем дальше в развитии шагало человечество, тем меньше о ней вспоминали вообще.
И вот тогда-то Ад и пришел в упадок.
Сгусток лавы, заменявший нам солнце, едва не потух – теперь он с трудом освещает территорию, а большинство приземистых домов превратились в руины. От когда-то солидного, протянувшегося на многие мили городка остались лишь редкие дома. От когда-то уверенных в собственных силах демонов – бледные тени, готовые на все, лишь бы покончить со своим жалким существованием. Голодные, скучающие, они только и знают, что сидеть и плевать в потолок. Некоторые играют в кости и делают ставки, когда отец наконец разозлится вновь.
Кто-то и впрямь верит, что где-то там у Создателя припасен целый ящик новых игрушек. Ангелов, например, каких он рано или поздно низвергнет в Ад так же, как и всех остальных. Или спустит на демонов, когда ему надоест наблюдать за нашим падением. Когда все мы наконец сломаемся и примем свою участь.
Но разве могут сломаться давно разбитые игрушки? Разве что рассыпаться в пыль.
Прах нескольких братьев я лично развеял по ветру над одним из неприветливых домов. Слабые, младшие, лишенные и сильной добродетели, и смертного греха, они не сумели продержаться и нескольких сотен лет. И когда-то их гибель давила на мое новое демоническое сердце. Сейчас же я с трудом могу вспомнить, кто это был и как их звали.
Какая разница? Воспоминания смешиваются в неприглядную, неразборчивую кашу, и одно уже не отличить от другого. Я с силой надавливаю на глазные яблоки и тяжело, шумно выдыхаю.
Прошлое слишком часто напоминает о себе в последнее время. Меня словно окунают с головой в холодную воду, заставляя вытаскивать наружу все то, что я давно похоронил. Заставляя думать, что где-то в глубине моего отвратительного демонического нутра все-таки сохранилась проклятая добродетель. Будто я могу в один момент подняться, отбросить грех и вновь отрастить огромные белоснежные крылья.
Только я прожил достаточно, чтобы отбросить не грех, а веру в глупые сказочки. Поганый ублюдок, засевший на Небесах и двигающий фигурки на Земле и в Аду, как вздумается, никогда на такое не пойдет. Да и что, черт побери, он стал бы делать с одним-единственным ангелом? Не способным на добродетель к тому же. Испорченным. Сломленным.
Поверь, он бы нашел тебе применение. Создал бы еще шесть идеальных, вышколенных и приученных вторить каждому его слову, чтобы ты чувствовал себя ущербным.
Ну и дрянь. Я залпом опрокидываю стакан водки со льдом, но не чувствую ни обжигающего вкуса алкоголя, ни желанного холода – напиток не оставляет после себя никаких ощущений.
Смеется ли отец сейчас? И куда собирается подвинуть фигурку последнего своего сына? Влево, где я все-таки прикончу Сильвию Хейли, чтобы остаться тем, кто я есть, – демоном, инкубом, лжецом, перевертышем? Или вправо, где поддамся тлеющему в глубине души отвратительному чувству, наверняка принадлежащему Мертаэлю, и исполню сокровенное желание Сильвии?
Я внимательно смотрю на собственные ладони. Множество линий сливаются в кривой, неприглядный узор.
Черт побери, разве не должны были все эти чувства атрофироваться с годами? Разве я не должен был забыть, каково это – привязываться? В сознании то и дело всплывает образ Сильвии: раскрасневшейся, растрепанной, с такими же тонкими чертами лица и серо-зелеными глазами, как у той девчонки из далекого прошлого. Лишившейся всего, но готовой довериться ангелу лишь потому, что за спиной у него белели крылья. До чего же ярко она верила в любовь.
Почти так же ярко, как моя Сильвия.
Я кривлюсь от отвращения. Моя? Смертная всего лишь связана со мной контрактом, вот и все. Но в голове снова и снова проносится наш последний разговор. Отчаянная, Сильвия Хейли готова пойти на все ради любви: быть может, даже погубить меня.
Не представляю, что произойдет, если я все-таки признаюсь самому себе в симпатии к этой ненормальной смертной. Единственной, что пожелала любви от непостоянного, лишенного совести и жалости демона. Меня начнет ломать, как в прошлом? Придется пройти через сотни лет жуткой боли, вывернуться наизнанку и стать чем-то худшим, чем носитель греха похоти? Или я превращусь в такую же унылую тень самого себя, как Расиэль?
Тогда никакая душа, пусть даже самая яркая и светлая на Земле, мне уже не поможет. От демона Мера или ангела Мертаэля – уже неважно – не остается и следа. Может быть, Сильвия останется жива при таком раскладе. На мгновение в голове проскальзывает мысль, не задумала ли она все это с самого начала, но тут же отступает в сторону. Сильвии не хватило бы хитрости. Да и для чего? Все ее мысли у меня как на ладони, ничего она не желает так сильно, как искренней любви.
– Чувствуешь себя победителем, а? – спрашиваю я устало, поднимая глаза к светлому потолку. – Надеюсь, у тебя есть план Б. Я не собираюсь сдаваться.
Но я прекрасно знаю, что отказаться от Сильвии уже не смогу. Я не лгал, когда говорил, что она принадлежит мне – ее душа, тело и желания не достанутся никому другому. Ни демону, ни Богу. Легкомысленная, одинокая и не знающая, что ей нужно от жизни, Сильвия запала мне в душу.
Может быть, все дело в ее глазах и проснувшейся во мне сентиментальности. Может быть, отец и впрямь ждал момента, чтобы сыграть на единственном моем слабом месте – на сохранившихся где-то там воспоминаниях о добродетели.
А может, я просто ищу себе оправдание.
Демоны не способны на любовь, но ощущения отчаянно убеждают меня в обратном.
И кого же ты любишь сильнее? Какую-то девчонку, каких можно найти десяток, если вовремя подбросить информацию о ритуалах в нужные руки? Или самого себя? Сделаешь хоть один шаг в ее сторону, и твоя жизнь развалится на кусочки. Тебе не будет места ни на Земле, ни в Аду, ни на Небесах. Если вообще удастся остаться в живых.
В номере отеля, где я коротаю сегодняшнюю ночь – как и десятки ночей до нее, – нет зеркал, но я догадываюсь, насколько сбитым с толку сейчас выгляжу. Сам того не замечая, приглаживаю волосы пятерней, задеваю обросшие мелкими отростками рога и недовольно фыркаю.
Готов ли я расстаться с привычной жизнью ради девчонки?
«Я готова на все», – так она сказала. В отличие от отчаявшейся Сильвии, я на все не готов. Ее навязчивое желание давит на сознание, сплетается с моими собственными в уродливый узел.
Просто убей ее. Прикончи, как десятки людей до нее. Уничтожь ее отца, чтобы она все-таки возненавидела тебя. Разорви на части всех в «Хейлис», чтобы полиция повесила убийства на нее и упекла девицу в тюрьму. У тебя развязаны руки, ну!
Но нет, руки у меня связаны – отвратительной привязанностью, которую я до вчерашнего дня успешно отталкивал в сторону. «Прикончи меня», – сказала Сильвия, а я сумел лишь поцеловать ее так отчаянно, что самому стало не по себе. И связал я себя сам. А может, это заботливо сделал отец, когда заставил Сильвию встать в круг призыва и прочесть заклинание? Пролить кровь.
– Надеюсь, что у меня тоже есть план Б.
Я качаю головой и отпиваю водку прямо из горла, напрочь забыв о лежащих неподалеку сигаретах. Их вкус мог бы оказаться поярче. Заглушить противную горечь эмоций.
– И что я достаточно упрям, чтобы держаться до последнего.
Сильвия не услышит от меня заветных слов любви. Никогда не узнает, что демоны способны на привязанность. Пусть глупышка думает, что я остаюсь рядом лишь потому, что исполняю ее желание.
В этом же и выражается любовь в понимании смертных, так ведь?
И отец не заставит меня произнести ни слова.
Надежда погибла в Аду еще раньше любви, сдалась в первую тысячу лет, и с тех пор лежит в одном из подвалов, лениво играя в кости с бывшим носителем веры – Таниэлем. И в их душах много лет как не осталось ни следа от великих добродетелей.
– Черт бы вас всех побрал. Единственное, чего мне хотелось в этом отпуске, – повеселиться и расслабиться после двух сотен лет в неприветливом, затхлом и насквозь провонявшем отчаянием Аду. На такую дрянь я не подписывался.