Неизвестно, сопровождалось ли назначение Платины какой-либо церемонией. Но если церемония имела-таки место, то вряд ли она выглядела так, как представлена на фреске. Здесь нет действия, и это нельзя ставить художнику в вину. Его задачей было не изображение события, свидетелем которого он не был, а прославление папского гуманизма. Смысл происходящего был бы непонятен без сопроводительной латинской надписи, на которую указывает Платина, но всякому, кто видит эту фреску, и без надписи ясно, что эти люди собрались перед троном первосвященника по какой-то важной причине. Мелоццо придал этой «истории» сходство с «Посвящением св. Лаврентия в диаконы», написанным Фра Анджелико в капелле Николая V — папы-гуманиста, положившего начало собранию рукописей библиотеки Сикста IV. Это сходство указывает на преемственность гуманистической деятельности пап, на торжественность события, происходящего в величественном храме знания, предвосхищающем архитектуру «Афинской школы» Рафаэля, и на значительность события для Платины, получающего под свое попечительство такое сокровище.
В молодости Мелоццо работал в Урбино у графа Федерико II да Монтефельтро, где общался с опытнейшими мастерами — Пьеро делла Франческа и нидерландцем Юстусом ван Гентом, украшавшим кабинеты дворцов в Урбино и Губбио воображаемыми портретами знаменитостей всех времен и аллегориями свободных искусств и писавшим самого графа[774].
Живопись Пьеро притягивала Мелоццо светлым колоритом, воздушностью, простыми очертаниями фигур, высокоторжественной немотой персонажей и умением включить их в такое пространство, которое возвышает, героизирует их. Чтобы оценить мастерство Мелоццо в передаче света и воздуха, вообразим линейную прорись его фрески. Все фигуры и перспективные линии сохранятся, но рисунок окажется таким же орнаментально-плоским, как «Тайная вечеря» Андреа дель Кастаньо. У Мелоццо, как и у Пьеро, иллюзия пространственной глубины достигнута не только умением вычертить перспективу, но и цветом, чистыми, легкими, светящимися жемчужным блеском тонами — сиреневым, вишневым, зеленым, — распределенными большими массами в розовато-сером с золотом интерьере. Замечательная его находка — пара окон, в которых виднеется бездонное голубое небо. Мысленно закроем их — воздух сразу покажется тусклым, тяжелым.
Мелоццо да Форли. Основание Ватиканской библиотеки Сикстом IV. Фреска, первоначально находившаяся в Ватиканской библиотеке. 1475–1477
Верхнюю половину фрески Мелоццо, как и Пьеро в «Алтаре Монтефельтро», занял великолепной классической архитектурной декорацией. Но фигуры выглядели здесь значительнее, чем в картине Пьеро, благодаря тому что они были включены в перспективу библиотечного зала, как актеры, расположившиеся у края сцены под порталом, образованным пилонами с орнаментом из дубовых ветвей. Словно бы поднялся занавес, открыв данную папой аудиенцию[775].
А вот к человеческой индивидуальности Мелоццо относился не так, как Пьеро, изображавший людей в типичных амплуа: воин, святой, простолюдин, мать, царица, придворная дама. Мелоццо было по душе внимание нидерландца Юстуса к неповторимым чертам каждой человеческой особи. Но, не желая рисковать местом придворного живописца, он выявлял в каждом лице то, что составляет достоинство этого человека.
Твердый профиль Сикста IV обращен к стоящему на коленях Платине с торжественной неподвижностью[776], какая встречается только на медалях[777] в честь властителей и героев. Он обращен влево, а не вправо, как сделал Фра Анджелико, изображая Сикста II в «Посвящении св. Лаврентия». Там папа милостиво склоняется к Лаврентию, вручая ему потир. Здесь же основатель библиотеки не выглядит инициатором события. Оно словно бы осуществляется волей Провидения, а Сиксту IV достаточно лишь присутствовать при этом на престоле Св. Петра, спокойно положив ладони на шары трона. Его бездействие сковывает остальных. Они тоже ничего не делают, лишь присутствуя при свершении высшей воли. Торжественное безмолвие нарушено только «говорящими» руками. Руки левой пары спрятаны, у Платины высунута из рукава только одна рука, у остальных персонажей видны обе руки. Тихое оживление словно бы возрастает слева направо и обрывается, сталкиваясь с каменным профилем папы. Создается впечатление, что, сам оставаясь неподвижен, он помимо своей воли движет всем остальным миром. Этот профиль многое мог подсказать Антонио Поллайоло, когда тот приехал в Рим, чтобы отлить бронзовую гробницу Сикста IV.
Головы папы и непотов охвачены плавной дугой. Сплачивая их, эта линия отдается как эхом в арках и тем самым связывает их с величественной архитектурой так же прочно, как связана с троном фигура папы. Единственный человек, чье присутствие не выглядит здесь естественным, — Платина, слуга этих господ. Но в сравнении с ним, коленопреклоненным, непоты всего лишь статисты. Его фигура выделена и шириной силуэта, и тем, что только его облачение свешивается с края сцены, приближая его к посетителям зала. Платина указывает на среднюю точку просцениума, а на дальнем плане в ту же точку целит зеленая колонна, к которой стянута вся архитектурная декорация. От этой точки клином расходятся линии рукава Платины и контур облачения папы. Это придает жесту Платины энергию. Он словно бы утверждает: «Быть по сему здесь и сейчас».
Лицо гуманиста выделяется своей открытостью среди напряженных замкнутых лиц папской камарильи. В таком окружении открытость — уже смелость. Платина действительно был не из робких. В молодости служил солдатом у Франческо Сфорца. Перебравшись в Рим, купил при Пие II должность аббревиатора — регистратора папских грамот. Когда Павел II стал сокращать секретариат, Платина, опасаясь лишиться дохода, смело выступил от имени коллег с памфлетом, угрожая папе созывом Вселенского собора. Его посадили в тюрьму и подвергли пыткам, обвинив в приверженности язычеству. Выпустили, когда он едва мог стоять на ногах. Сикст IV вернул ему должность аббревиатора, сделал хранителем библиотеки и поручил составить жизнеописания пап[778].
Фигура слева, в вишневом кафтане и с золотой цепью на груди, — римский префект Джованни делла Ровере. Добрый дядюшка Сикст сделал его владетелем Сенигаллии, что дало ему право жениться на дочери Федерико II да Монтефельтро и стать родоначальником дома будущих герцогов Урбинских[779]. Перед ним стоит статный молодой красавец в сиреневом кафтане, тоже с золотой цепью. Это граф Джироламо Риарио. В 1480 году Сикст IV подарил ему родной город Мелоццо — Форли. О характере этого бывшего приказчика в лавчонке, торговавшей пряностями, целебными травами и амулетами, а теперь главнокомандующего папскими войсками, можно судить по такому эпизоду. В 1482 году его солдаты стояли лагерем на Латеранском холме. Граф с другими синьорами поселился в древней церкви Сан-Джованни ин Латерано. Они убивали время, беспрестанно играя в алтаре в карты, лото и кости. Выступив в поход, они оставили церкви Латеранскую и Санта-Мария Маджоре, как и другие места, где они проживали, полными нечистот, так что из-за зловония туда редко кто заходил[780]. В 1488 году в Форли графа Риарио убили наемники, от которых он требовал уплаты налогов, не платя им жалованья. Труп выбросили из окна и проволокли за волосы по земле[781].
Могучая фигура в пурпуровой мантии — кардинал Джулиано делла Ровере. Поставив его посередине на фоне колонны, Мелоццо словно предвидел, что через много лет старый Джулиано станет папой-воителем Юлием II. За троном Сикста IV стоит Рафаэлло Риарио, племянник графа Джироламо. В 1477 году, когда ему было шестнадцать лет, папа сделал его кардиналом. Через год заговорщики во Флоренции воспользовались его прибытием в собор для нападения на Лоренцо и Джулиано Медичи, верно рассчитав, что в этот момент братья непременно будут присутствовать там[782]. Флорентийцы едва не повесили Рафаэлло, но, поразмыслив, что он еще слишком молод, вскоре выпустили его из темницы[783].
Их снисходительность обернулась во благо Мелоццо: около 1480 года он по заказу кардинала Рафаэлло написал самую прославленную свою фреску — «Вознесение Христа» в конхе апсиды древней базилики Санти-Апостоли в Риме. «Фигура Христа изображена в ракурсе столь удачном, что кажется, будто она проникает через свод, и таковы же ангелы, кружащиеся на фоне воздуха в разных положениях», — писал Вазари[784]. В 1711 году фреску сбили по указанию Климента XI, решившего придать церкви более современный вид. Сохранилась фигура Христа, окруженного сонмом маленьких ангелов, и несколько прекрасных больших ангелов, воспевающих Спасителя, аккомпанируя себе на разных инструментах. По фрагментам и старинным описаниям можно понять, что Мелоццо следовал иконографической схеме V–VI веков: апостолы, выстроившиеся в ряд, а над ними — Христос, парящий в облаках. Но в раннехристианской живописи вознесение изображалось словно бы прямо перед глазами у зрителя, чем подчеркивалась его несовместимость с нормальным жизненным опытом. Мелоццо же, заставив рассматривать вознесение снизу вверх, перенес его в область физически объяснимых явлений. Если за несколько лет до того Мантенья, вырезав «окулус» в плафоне камеры дельи Спози, тем самым лишь подчеркнул каменную толщу свода, то Мелоццо, наоборот, вовсе уничтожил свод, наполнив конху парящими в воздухе фигурами[785]