[328]. Облик Флоренции оставался в первой трети Кватроченто таким же, как в XIII–XIV веках. С мягких холмов, окружающих город амфитеатром, открывалось грозное зрелище — две с половиной сотни башен высотой от двадцати до пятидесяти метров, сжатых кольцом двенадцатиметровых стен. Купол собора Санта-Мария дель Фьоре не был еще возведен[329]. Над лесом башен высились колокольни собора, доминиканской и францисканской церквей Санта-Мария Новелла и Санта-Кроче и гордая башня палаццо Синьории. У ее подножия слышалось рычание двух десятков львов, содержавшихся позади палаццо для всеобщего обозрения как знак мощи коммуны, а сверху доносился звон колоколов, у каждого из которых был свой голос и свое назначение: Львиный колокол призывал к утренней и вечерней молитве и отмечал победы флорентийских войск, три других сообщали о начале работы различных правительственных учреждений, остальные возвещали закрытие магазинов на обеденный перерыв, звонили при пожарах, при совершении бракосочетаний[330].
XV век начался для флорентийцев скверно. «В 1400 году был сильный мор в городе и в окрестностях; только в самой (Флоренции) от него умирало по 300–400 человек в день; этот год называли годом Белых, поскольку множество мужчин и женщин всех состояний облачались в белые льняные одежды и устраивали длинные процессии по 40, по 50 и по 60 тысяч (человек), и это продолжалось многие месяцы и распространялось почти на всю Италию»[331]. В течение тридцати лет независимость Флоренции трижды висела на волоске: окруженная миланскими войсками, она спаслась только благодаря внезапной смерти герцога Джангалеаццо Висконти, затем флорентийцы избавились от катастрофы, успев отравить неаполитанского короля, а в очередной войне с Миланом смогли избежать поражения только благодаря венецианцам. В 1433 году закончилась позорным миром попытка завоевать Лукку. Это возбудило сильное недовольство низов политикой управлявших городом Альбицци.
Кумиром недовольных был банкир Козимо Медичи. Ринальдо дельи Альбицци решил его казнить. Козимо, пренебрегая советами и мольбами близких, по первому вызову явился в палаццо Синьории. Он был уверен, что, опасаясь мятежа, власти не лишат его жизни. Его изгнали в Падую и тем только подняли его авторитет народного заступника, пожертвовавшего собой ради спасения гражданского согласия. Дела Альбицци шли все хуже, и он вместе со всеми сторонниками был отправлен в изгнание. В 1434 году Козимо вернулся в родной город. Формально Флоренция оставалась республикой, на деле власть принадлежала Козимо Медичи, хотя он, несмотря на свою популярность, не стал занимать официальные должности[332].
Проницательный в выборе партнеров, дальновидный во вложении средств, он с равным успехом превращал в источники обогащения торговлю, промышленность, банковский капитал и не терпел, чтобы деньги лежали без движения. Не было во Флоренции сколько-нибудь именитого гражданина, которому он не ссудил бы значительной суммы. Поставив их всех в финансовую зависимость от себя, он без труда проводил на выборах в Синьорию своих ставленников. Задолго до 1465 года, когда на плите над могилой Козимо в церкви Сан-Лоренцо высекли надпись «Отец Отечества», он стал «отцом» города в мафиозном смысле слова[333]. Его уважали «тощие люди» и «средние», «жирные люди» и родовая знать. Он был отзывчив к друзьям, милосерден к бедным, мудр в советах, быстр в действиях, держался на равных даже с самыми простыми людьми, любил задавать вопросы, вникать в детали, похваливать. С противниками расправлялся по возможности без кровопролития — изгоняя их или разоряя индивидуально назначаемыми налогами. Принципом его внешней политики было поддержание равновесия сил[334].
Флоренция усилиями архитекторов Брунеллески и Микелоццо начала приобретать ренессансные черты. Почти все их постройки, в отличие от сооружений XIII–XIV веков, возводились не на общественные средства, а на деньги Козимо. Его предшественникам, опасавшимся вызвать зависть к своему богатству, показалась бы безумной затея построить в городе собственный дворец. А он понял, что богатство и авторитет, воплощенные в великолепной архитектуре, будут восприниматься соотечественниками с гордостью как символы процветания и стабильности Флоренции. Возводя палаццо Медичи на Виа Ларга, он закладывал основы ренессансного меценатства. С середины века началась бурная перестройка Флоренции[335].
Козимо был не чужд латыни и греческого языка, был осведомлен в классической литературе, приобретал ценные рукописи, заказывал переписчикам копии. В 1441 году он открыл при доминиканском монастыре Сан-Марко первую публичную библиотеку. Две другие создал при фамильной церкви Сан-Лоренцо (Лауренциана) и в основанном им Фьезоланском аббатстве[336].
Во время Собора 1439 года на флорентийцев произвел сильное впечатление девяностолетний греческий богослов и философ Гемист Плифон, с юношеским пылом рассуждавший о «платоновских таинствах». Конечно, и Козимо слушал его. За два года до смерти Козимо оказал покровительство молодому философу Марсилио Фичино, заинтересовавшему его идеей примирения древнеязыческой мудрости с христианством на почве неоплатонизма. Козимо подарил ему тома Платона и имение в Кареджи близ своего собственного, чтобы чаще видеться с Марсилио. Тот принялся переводить мудрецов, которых считал предшественниками Платона, — Орфея, Гермеса Трисмегиста, Пифагора, Зороастра. В общении гуманиста с его покровителем родилась мысль о создании Платоновской академии. Старый Козимо распознал в Фичино мыслителя, который отчасти определит духовный облик эпохи и поможет семье Медичи сыграть престижную роль покровителей Академии[337].
В 1469 году народ признал правителем Флоренции двадцатилетнего внука Козимо — Лоренцо. Гуманисты были от него без ума. «Паллада наделила его мудростью, Юнона — силой, Венера — привлекательностью, поэзией и музыкой», — писал Фичино[338]. «Сей муж обладает столь подвижным и живым умом, что кажется пригодным к любой деятельности; меня особенно в нем восхищает то, что, несмотря на постоянную чрезвычайную занятость государственными делами, он всегда и поговорит, и поразмыслит об ученых предметах», — подхватывал философ-аристократ Пико делла Мирандола[339]. Полициано особенно хвалил щедрость и великодушие своего патрона[340].
Был в жизни Лоренцо один страшный момент. Недовольство олигархов затянувшимся господством Медичи, раздуваемое Сикстом IV, прорвалось в 1478 году в заговоре банкиров Пацци. Лоренцо оказался на волос от гибели, его брат Джулиано был убит. Разъяренная толпа растерзала Пацци и их сторонников; их призыву к восстановлению республиканских свобод народ противопоставил клич: «Да здравствует Лоренцо, дающий нам хлеб!»[341] Папа в союзе с королем Ферранте двинул на Флоренцию войска, заявляя, что поднимают оружие не против флорентийцев, а против тирана Лоренцо[342]. Надежных полководцев у Лоренцо не оказалось, войско было слабое. Близился конец Флоренции. Тогда Лоренцо отправился в Неаполь к страшному Ферранте. Он убедил врага в преимуществах всеобщего мира в Италии, и они заключили соглашение о дружбе. Возвращение Лоренцо Флоренция приняла с восторгом: он вернул ей мир, подвергая опасности свою жизнь.
Лоренцо не обладал дедовским гением финансиста, и в торговле ему не везло. Он прекратил торговые дела и стал скупать земли. Образовались владения, которые по доходности и великолепию воздвигнутых там построек достойны были скорее государя, чем частного лица. С его легкой руки участие в турнирах, на которые он не жалел денег, и бегство из города на лоно природы стали новым стилем жизни верхушки флорентийского патрициата, подражавшего обычаям северной аристократии. Эта антиурбанистическая мода совпала с пиком строительной лихорадки в самом городе, когда, по свидетельству современника, «люди были помешаны на строительстве до такой степени, что не хватало мастеров и материалов»[343]. К концу правления Лоренцо Флоренция приобрела уже более привычный нам ренессансный облик.
Под маской благоразумного, уважаемого всей Италией государственного деятеля, без чьего мнения не решался ни один важный политический вопрос, скрывался поклонник Горация, который желал бы всю жизнь наслаждаться коллекциями антиков, поэзией, общением с остроумными гуманистами, красивыми женщинами и веселыми детьми. У него был вкус к маленьким драгоценным вещицам — ювелирным изделиям, античным бронзовым статуэткам, вазам, кубкам, геммам. Жизнь в городском палаццо на Виа Ларга еще не отлилась в те тяжеловесно-церемониальные формы, которые стали нормой монархических дворов только в следующем столетии[344]. «Веселей лови мгновенье! Кто ж за завтра поручится?» — звучал по всей Флоренции припев сочиненной им карнавальной песни. Эта песенка выражала господствовавшее умонастроение.
Умирая, Лоренцо просил, но не получил благословения у фра Джироламо Савонаролы, приора доминиканского монастыря Сан-Марко, чьи проповеди вот уже два года будоражили Флоренцию. «Вся ваша свинская жизнь, — говорил фра Джироламо флорентийцам, — проходит на постели, в сплетнях, в прогулках, в оргиях и разврате»