Ханс Мемлинг. «Триптих Донна» в открытом виде. 1468
Другое дело – образы святых дев. Образ Девы Марии с Младенцем Иисусом мы встречаем у Мемлинга и в сюжетах Рождества и поклонения волхвов, и во введенных им в нидерландское искусство сценах отдыха на пути в Египет[250] и обручения святой Екатерины, и вне повествовательных сцен. Мария кормит дитя, или играет с ним, или просто обнимает его; она сидит или стоит, изображена в рост или погрудно, под открытым небом или в интерьере. Рядом присутствуют то ангелы, то донаторы, то святые, а то и все они вместе, но может и не быть никого. Но каковы бы ни были эти картины, Дева Мария у Мемлинга всегда одна и та же, почти неотличимая от других святых дев. Она очень молода. У нее продолговатое бледное лицо с высоким выпуклым лбом, длинным носом, небольшим подбородком и маленьким ярким ртом с сочной нижней губой, напоминающей лепесток розы. Расчесанные на пробор волосы падают золотистыми волнами на покатые плечи. Тип Марии – наиболее ярко выраженная готическая реминисценция в искусстве Мемлинга, который во всем остальном (если не говорить об архитектурных деталях в его картинах) не придерживался готических форм. Именно благодаря умышленному стилистическому несовпадению Мадонн с окружением так удачно передавал Мемлинг их состояние «не от мира сего». Обычно голова Марии чуть склонена, глаза полуприкрыты. Безучастная ко всему, что происходит вокруг, она пребывает в тихой задумчивости, тогда как простодушный Младенец радостно откликается на любые попытки развлечь его.
Ханс Мемлинг. «Триптих Мореля» в открытом виде. 1484
Одна маленькая картина такого рода, «Мадонна в лугах», находится в музее Прадо в Мадриде. Хотя размер рамки слишком мал, чтобы впустить нас в райский мир Мадонны, все-таки совершенно непроницаемой преграды не чувствуешь. Чистый, ласковый, недвижный воздух, смирение, покой. Мария совсем еще девочка – узкоплечая, тоненькая, простодушная. У нее невидящий взгляд и грустная полуулыбка. Мы смотрим на нее чуть сверху, как если бы подошли к ней по лугу. Она держит Иисуса у правой руки, его силуэт выходит за контур ее фигуры, и Младенец оказывается в центре нашего внимания. Мемлинг находит прелестную бытовую мотивировку для трагического символа: Иисус тянется к яблоку[251]; ангел умилен его смышленостью, тогда как другой ангел самозабвенно играет на виоле. Ни ван Эйк, ни Рогир не вводили в картины ангелов, развлекающих Иисуса и Марию. Это немецкий сентиментально-сказочный мотив, который был известен уже Мастеру Франке и Стефану Лохнеру.
Решение темы в аристократическом духе – «Мадонна на троне с Младенцем, ангелом и донатором» из триптиха в Художественно-историческом музее в Вене[252]. Донатору, как в свое время канцлеру Ролену, было угодно преклонить колена перед Мадонной в небесном дворце, вдали от земного мира. На троне, в обрамлении великолепной арки, Мария сидит торжественно, как подобает владычице небесного дворца, но взгляд ее потуплен. Иконографическую роль «престола премудрости» она выполняет со смиренным усердием, не смея шелохнуться, словно желая быть не более чем атрибутом Христа. Как и в «Мадонне в лугах», не она, а ее резвый Младенец в центре внимания. Ангел, которому вручены и яблоко, и виола, чтобы освободить место для донатора по другую сторону от трона, похож на хорошо вышколенного пажа. Наверху кипит работа, выдающая североитальянский вкус донатора: путти развешивают гирлянды плодов[253]. Одетый в черное платье, оттеняющее бледность его прекрасного лица, донатор не смотрит на объект своего поклонения, но взор его таков, что мы понимаем: он видит перед собой то же, что и мы. В отличие от райского пейзажа «Мадонны в лугах», здесь на дальнем плане выявлены, по контрасту с небесным чертогом, рукотворные мотивы – шаткий мостик и замок, похожий на древнюю цитадель графов Фландрских в Генте.
Ханс Мемлинг. Мадонна в лугах. Ок. 1470
Вершина искусства Мемлинга – большой триптих «Мистическое обручение святой Екатерины», созданный им для госпиталя Святого Иоанна в Брюгге[254].
На будничной стороне этого алтарного образа изображены под сенью готических табернаклей коленопреклоненные попечители госпиталя Якоб де Кенинк и Антоний Зегерс и начальницы госпиталя Агнес Каземброт и Клара ван Хюльзен – со своими покровителями Иаковом и Антонием, Агнессой и Кларой. Господствуют белый, серый, коричневый, черный тона. Виртуозно переданная светотень создает видимость объемных фигур, застывших, как в «живой картине». Все здесь аскетично, безмолвно.
Ханс Мемлинг. Мадонна на троне с Младенцем, ангелом и донатором. Средняя часть триптиха. Ок. 1485
Тем неожиданнее роскошь, ждущая вас внутри складня. Посредине – сцена из жития святой Екатерины Александрийской, давшая название всему триптиху. Екатерина молилась перед образом Девы Марии с Младенцем, как вдруг Христос повернулся к ней и, наклонившись, надел на ее палец кольцо. Мистическое обручение святой девы мыслилось как ее духовное бракосочетание с Богом[255].
Ханс Мемлинг. Триптих «Мистическое обручение святой Екатерины» в закрытом виде. 1479
Предоставим в последний раз слово Эжену Фромантену, тоньше всех чувствовавшему очарование этой картины. «Богоматерь – в центре композиции, на возвышении, где она восседает на престоле. По правую руку от нее – Иоанн Креститель[256] и святая Екатерина со своим символическим колесом[257]; налево – святая Варвара…[258] На втором плане – Иоанн Евангелист[259] и два ангела в священническом одеянии. 〈…〉 Святая Екатерина одета в длинное узкое платье со шлейфом, расшитое золотыми узорами по черному фону, с малиновыми бархатными рукавами и обтягивающим, низко вырезанным корсажем. Маленькая золотая диадема с драгоценными камнями охватывает ее выпуклый лоб. Прозрачная, как вода, вуаль прибавляет к белизне лица бледность воздушной ткани. Нет ничего изысканнее этого тонкого детского и женственного лица, окаймленного убором из драгоценностей и газа; никогда художник, влюбленный в женские руки, не писал ничего более совершенного по жесту, рисунку и изгибу, чем эта округлая, точеная и длинная перламутровая рука с протянутым к обручальному кольцу пальцем. Святая Варвара сидит. У нее твердая осанка, красивая, прямо поставленная голова, прямая шея, затылок с гладко и высоко зачесанными волосами; губы сжаты в мистическом выражении, под опущенными прекрасными, чистыми веками угадывается взгляд, внимательно устремленный в часослов, переплетенный в синий шелк. Под узким корсажем ее зеленого платья обрисовывается грудь. Гранатовый плащ облегает ее фигуру широкими, очень живописными, искусно расписанными складками. 〈…〉 Посмотрите лишь на форму, на совершенство рисунка, на естественность и простоту жестов, на ясный цвет лиц, атласную бархатистость и мягкость кожи, на единство ее тона; присмотритесь к красочному богатству одежд, к их верному и характерному покрою – и вы можете подумать, что это сама природа, воспринятая глазом, удивительно восприимчивым и правдивым. 〈…〉 Та же светотень, что у ван Эйка, только по-новому тонкая, более точно подмечены интервалы между светом и полутенью. В целом это – произведение менее энергичное, но более нежное»[260].
Ханс Мемлинг. Триптих «Мистическое обручение святой Екатерины» в открытом виде
Донаторы попросили художника представить на боковых створках в высшей степени драматичные сцены: слева – «Усекновение главы святого Иоанна Крестителя», справа – «Откровение святого Иоанна Богослова». Как десятью годами раньше, Мемлингу и на этот раз удалось создать гармоничное произведение, в котором все то, что в Евангелии призвано устрашать, превратилось в интересное и красивое зрелище. Главную роль играет цветовое созвучие картин. Распределением цвета достигнута ясно воспринимаемая субординация сюжетов: «Обручение святой Екатерины» не теряется в соседстве с боковыми картинами. Благодаря златотканому занавесу, на фоне которого ангелы держат корону Царицы Небесной, а также стройным фигурам двух Иоаннов и великолепным колоннам «Мистическое обручение святой Екатерины» словно наполняется гулом органных труб, могучее благозвучие которого ничто не может заглушить. На втором плане Мемлинг перекинул смысловые мостики от «Обручения» к боковым картинам: Иоанна Крестителя ведут влево, в направлении темницы, изображенной на левой створке, а Иоанна Богослова – вправо, к судну, готовому уйти в море, омывающее остров Патмос.
Линия горизонта на боковых створках находится на той же высоте, что и в центральной части. Это сделано не для того, чтобы охватить все три картины единым пространством. Мемлинг хотел, чтобы полоса неба слева, посредине и справа была одинаковой ширины. А чтобы небесные явления, без которых невозможно обойтись в панораме Апокалипсиса, не нарушили равновесия, он поместил над сценой казни святого Иоанна Крестителя полуфигуру Бога в золотом сиянии.
Представим, что святой Иоанн Креститель и схватившие его люди перешли на левую створку триптиха и показались в дверном проеме темницы позади фигуры Саломеи. Мы увидим, что эта группа не приблизится к переднему плану, а, наоборот, удалится – настолько резок разрыв между ближними и дальними фигурами на этой створке. Еще заметнее пространственный разрыв на правой створке: Иоанн Богослов наблюдает апокалипсические знамения словно бы с вершины горы.
Чрезвычайно сложной задачей было изобразить сцену «Откровение святого Иоанна Богослова». Множество эпизодов Откровения, которые в тогдашней изобразительной продукции показывались порознь