иехали послы дружественного Милана, их провели для развлечения в не завершенную еще камеру. Чтобы подтвердить исключительное мастерство Мантеньи-портретиста, Паола и Барберина, незамужние дочери маркиза, представленные в «истории» над камином, вышли к гостям, чтобы те могли оценить сходство; для заботливых родителей, как и для самих девушек, это был пристойный повод напомнить миланцам, что в Мантуе есть девушки на выданье. В 1474 году в комнате чествовали датского короля Христиана I, чей портрет вместе с портретом императора Фридриха III (пятью годами раньше тоже гостившего у маркиза Лодовико) Андреа в последнюю минуту вписал в правый компартимент западной стены[581]. Такой живой отклик на злобу дня едва ли был бы возможен, если бы фреска с самого начала посвящалась какому-то конкретному событию с определенным составом участников.
Как обычно, начали с росписи свода. В центре потолка Андреа поместил знаменитый «окулус» («око») — изображение круглого проема диаметром около 2,7 метра, открытого в голубое небо с веселыми облачками. «Окулус» огражден ажурной мраморной балюстрадой, освещенной, как и облака, с восточной стороны. Из-за балюстрады, на которой установлена кадка с апельсиновым деревцем и сидит павлин, выглядывают дамы и служанки. Вокруг резвятся путти. Свежее солнечное утро, цветущие молодые лица, любопытные взгляды, приветливые улыбки, перетянутые складочками ляжки путти — очаровательная картина, самая живая из дошедших до нас произведений Мантеньи. В ней нет ни малейшего следа беспокойства и напряжения фресок капеллы Оветари и алтаря Сан-Дзено. Живопись «окулуса» и всей камеры непринужденная, формы переданы широкими красочными пятнами[582].
Андреа Мантенья. «Окулус». Фреска на потолке камеры дельи Спози. Между 1465 и 1474
Введенные с шутливой интонацией мифологические мотивы превращали брачный покой под «окулусом» в своего рода «семейное святилище»[583]. Апельсин напоминал о золотом яблоке вечной молодости из сада Гесперид, которое богиня земли Гея подарила супруге Зевса Гере, охранительнице законных брачных уз, чьей птицей являлся павлин. Девять купидонов вносили в это назидание провокативную эротическую нотку. Один вот-вот бросит вниз яблоко — атрибут Венеры, другой держит венок, у третьего тростниковая дудочка, а в отверстие балюстрады высовывается вооруженная стрелой ручонка невидимого и, стало быть, действующего вслепую, как ему и положено, десятого купидона. Купидонов в «окулусе» столько же, сколько было детей у Лодовико и Барбары. Самому Андреа затея с «окулусом» так понравилась, что в своем «посвященном музам» доме, который он начал строить в 1476 году, он вместо обычного внутреннего дворика устроил круглый зал с окном в центре свода[584] — маленький пантеончик.
От распалубок в «брачном покое» перекинуты через потолок нервюры, написанные гризайлью так, что они кажутся лепными. Они образуют ромбическую сетку, в центре которой находится повернутый на 45 градусов квадрат, обрамляющий украшенный роскошным венком «окулус». Вокруг женского мирка, беспечно выглядывающего из «окулуса», господствуют блистательные мужские доблести. В восьми ромбах на золотом, как бы мозаичном фоне гризайльные путти держат медальоны в венках с якобы мраморными бюстами римских цезарей — гениев правителя Мантуи. В распалубках изображены в той же технике эпизоды из мифов об Орфее, Арионе, Периандре и Геракле, близкие к мотивам рельефов на античных саркофагах из собрания Гонзага[585]. В люнетах на фоне синего неба с голубыми облачками красуются гирлянды, ленты и медальоны с девизами и эмблемами Гонзага. Они образуют жизнерадостный переход к картинам на северной и западной стенах. В росписи иллюзорного архитектурного каркаса камеры дельи Спози особенно велика доля участия сыновей и помощников мастера[586].
На северной стене занавес отдернут, открывая взору над карнизом камина, на высоте 2,5 метра, маркиза Лодовико и его жену, детей, племянников и придворных, а также любимую карлицу и любимого пса Рубино[587], уютно расположившихся на террасе с деревцами в кадках за инкрустированной мрамором оградой в классическом стиле. Фигуры видны в таком ракурсе, как если бы тут и в самом деле была терраса. Под темно-синим небом нарядная группа, написанная не фреской, а более плотной темперой в красно-золотой гамме, кажется согретой отблеском огня в камине[588]. Справа, где карниз камина обрывается, Андреа изобразил на фоне занавеса уходящую вниз лестницу, на ней несколько молодых людей в красном и белом — геральдических цветах дома Гонзага[589]. Угол занавеса отведен в сторону, приоткрывая залитый светом двор с работающими там каменщиками.
Андреа Мантенья. Двор Гонзага. Фреска на северной стене камеры дельи Спози. Между 1465 и 1474
Даже если бы здесь было запечатлено какое-то определенное событие, то и в таком случае хроникальный момент отступал бы в глазах хозяев замка на второй план перед символическим смыслом. Мир и благополучие, гармония человеческих отношений — вот подлинная тема коллективного портрета в «семейном святилище», каковым стала камера дельи Спози для стареющих Лодовико и Барбары[590]. Здесь нет сюжетной завязки, которая сулила бы дальнейшее развитие событий. Действия персонажей — это квазидействия, создающие некое разнообразие типичных поз и жестов[591]. Они ведут себя примерно так, как статисты, образующие фон для главного действия, которого здесь, однако, нет. Для нынешних историков извлекать из этой сцены документальную информацию — интеллектуальное состязание друг с другом.
Первые утренние лучи бросают свет на западную стену, в пролетах которой открывается вид на разнообразный ландшафт. Слева за густыми апельсиновыми зарослями громоздятся причудливые скалистые образования с неприступными замками на них — мотивы, характерные для окрестностей Мантуи[592]. Справа уходят вдаль холмы с античным городом на вершине пологой горы — первый образец «классического» пейзажа в живописи Возрождения[593]. На этом фоне в левом компартименте изображена любимая лошадь маркиза и его охотничьи псы со слугами, а вдали, рядом с гигантским круглым отверстием в горе, едва заметный караван волхвов. Посередине, у входа в комнату, еще две собаки с псарями; над сандриком двери — стайка шалунов-путти. Передразнивая изображенного на распалубке Геракла, отрывающего от земли Антея, они держат в воздухе якобы бронзовый картуш с выгравированной на нем безупречной классической антиквой надписью: «Сиятельному Лодовико, второму маркизу Мантуанскому, государю превосходнейшему и в вере неколебимейшему, и сиятельной Барбаре, его супруге, женщине несравненной славы, их Андреа Мантенья, падуанец, закончил это скромное произведение в их честь в 1474 году»[594].
В правом компартименте западной стены на фоне панорамы города, в которой можно узнать Колизей и пирамиду Цестия, представлена встреча подагрического старика Лодовико Гонзага с его сыном Франческо, большим знатоком Античности, которого только что избрали кардиналом. Справа симметрично маркизу стоит престолонаследник Федерико Гонзага. Старший из мальчиков — брат Франческо и Федерико, протонотарий Лодовико. Самый маленький — Сиджисмондо, младший сын Федерико, в будущем кардинал. У ног деда стоит старший сын Федерико — Джанфранческо, будущий маркиз Мантуанский, знаменитый полководец. Между протонотарием Лодовико и Федерико Гонзага, чуть поодаль, стоит обращенный вправо человек с непокрытой головой — Фридрих III; рядом с ним, правее, человек в фиолетовом головном уборе — Христиан I Ольденбург.
Бросается в глаза неестественность поведения участников встречи: жесты и взгляды рассогласованы, каждый сам по себе. Дело не в недостатке мастерства — вспомним встречу св. Иакова с паралитиком в капелле Оветари, чтобы отбросить такой упрек. Атмосфера встречи разрушена потому, что задача Андреа заключалась не столько в изображении реальной жизненной сценки, сколько в создании группового портрета[595] или, точнее, группы портретов лиц, игравших важную роль во внешней политике мантуанского дома. Более живое поведение персонажей превратило бы фреску в повествование, которое ослабило бы эффект многозначительного присутствия изображенных персон. Сценка из дворцовой жизни на северной стене колористически и психологически теплее, чем написанная в серебристо-голубых тонах чопорная атмосфера встречи в широком пространстве внешнего мира на фоне реалий библейской и римской истории. Публичную и приватную стороны жизни Гонзага связывает носатый секретарь, вышедший из-за занавеса к маркизу, как из-за кулисы на сцену[596].
Бо́льшую часть времени камера дельи Спози была загромождена обширным ложем маркиза Лодовико под балдахином, подвешенным к крюку в «окулусе». Но слава ее была так велика, что, узнав о появившихся в ней портретах северных государей, Галеаццо Мария Сфорца, никогда не видевший камеру своими глазами, письменно выразил своему союзнику возмущение тем, что его портрета не оказалось в «самой прекрасной комнате в мире»[597]. Эпизодически кровать убирали, чтобы поразить того или иного почетного гостя чудом искусства, созданным Андреа Мантеньей. Вскоре после смерти синьора Лодовико камеру дельи Спози превратили в сокровищницу, ставшую одной из главных достопримечательностей Мантуи. В 1484 году здесь побывал Лоренцо Великолепный. В 1490-е годы многие знатные посетители Мантуи просили показать им прославленную камеру. Тогда здесь побывал Джованни Санти, который разнес славу Мантеньи по всей Умбрии