него начинают обращать внимание специалисты. Мне кажется, ты не должен пускать это дело на самотек. По–настоящему надо приложить все усилия и защитить идею патентами, прежде чем к ней примажутся.
— Да–да, помню, видел я статьи Вудбери, — сказал Домингец. — По–моему, они весьма любопытны. У меня–то эти идеи давно зародились, еще в бытность мою на ранчо в Монтеррее. Знаешь, пока я объезжал коней, хватало времени обо всем поразмыслить. А ты и впрямь веришь в перспективность моей работы для практических целей? Я спрашиваю о ближайшем времени, потому что в будущем–то она, конечно, пригодится, но сейчас техника, скорее: всего, еще не достигла нужной–высоты.
— Разумеется, верю, — ответил я. — Вообще–то наша фирма серьезно подумывает о том, чтобы расширяться именно к этом направлении. В подмогу нам нужны самые светлые умы. Так или иначе я с тобой собирался об этом потолковать. Нам необходимо всестороннее исследование по управлению, и в частности по применению электронных ламп в управлении. Не возьмешься ли? Перед моим отъездом старина Уильямс уполномочил меня обговорить с тобой этот вопрос. Если возьмешься, можешь стать у нас постоянным консультантом. Работы Вудбери любопытны, но он ведь умалчивает о том, какие именно электронные, схемы намерен применить для воплощения своих идей. Беспрерывно упоминает о каких–то идеальных элементах, которым можно придавать любые желательные характеристики. Но мы–то вынуждены обходиться реально существующими катушками, конденсаторами, лампами, а они более или менее одинаковы, так что, попытавшись ими воспользоваться, мы не удовлетворим всем требованиям теории Вудбери. Да–да, знаю, Вудбери выдал две–три чисто конструкторские идеи, и, по его словам, схемы его работоспособны. Вполне возможно, но лучше бы кто–нибудь вплотную занялся этим вопросом и высказался со всей определенностью. В этом направлении у нас работают несколько толковых инженеров, но своими силами они, по–моему, не справятся, а нам желательно получить совет первоклассного специалиста. Мы были бы крайне рады, если бы ты занялся этим делом сам, но если не можешь, то не порекомендуешь, ли кого–нибудь другого?
— Да, приходят мне на ум две–три фамилии, — ответил Домингец. — Не исключено даже (хотя маловероятно), что я мог бы заняться и сам. Но ты ведь понимаешь, какой сейчас на меня спрос. Ничего не могу твердо обещать.
Домингеца позвали к телефону. Мы с Селестой воспользовались случаем переброситься несколькими словами.
— Грегори, — сказала Селеста, — ты оказываешь нам с Диего огромную услугу. При всей его кажущейся самоуверенности в действительной жизни он чересчур скромен, себе же во вред. Я ужасно боюсь, что здесь, в Уайт–Пилларс, он чувствует себя ущемленным. Я не хочу, чтобы он считал себя всего–навсего мужем богатой женщины. Если он достигнет положения, при котором деятельность инженера будет приносить ему удовлетворение, а гонорары за консультации будут покрывать его долю расходов по хозяйству, то ему, я уверена, станет легче… да и мне тоже. Какая заботливость с твоей стороны — предоставить ему такую возможность!
Я уехал, чрезвычайно довольный ощутимыми результатами наших переговоров, но несколько смущенный необходимостью обманывать хорошую женщину.
Однако и перед Уильямсом у меня были обязательства, поэтому приходилось выбросить Селесту из головы. А Уильямса я мог с чистой совестью заверить, что в мозгу Домингеца семена сделки упали на благодатную почву, и посеяны они так мастерски, что постепенно Домингец начнет считать себя инициатором замысла и припишет себе немалую изворотливость.
Через несколько дней меня вызвали к Уильямсу.
— Меня очень соблазняют ваши–идеи насчет работ Вудбери, — сказал он. — Если мы ими займемся, то, мне думается, ваш с Каммингсом подход самым правильный. Правда, я еще не совсем уверен, можно ли реализовать его работы в обозримом будущем и стоит ли нам заняться ими безотлагательно. Однако мы ведь не сию минуту обязаны принять решение. На тот случай, если мы захотим продолжить игру, я прощупал Уолл–стрит. По–моему, мы можем рассчитывать, за нужную сумму. Кстати, а у вас как дела с Домингецом?
— Недурно, — ответил я и–дал краткий отчет о беседе–в Уайт–Пилларс.
— Вы все проделали как надо, — заметил Уильямс. — В Домингеце возбудили интерес, а нас не связали мало–мальски существенными обязательствами. Слов нет, вы дьявольски хитры и осторожны. Всегда находите выход в щекотливой ситуации, быть может, не совсем так, как справился бы с ней я, но зато так, как я хотел бы уметь. Знаю, в бизнесе приходится залезать в чужой карман, и вас это мучит до колик, но получается это у вас мастерски. Ну–с, а: каков же следующий шаг?
— Их два, — сказал я. — Во–первых, будем отсчитывать часы, покуда Домингец не созреет. Идеи–то я в него заронил, но пусть пройдет время, пусть он с ними сроднится и поверит, будто они исходят от него самого. Чересчур поторапливать его не стоит, иначе мы себя выдадим, а уж как он тогда все воспримет — я не берусь предугадать.
Во–вторых, с Уотменом я уже виделся и говорил; он не станет дуться, если мы преподнесем пенки Домингецу. Кстати, мне кажется, Уотмену следует основательно прибавить жалованье в виде компенсации за то, что мы превращаем его в козла отпущения. Прибавки он так или иначе заслуживает, а мы должны готовиться к тому, что его идеи будут скармливаться Домингецу.
Если затея пройдет, то надо серьезно подумать о том, что же делать с Вудбери. С легкостью он к этому все равно не отнесется, но совершившийся факт воспримет лучше, чем нашу попытку слишком рано посвятить, его в суть дела. Тогда–то он заподозрит неладное. А так можно рассчитывать, что ему не хватит житейской мудрости разобраться в нашей роли. Лучше всего, если он сочтет нас чересчур наивными, не понимающими ценности его работ. Он не должен знать, что мы инициаторы заговора и прекрасно ведаем, что творим.
Чем больше я занимаюсь этой историей, тем меньше мне нравится, как мы обходимся с Вудбери. При всей своей запальчивости он же действительно великий человек. Я общался с ним на протяжении многих лет, пока нас обоих не завалили военными заказами. Пусть мое занятие ему не очень–то нравится, но ко мне лично он относится очень хорошо, насколько вообще способен на хорошее отношение. Я знаю, по настоящему–то мы действуем в его интересах, но страшно подумать, что бы он сказал, если бы проник в наши замыслы.
— Значит, вам свойственны порывы мягкосердечия, — заявил Уильямс. — С трудом верится, что вы соглашались пойти на эту затею. Иногда я вас перестаю понимать. До чего же вы сентиментальны!
— Пусть так, — ответил я, — но на меня рассчитывайте твердо: я доведу дело до конца. По–моему, вы и сами были бы рады, если бы требования бизнеса меньше уязвляли хрупкую совесть.
— Пожалуй, вы правы, — сказал Уильямс, — хотя, признаться, наибольшее сочувствие вызывает во мне не Вудбери. Его никто не неволил изображать Диогена и торчать в своей бочке. Навряд ли целесообразно изливать на него чрезмерную жалость. Он получил удовлетворение, сделав работу, а это для него главное. Не может же человек вечно лежать камнем преткновения на пути изобретательства. Нет уж, кого мне жаль, так это Уотмена. Он хорошо работает. Отнимать у него право на признание заслуг — несправедливость. Безусловно, я сделаю все от меня зависящее, чтобы он получил хоть какую–то компенсацию. Но наши инженеры его любят. Когда правда всплывет наружу, молодежь примет его ближе к сердцу, чем сам Уотмен. Понятно, в наши дни инженер не может изобретать в одиночку и надеяться, что счастливая случайность принесет ему богатство. Когда я был молод, все мы надеялись, что в один прекрасный день наживем состояние. А пока, на время, не возражали подтянуть потуже ремешок. Нынче в популярных журналах печатают рассказики об успехе, чтобы у американского юнца сложилось впечатление, будто все осталось по–прежнему, а ведь на самом–то деле все переменилось. Может быть, оно и к лучшему. Многое можно сказать о преимуществах солидного оклада и постоянной службы перед условной долей в блуждающем огоньке.
— По–моему, в главном наши взгляды сходятся, — сказал я. — По крайней мере, в том, что мы делаем. Пожалуй, расходимся мы в оправданиях перед самими собой. Ладно, вы, насколько я понял, одобряете нынешние мои планы, хотя бы в принципе.
Несколько месяцев я благоразумно сторонился и Уотмена, и Домингеца. Но все же сложа руки я не сидел, а держался в курсе того, как варится зелье. Не проявляя чрезмерной заинтересованности, я вел переписку с Домингецом; инициативу предоставлял ему, сам же довольствовался изъявлениями сочувственного внимания и вялого любопытства. Часто случалось мне говорить с Уотменом и выслушивать его восторженные сообщения о ходе работы. Бывали у него м унылые периоды, когда все шло не так гладко, как хотелось бы. В беседах с ним я время от времени ронял то или иное замечание, доказывал, что желаю ему всяческих успехов, но особого нетерпения не испытываю.
К этому времени Уотмен начал получать отличные результаты. Прошло еще полгода, и работа Домингеца приблизилась к стадии опубликования. Я заколебался: дождаться выхода ее в свет, а затем уж изложить Домингецу свое предложение или сделать это немедля? В общем, остановился я на золотой середине: выждать достаточно долго, чтобы Домингец подумал, будто его опус уже привлек к себе внимание, но недостаточно долго для того, чтобы идею выхватили у нас из–под носа другие концерны.
Я всячески старался хорошо информировать Уотмена о ходе работы Домингеца, а еще пуще — передавать Домингецу идеи Уотмена, причем в настолько завуалированной форме, что всю их значимость Домингец осознавал далеко не сразу, а спустя изрядное время, и тогда уж верил, будто додумался до них самостоятельно. Домингеца надо было держать чуточку позади Уотмена, но по возможности с наименьшим разрывом, чтобы Домингец не выпускал приманки из виду. Все это напоминало мне охоту с гончими. Электронный заяц маячил впереди, на таком расстоянии, что пес волей–неволей развивал максимальную скорость.