Обступили… окружили… пронзили… – нарастание безвыходности Эль Греко передает, внушая мысль, что мы вплотную приблизились к столпившимся на Голгофе. Мы заглядываем в их круг через головы Девы Марии и ее близких, чьи фигуры не уместились в раме. Слегка наклонная ось картины, нацеленная на основание креста, над которым склонился плотник, перечеркнута наверху горизонталью, на которой круглятся головы и шлемы толпы: возникает схема водружаемого распятия. Руки Христа, если бы они были пригвождены к перекладине, простирались бы от левого края картины до правого[1237]. Свет сумеречный, как в псалме Давида.
Однако Христос – не Давид. Своей смертью он побеждает смерть. Эль Греко заменяет Давидово «пролился, как вода» на противоположное сравнение: пурпурный хитон Христа подобен устремленному вверх пламени. Узкий клинышек земли слишком мал, чтобы стать опорой фигуре Христа, которая благодаря этому освобождается от тяжести. В очертаниях фигур, в направлениях жестов господствуют косые линии, создающие ощущение легкости. Ладонь Иисуса над крестом распятия выглядит так, будто он отталкивается от воздуха. Христос словно всплывает со дна небесного океана. Этому плавному движению следует взор его увлажненных глаз. Поскольку нижний край картины поднят над полом сакристии на высоту вытянутой вверх руки, то и у нас возникает ощущение подъема над землей – своего рода «подражание Христу», усиливающее воображаемый эффект его вознесения к Предвечному Отцу. Орудия Страстей Господних превращаются в орудия его славы: косые оси, пронзающие Христа, как хлещущие удары, преобразуются наверху в вертикали копий, и все они суммируются в шатрообразном небесном вихре, устремленном за раму картины. Из невидимой вершины небесной скинии Бога Отца бьет вниз двойной луч, обещающий Сыну вознесение на трон Господень.
Один каноник[1238] нашел неприличным, что головы в толпе возвышаются над головой Христа. По-видимому, он искал рациональных доводов в пользу интуитивного неприятия живописи Эль Греко, иначе не заявил бы, что на картине к тому же присутствуют три Марии, не упомянутые в данном евангельском эпизоде. Каноник запамятовал, что в Евангелии нет ни слова и о моменте срывания одежд – апокрифическом сюжете, выбранном не самим живописцем, а заказчиком.
Эль Греко обернул промах каноника в свою пользу. Когда члены соборного капитула, рассчитывая на покладистость приезжего живописца, вздумали замять дело и, не потребовав исправлений в картине, предложили Эль Греко 227 дукатов вместо 900, потребованных его представителями, художник, вопреки их ожиданиям, не отдал им картину и обратился в суд. В результате длительной тяжбы он не только получил требуемую сумму, но и добился публичного признания своего искусства.
Открытие «Эсполио» приурочили к празднику Тела Хрис-това. Толедо посетил Филипп II, подыскивавший художников для работ в Эскориале. Увидев «Эсполио», король передал Эль Греко заказ на картину «Мученичество святого Маврикия» для алтаря собора Сан-Лоренсо в Эскориале[1239].
Христианин Маврикий, полководец императора Максимиана, командовал в Галлии легионом, набранным в Фиваиде. Побуждаемые Маврикием воины отказались принести жертвы языческим богам и участвовать в преследовании христиан. Император велел казнить каждого десятого, но это не сломило их веру, и тогда легион был истреблен полностью[1240].
Эль Греко. Мученичество святого Маврикия. 1580–1582
Кровавая оргия язычества лишь возвышает моральный дух христиан. Цветовая оратория Эль Греко звучит жизнеутверждающе. Ультрамарин, перетекающий в холодный серый, в оттенки коричневого, охватывает картину наподобие органного пункта. На этом фоне мощно звучат жемчужно-голубые и серо-желтые облака и пронизанные светом одеяния ангелов с серебристо-черными крыльями. Торжественная гармония красок прорезается фанфарными вспышками лимонно-желтых, огненно-красных, малиновых, изумрудных тонов.
Построение картины определяется выбранным Эль Греко форматом холста – три к двум. Прикройте по одной трети сверху и слева, и вы получите завершенную сцену переднего плана, картину в картине с точно таким же соотношением сторон. Здесь стоят солисты – все, как в «Эсполио», выше человеческого роста. В центре – святой Маврикий. Отрок-оруженосец держит в руках его шлем, украшенный плюмажем – знаком галльских легионов. Маврикию предлагают избежать мученической смерти ценой поклонения языческим богам. Жест полководца означает, что он признает Богом только Христа. Император (в синем, спиной к нам) отдает приказ распорядителю казни – военачальнику в желтом. Между императором и мучеником виден профиль палача (тоже в желтом), жесты которого говорят о том, что он готов вести Маврикия на казнь[1241].
И Маврикий, и тот, кто выносит ему смертный приговор, и те, кто поведет его на казнь, и свита императора – все они кажутся неправдоподобно спокойными. Но это только видимость. Трагизм момента выражен не сценически-картинной жестикуляцией и мимикой, а иконным образом, иносказательно: посредством группировки персонажей, цветовых противопоставлений и, что особенно важно, таким строением фигур и характером светотени, что возникает впечатление, будто снизу вверх по удлиненным телам непрерывно пробегают некие волны. Это метафора душевного возбуждения людей, оказавшихся в ситуации принципиального выбора между добром и злом[1242].
Боковая и верхняя части картины – своего рода иконные клейма[1243], в которых звучат три хора: дальний, нижний и небесный. Вдали легионеры Маврикия, развернув знамена, готовятся принять крещение. Внизу сцена массовой казни. Сам Маврикий до последней минуты жизни ободряет собратьев по вере; две фигуры в желтом по сторонам от него – распорядитель казни и палач. На небесах, в окруженных херувимами облаках, ангелы музицируют во славу христианских мучеников. Два ангела несут символы мученичества: венки и пальмовые листья, при этом их руки образуют в небе крест.
Вряд ли можно было дать более эффектное и вместе с тем столь ясное решение задачи, поставленной перед Эль Греко. Но вот что писал об этой картине фра Хосе де Сигуэнса: «От Доминико Греко, ныне проживающего в Толедо и пишущего замечательные вещи, тут (в Эскориале. – А. С.) осталась картина со святым Маврикием и его солдатами, он изготовил ее для алтаря этого святого; она не понравилась Его Величеству, что неудивительно, поскольку она вообще мало кому нравилась, хотя они и говорили, что она содержит в себе немало художественных достоинств и автор ее – человек весьма искушенный, о чем свидетельствуют созданные им выдающиеся произведения»[1244].
Что же не понравилось его величеству? Судя по новой картине на этот сюжет, написанной итальянцем Ромоло Чинчиннато и украсившей алтарь собора Сан-Лоренсо, Филипп II хотел получить от Эль Греко произведение, построенное по рецептам Высокого Возрождения: по возможности симметричную, с фигурой героя, выдвинутой вперед, с параллельными планами и полукруглым верхом, с атлетическими телами, эффектным псевдоантичным реквизитом и более или менее уравновешенными массами цвета без сильных контрастов. Ему хотелось видеть на переднем плане побольше тел мучеников, в эмпиреях – Христа, а поближе к горизонту – рассказ о тщетной попытке римлян заставить воинов-христиан поклоняться статуе Марса. Все это оказалось для короля важнее сакрального предназначения алтарного образа: ведь одобренная им картина Чинчиннато вызывает, в отличие от «иконы» Эль Греко, не столько желание помолиться, сколько любопытство к подробностям, затемняющим основной смысл события[1245]. Найдя картину греческого мастера не соответствующей стилю Эскориала, Филипп II проявил поистине королевское великодушие: заплатил Эль Греко 800 дукатов (Чинчиннато получит лишь 550) и велел повесить его картину в Зале капитула[1246].
Вряд ли эта неудача сильно удручала Эль Греко. Покидая Италию, он заранее знал, где в Испании его ждет успех, если ему не удастся стать придворным живописцем. В Толедо, который был по тем временам не только очень большим городом (62 тысячи жителей), но и главным центром религиозной и интеллектуальной жизни страны, образовалась диспропорция между спросом на живопись и количеством квалифицированных мастеров, ибо художники, прельщенные королевскими заказами для Эскориала, один за другим покидали старую столицу. Эль Греко это было на руку.
Его искусство чуждо духу Эскориала? Зато его все выше ценят в древней кастильской столице – этой цитадели аристократической гордыни, католической ортодоксии, мистической поэзии и еще не остывшего очага арабско-еврейской учености[1247]. В 1585 году он арендовал самые дорогие апартаменты в огромном дворце маркиза де Вильена и поселился там с семилетним сыном Хорхе Мануэлем[1248]. Вскоре Эль Греко начал писать картину для своей приходской церкви Санто-Томе́ – «Погребение графа Оргаса». Впоследствии он сам назовет это произведение «прекраснейшим».
Эль Греко. Погребение графа Оргаса. 1586–1588
Инициатором заказа был его друг священник Андрес Нуньес, решивший поднять с помощью искусства Эль Греко доход вверенного ему храма. Дело в том, что скончавшийся в 1312 году дон Гонсало де Руис, правитель кастильского города Оргаса, уроженец Толедо и покровитель церкви Санто-Томе́, перестроенной из мечети на его средства, издал перед смертью указ об уплате ежегодного налога в пользу этой церкви, но прихожане в течение двух последовавших веков не выполняли его волю. Духовенств