Искусство частной жизни. Век Людовика XIV — страница 59 из 84

в комнату, я издали заметил луч сияющего блеска вашей королевской особы, — я хочу сказать, Вашего Королевского Высочества, в котором собраны все грации и красоты, способные прельщать взор; ибо, хотя вы всегда очаровательны, лилейная белизна, которую вы скрываете под нитью или шелком, эта белоснежная грудь, которую вы не могли укрыть от моего взора, в соединении с величием вашей фигуры, оказали на меня то же действие, что и на высочайших владык мира. Соединение стольких чудес не может не вызывать желания их созерцать. Я знаю, что созерцание прекрасного приносит удовольствие, удовольствие разжигает желание, а желание стремится к наслаждению. Одним словом, мне было не уйти от этих чар, ставших моим несчастьем. Увы! Ныне я понимаю, сколь прекрасно и выгодно звание короля или правителя, ибо лишь им дано безнаказанно стремиться к обладанию этой красотой. Да, Мадмуазель, я утверждаю, что тот, кто вправе вздыхать по прелестям Вашего Королевского Высочества, — без сомнения, счастливейший человек на свете; конечно, блаженство того, кто станет их обладателем, будет еще большим». «Меньшего я и не ожидала от вас, господин де Лозен, — сказала Мадмуазель, — и предчувствовала, что представление, которое вы разыграли у дверей моей комнаты, закончится галантностью, прекрасно измышленной и воплощенной». «Ах, Мадмуазель, — отвечал господин де Лозен, — как же низко Ваше Королевское Высочество обо мне судит, так думая! Почтение, которым я вам обязан, и обет закончить свои дни в служении вам не принудят меня утаивать мысли, и если надо, то я готов поведать о том всему миру». «Так вы, сударь, думаете, — отвечала Мадмуазель, — что лишь короли и правители имеют законное право стремиться к прекрасному? Разве вам не ведомо, что на это может претендовать лишь достоинство и что ни кровь, ни титулы не прибавят ценности, если, кроме них, ничего нет? Вам известно, что бесчисленное множество людей, без поддержки рождения или крови, завоевывали право желать величия, исключительно благодаря собственным достоинствам. И я, не кривя душой, могу сказать, что первый среди них граф де Лозен, иначе господин де Пегилен, и если по своим качествам он отличается от людей заурядных, то это способно возвысить его, причем с полным основанием, до необычных высот. Не хочу говорить больше, но когда бы вы знали, как я вас ценю, то не завидовали бы другим титулам, если мое уважение для вас и вправду что-то значит». «Ах, Мадмуазель, — отвечал господин де Лозен, — как я счастлив, что имел честь вам понравиться! И вдвойне счастлив тем, что вы меня немного цените! Да, Мадмуазель, раз Ваше Королевское Высочество соблаговолили объявить мне о столь непомерном счастье, позвольте мне предаться сладким порывам, которые вызывает ощущаемая мной радость, и дать мой душе обнаружить своими движениями тот экстаз, в который погрузили ее ваши последние слова. Ибо, если это правда, — в чем невозможно сомневаться, зная искренность вашей души, — разве нет у меня оснований считать себя счастливейшим из людей? Что я могу сделать, дабы выразить свою признательность за все, чем обязан Вашему Королевскому Высочеству? Как я несчастен, что могу лишь этого желать, причем тщетно, вовеки не имея возможности расплатиться за самое ничтожное из ваших благодеяний!» «Я ничего от вас не требую, — сказала Мадмуазель, — лишь продолжайте этого желать и, если представится случай, исполните желаемое». «Да, Мадмуазель, — отвечал господин де Лозен, — я отважусь желать, предпринять и исполнить все, служа Вашему Королевскому Высочеству вплоть до последнего вздоха».

Вот неплохое продвижение для нашего новоиспеченного любовника; по моему мнению, ему никогда не доводилось проводить столь сомнительное и отважное предприятие с таким успехом, а последний разговор, позволявший ему надеяться, стал для него лакомой наживкой: из него он почерпнул отвагу следовать своей судьбе до самого конца. Некоторое время он провел в таком положении, продолжая с более чем обычным прилежанием служить Мадмуазель; и по мере того как замечал, что принцесса с удовольствием его терпела, не упускал ничего, на что способен острый ум, чтобы поддержать себя в ее добром мнении; он всегда находил случай для сотни любезностей, приходивших ему на ум; и во всех беседах с принцессой он своими поступками проявлял такую почтительность, а нравом — веселость, что в придачу к живости ума и силе суждений все это было слишком сильно, чтобы ему сопротивляться. И Мадмуазель, чей ум более других был способен судить о таких вещах, черпала в том слишком много удовольствия, чтобы ему не поддаться, тем самым утрачивая способность сопротивляться. Она бывала в восторге, когда видела, как он входит в ее покои, ибо считала его своим безусловным завоеванием, и бросала все занятия ради беседы с ним, ни в чем другом не находя такой отрады.

Так обстояли дела, меж тем как граф де Лозен, с каждым днем влюбленности в Мадмуазель становясь все смелее с ней и ближе, надумал способ узнать, подлинным или ложным, призрачным или реальным было его счастье. Как вы увидите, предприятие это было необычное, но чудесно ему удавшееся, поскольку он убедился в своем безусловном успехе.

Однажды он был у принцессы, ибо старался как можно меньше ее оставлять, и если он выказывал стремление остаться, то Мадмуазель не меньше стремилась его удержать; так вот, он был у нее, и после долгой беседы дал понять, что хочет что-то сказать ей одной. Мадмуазель без труда это заметила и, отведя его в сторону, сказала, что готова его выслушать, если у него есть что сказать. «Правда, — отвечал господин де Лозен, — я хочу попросить Ваше Королевское Высочество о милости, но не решаюсь это сделать без вашего дозволения». «Вы уже давно имеете его, сударь, вам стоит только сказать и смело просить всего, что от меня зависит, ни в чем не сомневаясь». «Хотя Ваше Королевское Высочество столь милостиво обещает исполнить мою просьбу, было бы несправедливо этим злоупотреблять, — продолжал господин де Лозен, — и, если бы я руководствовался иными мотивами, помимо ваших интересов, то, без сомнения, был бы менее смел и более осмотрителен». «Ваши интересы или мои, — отвечала Мадмуазель, — для меня это одно. Говорите и будьте уверены, что получите все, о чем попросите». Господин граф де Лозен отвечал на эти любезные речи глубоким поклоном, а затем продолжил так: «Уже несколько дней я взял себе в голову, что Ваше Королевское Высочество должны вскоре выйти замуж, и эта мысль столь сильно запечатлелась в моем уме, что я считаю ее верным знаком или, чтобы лучше выразиться, делом уже свершенным, и я так этому верю и радуюсь, что позволил себе вольность обратиться к вам со смиренной мольбой: по всей видимости, дело это неизбежное, ибо величайшие мира сего взыскуют этого счастья, а ваша слава повсюду поведала о силе вашей прелести, и среди посвященных в чудесные обстоятельства вашей жизни мало тех (вернее, их нет), у кого не был бы приятно смущен дух и кто бы не вздыхал по вам; если только небеса не решили сделать вас виновной в крайней несправедливости, из этой толпы воздыхателей вы однажды достанетесь одному, и я знаю, что это будет скоро. Я никак не могу выкинуть эту мысль из головы, и она так занимает мое воображение, что я давно уже ни о чем другом не думаю. Поэтому милость, о которой я прошу Ваше Королевское Высочество, состоит в том, что, будучи ранее почтен вашим доверием, я снова о нем умоляю». Тогда Мадмуазель, взирая на него с видом нежным и искренним, отвечала ему такими словами: «Сударь, это справедливо; раз избрав себе наперсника в одном, не доверять ему безоговорочно означало бы отречься от своего выбора. Что до меня, то я не собираюсь так поступать, и я хочу сделать вас единственным хранителем самых тайных моих мыслей; если случится, что, говоря о них, я допущу неосторожность, не забывайте: будучи человеком чести, вы обязаны хранить секрет, а умение молчать — не меньшее искусство, чем умение хорошо говорить. Кстати, скажите, что вы у меня просите; я не говорю о ваших галантностях; из уважения к вам я даже согласна терпеть, когда вы мимоходом мне их говорите, ибо знаю, что такой галантный и придворный ум, как ваш, не может без них обойтись. Лишь вы, сударь, способны так изящно льстить и выдавать обычную мечту за нечто надежное и неопровержимое, хотя на самом деле такое не всегда вообразишь». «Пощады, Мадмуазель, — отвечал господин де Лозен, — что вы такое говорите? Так вы полагаете, что я думаю не то, что только что сказал! Когда бы Ваше Королевское Высочество могли читать в моем сердце, вы бы увидели, как все в нем истинно, и не имели бы причин во мне сомневаться. Я настолько убежден в том, что сейчас изложил, что вы наверняка увидите следствия, и, если мои молитвы будут услышаны, в самом скором времени. А поскольку об этом деле раньше или позже узнает весь свет, я прошу у Вашего Королевского Высочества чести узнать первым…» «Что?» — прервала его принцесса. «Имя того из ваших воздыхателей, здесь при дворе или за пределами государства, — продолжал господин де Лозен, — к которому Ваше Королевское Высочество будет испытывать наибольшую склонность. Весь мир о нем однажды узнает, и с превеликой радостью. А раз я предан вам бесконечно больше всех прочих, то прошу о предпочтении, чтобы, когда ваши прекрасные уста объявят мне, кого вы собираетесь осчастливить, я смог первым вас поздравить и засвидетельствовать вам свою радость, видя приближение момента, когда вы вручите себя тому, кому окажете честь своим выбором и найдете достойным своей привязанности». Последние слова он закончил глубоким вздохом, который не прошел незамеченным со стороны Мадмуазель; ибо она слишком пристально за ним наблюдала, чтобы упустить малейший из его жестов. «Почему вы тогда вздыхаете, господин де Лозен? Вы мне предрекаете столь прекрасные вещи и тем не менее заканчиваете их вздохом? Где же обещанная вами радость? Мне кажется, что счастье и удовольствия не встречают вздохами. Как вы хотите, — продолжала с улыбкой принцесса, — чтобы я себе это объяснила?» «Ах, Мадмуазель, — отвечал он, — острый ум, подобный вашему, без труда найдет правильное объяснение, особенно вспомнив, что вздыхают обычно по тому, чего страстно желают». «Правда, — отвечала Мадмуазель, — но вы не можете не знать, что вздохи в не меньшей степени бывают вызваны страхом, нежели радостью или желанием. И сердце, испускающее вздохи, слишком замутняет ум, чтобы он смог разобраться в их истинной причине, ибо, на мой слух, они всегда одинаковы и по тону не различаются». «Вижу, — сказал господин де Лозен, — что Ваше Королевское Высочество хочет посмеяться; но что вы ответите на мою просьбу?» «Вы будете разочарованы, — прервала его принцесса, — если ожидаете отказа. Я обещала и хочу сдержать слово; можете быть уверены, что сдержу я его в точности и что вправду назову вам того, кто будет более мне по душе из всех тех, кто, как мне кажется, имеет право на меня претендовать». «Но когда это будет?» — отвечал господин де Лозен с неописуемым восторгом и поспешностью. Принцесса, которая, безусловно, догадывалась о причине, хотя открыто виду не подавала и лишь позволила себе проявить частичку радости, ощущаемой ею в глубине сердца, сказала, улыбаясь, что это случится через три месяца. «Ах, Мадмуазель, сколь долгим будет для меня это время! — воскликнул наш влюбленный. — И какому жестокому испытанию подвергнется мое терпе