[832] пользовалась спросом далеко за пределами Саксонии. Собственная типография, аптека и виноторговля приумножили его состояние. Принадлежавшие Кранаху пять домов и земельный участок оценивались более чем в 4000 гульденов. Дважды его избирали бургомистром Виттенберга. Курфюрст доверил ему свою сокровищницу, а герцог Иоганн – воспитание наследника, Иоганна-Фридриха, будущего незадачливого противника Карла V[833].
Круг художественных обязанностей Кранаха был очень широк: алтарная живопись[834], мифологические и аллегорические картины, гравюры религиозного и светского содержания, декоративные росписи и панно, картоны для шпалер, оформление празднеств, эскизы алтарного декора и церковной утвари, изготовление моделей для медалей, штамповка обоев, имитировавших текстуру дерева или скульптурные рельефы, роспись щитов. Мало того, Лукас исполняет многочисленные заказы саксонской знати, изготовляя для нее домашние образа и портреты, эскизы гербов, костюмов, мебели, парадных доспехов и надгробий.
Как ни быстр был Кранах в работе, время приходилось экономить. В этом ему помогли «драконья» гибкость, изменчивость, способность угадать и наилучшим образом воплотить намерения заказчиков. В сообществе, сплоченном единством интересов вокруг Фридриха Мудрого, вкусы и прихоти не могли отличаться большим разнообразием. Тон задавал курфюрст. Но его волю надлежало уловить, уяснить, представить в воображении и, наконец, осуществить другому человеку – Лукасу Кранаху. Его творения были магическими зеркалами, в которых сам Фридрих и те, кто стремился ему подражать, видели с полной ясностью все то, чего без помощи художника они могли лишь смутно желать. Магия этих зеркал – в незаметной для заказчиков обработке их вкуса сообразно творческим устремлениям самого Лукаса. В художественной жизни Виттенберга тон задавал не курфюрст, а его художник.
Найдя новое решение традиционной темы, придумав новый тип картины, Лукас повторял их многократно, пока не иссякал поток заказов, – а к этому моменту в его репертуаре опять появлялось нечто небывалое и не менее притягательное. Он всегда опережал заказчиков, но ровно настолько, чтобы им казалось, будто он следует за ними.
У историков искусства принято сожалеть о неисполнившихся обещаниях молодого Кранаха и предаваться романтическим воздыханиям о таланте, якобы разменянном на богатство. Но не разумнее ли ценить искусство «виттенбергского дракона» таким, каково оно есть, и благодарить Фридриха Мудрого и людей его круга за то, что из мастерской Кранаха вышла не одна, а тридцать одна Ева, не одна, а дюжина Юдифей, не одна, а тридцать пять Венер и столько же Лукреций? Многие картинные галереи мира гордятся этими экзотическими жемчужинами Виттенберга. Даже если бы время не пощадило ничего, кроме этого племени пикантных прелестниц, Кранах все-таки вошел бы в историю искусства первым из немецких художников, понявшим, что искусство существует для наслаждения.
Сохранилось более полутораста его картин, около двухсот гравюр на дереве, десяток гравюр на меди, сотня рисунков. Сравнивая то, что предназначалось для заказчиков, с произведениями, в которых его воля проявилась свободнее, поражаешься его двуличию, отнюдь не свойственному художникам того времени.
Область свободы у Кранаха – это изображения деревьев, животных, портретные этюды, иногда гравированный или живописный портрет, всевозможные наброски. В них нет ничего заранее заученного, никакого манерничанья, никаких стилистических примет искусства XVI столетия. Каждое такое произведение – поразительной силы вспышка бытия, короткое замыкание в цепи «предмет – художник».
А рядом с этим Кранахом работает совершенно другой, которого часто принимают за наивного чувствительного провинциала, старающегося быть многозначительным, важным, изысканным, но не обладающего ни знаниями, ни вкусом, ни мерой и впадающего в своих картинах то в запутанную нагроможденность, то в лубочную примитивность, то в манерную мечтательность. Снисходительно умиляясь, ему, однако, охотно прощают эти недостатки за чарующие эффекты его сверкающих гравюр и острой гладкой живописи с ее терпким колоритом. Думается, Лукас усмехнулся бы в ответ на попытку представить его простецом. Архаизмы и неправильности его искусства, режущие академически воспитанный глаз, – это эксперименты по изготовлению магических зеркал для виттенбергской элиты, требовавшие абсолютного мастерства.
Современники Кранаха часто искали соответствия своим помыслам и поступкам в житиях святых. Эпизоды церковного предания мысленно представлялись им происходящими здесь и сейчас. Оставался лишь шаг до превращения заказчиков или иных известных лиц в персонажей алтарных картин. Кранах сделал этот шаг в «Алтаре святой Екатерины», написанном для церкви княжеского замка. В сцене казни святой, которая считалась покровительницей философов, мы видим у левого края Фридриха Мудрого; в обличье палача выступает его советник и казначей, благочестивейший Пфеффингер; в самом центре картины – лицо гуманиста фон Шварценберга.
Лукас Кранах Старший. Алтарь святой Екатерины. 1506
Мученичество Екатерины представлено как торжество ее приобщения к лику святых. Лицо мученицы светится кроткой радостью. Святые девы, изображенные на створках, безмятежны. Ангелоподобный принц, воспитанник Кранаха, подносит святой Доротее корзинку с райскими цветами. Под пасмурным немецким небом ярко сияют праздничные одежды. Лавина мучителей втянута под колесо, которое должно было стать орудием четвертования Екатерины. Как грешники в геенну огненную, низвергаются они в упавшее с неба пламя. Всадники из свиты Максенция валятся наземь вместе с лошадьми. На них сыпятся искры небесного огня…
Наиболее устойчивая религиозная тема Кранаха – Мадонна с Младенцем. Вопреки стремлению Лютера видеть главным персонажем Христа в теологически не озабоченных сердцах – протестантских, равно как и католических, – любовь к Деве Марии не угасала. Особенно высоко чтили ее в придворно-рыцарских кругах, где поклонение и служение Деве Марии издавна окрашивалось оттенками любви к даме сердца. Неудивительно, что Кранаху и после выступления Лютера заказывали образа Мадонны с Младенцем не реже, чем прежде.
Рыцарственным саксонским заказчикам[835] грезились мадонны неземной красоты и нежности. Поэтому не будем спрашивать, откуда явились и куда стремятся мадонны Кранаха, что у них было до и что будет после. Нет у них опоры в земной жизни, ничего не может произойти вокруг них, и в них самих действие не может родиться, потому что у них нет душевной жизни. Это живописные видения, которые просто присутствуют, стоят в глазах. Главная забота Кранаха – заворожить зрителя, как завораживают ребенка волшебной сказкой.
Одежды его мадонн строже, чем у жены Куспиниана или у святой Екатерины. Ничто не мешает насладиться изысканными красками, то печальными, то радостными, мягко переливающимися на широких поверхностях или вспыхивающими и гаснущими в складках и сборках. Ничто не может сравниться с шелковистым руном волос, струящихся по плечам. Невозмутимый лоб Марии целомудренно прикрыт вуалью столь тонкой, что местами надо напрячь глаза, чтобы ее увидеть. Из-под вуалей просвечивают волосы, ткани, тело Иисуса, иногда – краешек земли у горизонта. Земля простирается вдаль откуда-то снизу, так что порой деревья у края картины видны с высоты птичьего полета. Омывая листву светом и воздухом, превращая далекие горы и города в миражи, облачка – в перламутр, небосвод – в лучезарный кристалл, озера – в зеркала, Лукас заманивает зрителя все дальше, переполняя его душу сладким чувством обладания чудесным миром, в котором он узнаёт проясненный образ родной земли. От картины к картине образ этот становится умиротворенней.
Лукас Кранах Старший. Турнир. 1509
Лукас Кранах Старший. Мадонна под яблоней. Ок. 1530
В «Мадонне под яблоней» земля замирает в райском блаженстве. В восторженных саксонских душах такой образ Девы Марии почти уже неотличим от языческого олицетворения женского начала бытия.
В накидке лисьей – сама
хитрей, чем лиса с холма
лесного, что вдалеке
склон полощет в реке,
сбежав из рощи, где бог,
охотясь, вонзает в бок
вепрю жало стрелы,
где бушуют стволы,
покинув знакомый мыс,
пришла под яблоней из
пятнадцати яблок – к ним
с мальчуганом своим.
Головку набок склоня,
как бы мимо меня,
ребенок, сжимая плод,
тоже смотрит вперед.
Кто бы ни вписал в подзаголовок этого стихотворения: «Л. Кранах „Венера с яблоками“» – сам ли Иосиф Бродский или же составитель сборника его сочинений[836], – это мудрая ошибка. Эрмитажная Мадонна и в самом деле родная сестра кранаховских венер.
Венеру с Купидоном Кранах писал едва ли не чаще Мадонны с Младенцем. Вокруг образа Венеры группируется множество его картин и гравюр, героинями которых являются, с одной стороны, Ева, Далила, Юдифь, Саломея, Лукреция, а с другой – Омфала, безымянные молодки, обирающие похотливых стариков, или девица, соблазненная Иоанном Златоустом. Первые вольно или невольно повинны в трагической участи мужчин; вторые выставляют сильный пол в смехотворном виде. При всех различиях этих сюжетов одна мысль объединяет их: женщина, пробуждая в мужчине сладострастие, может сыграть роковую роль в его судьбе или стать косвенной причиной гибели другого мужчины. Почему эта тема была так популярна?
Лукас Кранах Старший. Адам и Ева. Ок. 1510
Лукас Кранах Старший. Самсон и Далила. 1529
Представление об опасности «женской власти» коренится в куртуазном кодексе чести. Около 1100 года Гартман фон Ауэ в диалоге о любви, который ведут Сердце и Тело, пустил в ход образ «Frau Minne» («госпожа Любовь») – аллегорию куртуазно