. В столице Валуа было сделано все возможное, чтобы продемонстрировать подобающее случаю великолепие[1125].
Приблизившись к рю-о-Фер, Генрих и Екатерина увидели удивительное сооружение, пристроенное к церкви Сент-Инносент на том месте, где со времен Филиппа II Августа существовал общественный водоем. Не знай они, что тут уже третий год велось строительство фонтана для нужд горожан, можно было бы подумать, что перед ними одна из тех роскошных декораций, которые как по мановению волшебной палочки воздвигались на пути кортежа, чтобы отвлечь внимание виновников торжества от удручающих картин парижской повседневности, а назавтра исчезнуть как мираж.
Это был знаменитый «Фонтан нимф», возведенный совместными усилиями придворного эрудита Пьера Леско и королевского скульптора Жана Гужона[1126]. Хотя король и был осведомлен об этой постройке, но то, что открылось его глазам, превосходило всякие ожидания. Это был павильон, словно чудом перенесенный в Париж из Италии. Своими прямоугольными мраморными гранями[1127] он резко выделялся среди потемневших от времени фахверковых фасадов и нагромождения остроугольных крыш. Длина павильона по рю-о-Фер была шагов в двадцать при такой же высоте, а фасад по рю Сен-Дени был вдвое короче.
Поднятое на очень высокий глухой цоколь, здание не казалось грузным, ибо его фасады представляли собой, по сути дела, обрамления полукруглых арок. Одной аркой павильон выходил на рю Сен-Дени, двумя другими – на рю-о-Фер. Простенки были украшены парами пилястров с коринфскими капителями, между которыми повторялся окаймленный лавровым венком инициал Генриха II.
Подъехав ближе, Генрих и Екатерина увидели, что между балясинами, ограждающими проемы арок, струится вода. Стекая по размещенным под арками барельефам и по широким гладким ложбинам цоколя, она достигала водоемов, откуда ее черпали ведрами принаряженные к случаю обитательницы квартала Невинных. Этот павильон с источником, украшенный, наподобие античных нимфеев, изображениями водных божеств, был первым по-настоящему ренессансным зданием во Франции[1128].
Будучи наслышан о древних римских изваяниях Нила и Тибра, Гужон украсил свой нимфей изображениями языческих речных божеств. Но нимфы французских рек, высеченные Гужоном в низком рельефе, не возлежат, а стоят – и это сразу воспринимается как изображение рек, текущих не плавно, не лениво, но стремглав низвергающихся с гор, намеками на каковые выглядели фронтончики над аттиком нимфея. Первым из французских художников Гужон предугадал образ, в каком захотела видеть себя ренессансная Франция, – образ стремительной языческой девы.
Изгибы фигур между туго натянутыми каннелюрами пилястров выглядят более упругими, чем в свободном пространстве. Нимфы балансируют на узких пьедесталах. Удлиненные фигуры вырисовываются под мокрыми хитонами, складки которых текут и вдоль, и наискось, и поперек тел. В каждом изгибе проявляет себя своеволие олицетворенной природы. Ткань облепит то колено, то пах, то ягодицу, то выпуклость живота или холмики грудей; блеснет обнаженное бедро, оголится грудь, поднимется рука, открыв ложбинку под мышкой… Такой чувственности французское искусство еще не знало. Но представьте на минуту нимф Гужона совершенно обнаженными – и вы поймете, что у аллегорий рек нет ничего общего с танцем нагих куртизанок. Реки невинны. «Фонтан нимф» называли «Фонтаном Невинных» по его близости к кладбищу Невинноубиенных младенцев, но он заслужил это название и благодаря целомудрию нимф, не знающих, что они находятся в средоточии разврата.
Жан Гужон. Нимфы. Рельефы «Фонтана Невинных». 1548–1549
Жан Гужон. Наяда и тритон. Рельеф «Фонтана Невинных». 1548–1549
Отчего грустны эти прекрасные существа? Только ли реки имел в виду Гужон? Не миф ли о дочерях Даная навел его на мысль украсить фонтан стоящими женскими фигурами с сосудами в руках? Дочери Даная за коварное убийство своих мужей были обречены в преисподней вечно вливать воду в дырявую бочку, как реки вливают свои воды в безбрежный океан. Одна из них, Амимона, любимица Посейдона, родила знаменитого морехода Навплия. Среди пяти дев Гужона есть одна, чей сосуд лежит на земле, изливая воду самопроизвольно. Она стоит, непринужденно опираясь на стелу с изображением дельфина, правую руку прижав к сердцу, а левой касаясь навершия некоего шеста, который можно при желании принять за трезубец. Дельфин и трезубец – атрибуты Посейдона. Стало быть, «Фонтан Невинных» можно было бы назвать и «Фонтаном Данаид». Одно истолкование не отменяет другого. Различные значения распознаются, просвечивая друг из-под друга и предлагая черпать удовольствие в многосмысленности произведения искусства, вместо того чтобы искать единственный истинный смысл.
На располагавшихся под арками горизонтальных барельефах, по которым текла не мраморная, а настоящая вода, королевская чета лицезрела речные божества в их родной стихии. На рельефе со стороны рю Сен-Дени тритон хочет заключить в объятия широкобедрую красавицу-наяду. Ее лоно обращено к улице, но торсом она поворачивается к тритону, так что вся ее фигура выгибается дугою вправо, как надутый ветром парус. Изящная голова, увенчанная высоко взбитыми вьющимися волосами, видна в профиль. Рука прижата к груди в знак того, что ее сердце принадлежит любовнику. Мощная фигура тритона, изогнутая буквой «S», видна со спины, но верхней частью корпуса он поворачивается навстречу наяде, так что угрюмое его лицо, склоненное к ее груди, тоже видно в профиль. Вокруг любовников развеваются драпировки, изображающие не сорванную одежду, а вольный ветер страсти. «Таковы и мы», – мог бы шепнуть король королеве, думая и в этот момент о Диане де Пуатье. По сторонам резвятся голенькие путти – один верхом на дельфине, другой на водяном змее.
Жан Гужон. Портик кариатид. 1550–1551
На горизонтальных рельефах северного фасада вытянулись тела двух других наяд, рядом с которыми забавляются маленькие речные наездники: близ левой наяды – крылатый путто верхом на морском драконе; близ правой – путто, скачущий задом наперед на гиппокампе. Все бурлит и бушует, трепещет и волнуется вокруг величественных нагих фигур наяд. Сами же они, покоясь на гигантских раковинах, поникли головами и опустили веки, словно устав видеть и слышать эти забавы, этот плеск и шум[1129].
Олицетворения рек на «Фонтане Невинных» вызывают в памяти другую работу Гужона – четыре мраморные кариатиды, поддерживающие антресоль для музыкантов в Шведском зале Лувра[1130]. Кариатиды Гужона напоминают кор Эрехтейона. В то время «идолы» (как называли их турки) Эрехтейона были известны только искушенным знатокам Античности, к каковым можно отнести и Гужона: он инициировал выпущенный в 1547 году перевод на французский язык трактата Витрувия с комментариями и гравюрами Себастьяно Серлио, среди которых было изображение Портика кариатид на афинском Акрополе. В рассуждении Витрувия об ионическом ордере встречается имя Дианы, покровительницы возлюбленной Генриха II[1131].
Но чем внимательнее всматриваетесь вы в кор Эрехтейона и кариатид Шведского зала, тем больше находите различий. Рост кор чуть более двух метров, но, будучи поставлены на такую же высоту, они не кажутся превышающими человеческий рост. Они так легки, что нетрудно представить их идущими по воздуху над нашими головами. Это впечатление подкреплено направлением их взоров: они не видят нас, ибо смотрят выше, на метопы и зофор Парфенона, на изображения Троянской войны и Панафинейского шествия. Руки их когда-то были целы: они несли маленькие сосуды для ритуальных возлияний – ойнохои и фиалы. Тела выглядят обобщенно. Напуск высоко подпоясанных хитонов образует над лоном арку, из-под которой вдоль опорной ноги устремляется вниз поток вертикальных складок – своего рода каннелюр, – рядом с которыми целомудренно обрисовывается выставленное колено. Они изящны, но строги, почти суровы. Удлиненный овал лиц, высокая сильная шея, плечи, не уступающие шириной бедрам, – все в них под стать идее величавого шествия. Коры служат богам.
Кариатиды Гужона вдвое выше кор. Стоят они на восьмидесятисантиметровых базах, так что, будь эти кариатиды живыми, им ничего не стоило бы сойти на пол зала. От этого они кажутся еще крупнее. Пышные узлы, стягивающие на бедрах гиматии, оказались бы на уровне ваших глаз. Всю роскошь складок Гужон сосредоточивает на этих узлах, используя каменные ткани не для того, чтобы тело работало как опора, а, наоборот, чтобы опора казалась живым телом. Контуры широких бедер создают впечатление ленивого покачивания. Как бы мокрые, прилипающие к телу драпировки не дают вам упустить из виду ни сосцы, ни впадинку пупка. Имитируя безрукость антиков, скульптор сделал их беззащитными. Пухлощекие лица с маленькими подбородками и детскими ртами, окаймленные пышно вьющимися волосами с падающими на плечи локонами, смотрят прямо перед собой широко раскрытыми невидящими глазами. Они кажутся свободными от ноши: эхины капителей, утвержденные на их квадратных головах, малы в сравнении с эхинами на корах Эрехтейона. Кариатиды Гужона предназначены для эротизированного созерцания. Но телесная прелесть этих статуй входит в противоречие с их монументальным масштабом. Своей холодной чувственностью прекрасные куклы «французского Фидия» ближе к версальскому большому стилю эпохи Людовика XIV, нежели к Ренессансу.
О скорби
В начале июня 1556 года некто Мишель де Нотр-Дам был доставлен из Прованса в замок Сен-Жермен-ан-Лэ, близ Парижа, где находился тогда двор Екатерины Медичи. Королева желала узнать, что имел в виду этот прорицатель, включивший в свою книгу пророчеств странный стих: