Лукас Кранах Старший. Кабаны, преследуемые собаками. Ок. 1530–1540
Фон большинства виттенбергских портретов Кранаха – черный; изредка – тусклых оттенков голубого, зеленого, желтого. В раме, нижний профиль которой делали похожим на подоконник, такой фон – равномерный, гладкий, углубленный слоем прозрачного лака – казался окошком в комнате, где нет ничего и никого, кроме обитающей там персоны. Достаточно легчайших теней, чтобы лицо, светлеющее в сумраке, приобрело объем и стало восприниматься как гладкое твердое тело, в одних портретах словно светящееся изнутри, в других – освещенное извне. Ничего подобного нет в портретных этюдах: там у лиц нет ни этого свечения, ни твердости; они словно бы возникают на листе, не успевая застыть.
Большинство портретов Кранаха – высотой около полуметра. В такой формат можно вписать лицо в натуральную величину, но Лукас уменьшал его раза в полтора-два, оставляя место для головного убора, платья, лат, перчаток, оружия. Все это у него написано с величайшей тщательностью, но иначе, нежели лица: красочно, плоско, орнаментально, будто околичности существуют сами по себе, как платье, нарисованное на ширме с отверстием для лица в ателье уличного фотографа. Околичности сообщают о статусе изображенной особы, иногда о ее принадлежности к определенному семейству, о событии, к которому приурочен портрет. В этом Лукас не оригинален. Но лучше любого другого портретиста своего времени он понимал, что аксессуары принадлежат двум различным пространствам – реальному, в котором висит портрет, и воображаемому, в котором живет модель. Обрамленная дощечка, несущая на себе изображение персоны, должна быть приятна даже для беглого взгляда издали, когда воспринимается только цветовой аккорд. Лукас любил привлечь внимание пламенеющими сочетаниями красного, желтого, золотистого с черным, реже с коричневым, бурым, зеленым. Почти в каждом портрете есть кусочек блаженно-легкого прохладного белого. Иногда встречается строгое сочетание черного с золотым и белым; бывает и более терпкое – оливковый фон, иссиня-черный наряд, рыжие волосы.
Прежде всего своей вещественной красотой – то торжественной, то изысканной – привлекали внимание портреты, созданные Кранахом. Первый эмоциональный отклик, неизменно положительный, окрашивал собой более близкое знакомство с изображенной персоной, когда аксессуары воспринимались уже в соответствии с их житейским назначением. И тут острая кисть Лукаса заставляла зрителя еще шире раскрывать глаза от изумления, демонстрируя чудеса ткачества, шитья, плетения, ковки и прочих ремесел. В таком окружении лицо модели светилось, как благородный камень в роскошной оправе.
Свадебный портрет герцога Генриха I Благочестивого и Екатерины Мекленбургской стал первым в мировой живописи светским портретом в полный рост. Ныне впечатление от этой работы ослаблено тем, что портрет распилен пополам, супруги отделены друг от друга. Представьте себе торжественность огромного черного квадрата с двумя пламенеющими фигурами. Тогда станет заметна перекличка косых линий, пронизывающих оба силуэта (венок Генриха, положение правых рук, меч и красная полоса на платье Екатерины, пес и собачка), и вы сможете увидеть, как Генрих решительным жестом, а Екатерина всем корпусом, обращаясь друг к другу, делают очевидным различие между официальной и приватной сторонами своего союза. Генрих Благочестивый был далек от гуманистических увлечений. Ему нравилось чистить пушки, которые проектировал для него Лукас. «Космографическим» намекам здесь не место. Взаимность чувств подтверждена обоюдным интересом пса и собачки. В черном пространстве еще не замер звук купидоновых стрел, сливающийся со свистом ветхозаветного змея: отныне эта чета наследует ответственность прародителей перед Богом за продление своего рода.
«Вечный образ своего духа Лютер выразил сам, смертные его черты запечатлел воск Лукаса. 1520» – гласит подпись под гравированным на меди портретом Лютера в образе монаха-августинца. Это первый из многих дошедших до нас кранаховских портретов реформатора. Кранах поспешил размножить портрет в страшный для своего друга момент: папа отлучает еретика от церкви – и тот сжигает папскую буллу. «Воск Лукаса» – похвала правдивости портрета, и все же этой метафорой заслуга художника принижена. Современник, видевший Лютера в 1519 году, заметил в его лице лишь изнуренность заботами и трудами[849]. Лукас же запечатлел совестливость, истовость, человечность Лютера. «Воск Лукаса» – только средство, благодаря которому эти качества отлились в форму, но форма крепка как камень. Пройдет несколько месяцев, и в Вормсе перед императором Карлом V, князьями и епископами Лютер на требование отречься от своих сочинений ответит: «На том стою я и не могу иначе. Бог мне в помощь, аминь».
Лукас Кранах Старший. Портрет Ганса Лютера. Ок. 1527
Лукас Кранах Старший. Портрет Генриха Благочестивого и Екатерины Мекленбургской. 1514
Лютер мог положиться на Кранаха не только как на мастера, отлично понимавшего задачи протестантской печатной графики[850]. Лукас был друг верный, влиятельный, богатый, смелый. Лютер не решается переводить Откровение святого Иоанна, не видя своими глазами упоминаемые там яспис, сардис, смарагд. Он обращается к Лукасу, и тот выдает ему самоцветы из княжеской казны. У Лютера нет денег для выпуска в свет своего перевода Евангелия – Лукас ссужает ему нужную сумму. Выйдя из августинского ордена, где он ревностно соблюдал строгий устав, Лютер через пару лет хочет жениться на бывшей монахине Екатерине. Град упреков и насмешек обрушивается на обоих со всех сторон. А Лукас выступает свидетелем на их свадьбе, пишет портреты молодых, крестит их первенца.
Лукас Кранах Старший. Портрет Мартина Лютера в образе монаха-августинца. 1520
О нраве отца Лютера известно со слов самого Мартина: трудолюбив, трезв, честен, крут и безжалостно праведен. А вот его портрет работы Кранаха. Не упустив ни одной из этих черт, он добавил ум и нарастающую усталость, которая, кажется, переходит в недовольство целым миром. Выражено это с напором, которому мог бы позавидовать и сам старик. Испытываешь благодарность к художнику за то, что яростные глазки нацелены не на тебя. Вот от кого унаследовал Мартин свой устрашавший современников взор!
Обворожительна и неприступна, как мечта влюбленного рыцаря, героиня эрмитажного портрета. Она стоит спокойно, но отодвинутая штора создает иллюзию тихого скольжения фигуры, тяготения ее туда, где озерная гладь удваивает земную даль и небосвод. Красный краешек шляпы высунулся из-за шторы в том месте, где небо зеленеет, переходя от ночной синевы к заре, а оливковый рукав и его парчовые полосы соприкоснулись с зеленью и золотом листвы. Прилетевший оттуда ветерок приподнимает волнистую прядь. Вдали брезжит свет, а здесь еще или уже ночь, но девушка озарена золотистым сиянием, льющимся откуда-то спереди. Стан ее выгнут, руки словно огибают постамент, на котором она бережно, как увенчанную золотом и самоцветами вазу, несет затянутую в парчовые доспехи талию и грудь. Зыбкое сооружение отклоняется назад, но голова, движением индийской танцовщицы вынесенная вперед, брошенные на плечо локоны и косой диск шляпы восстанавливают равновесие.
То она следит за тобой пристально, как кошка, тайком выглядывающая из укрытия, то ее взгляд скользит мимо, и на лице появляется улыбка пресыщения. Потом обнаруживаешь, что эти состояния принадлежат половинам ее лица, показанным в разных ракурсах (та, что левее, – почти анфас, другая – ближе к профилю) и живущим порознь. Становится не по себе от этих превращений. Нетрудно переступить в воображении границы, отделяющие этот портрет от Кранаховых охот и образов «женской власти». Зов к охоте слышится из дали, приоткрывшейся за зеленым рукавом. Что же до роковых чар, то героиня ими обладает и без таких атрибутов, как яблоко, ножницы, меч, мертвая голова, кинжал, которые сделали бы ее неотличимой от венер, далил, юдифей, саломей и лукреций, неустанно варьировавшихся Лукасом, дабы восполнить отсутствие церковных заказов.
Современники Кранаха хотели, чтобы их портреты были точными масками, но утаивали бы жизнь души. Недаром гравированный портрет Лютера 1520 года виттенбергские власти не одобрили в качестве официального изображения реформатора. В тираж пошел другой вариант, где вместо пламенного апостола новой веры представлен благочестивый проповедник. Главная трудность для Лукаса-портретиста заключалась в том, чтобы скрывать свою проницательность: не теряя живости, прятать все, что могло оказаться неприятным для портретируемых особ. Иначе заказчики отвернулись бы от него.
Лукас Кранах Старший. Охота на оленей. 1529
Лукас Кранах Старший. Портрет молодой женщины. 1526
Лукас Кранах Старший. Портрет Иоганна Шёнера. 1529
Непринужденно написан, пожалуй, только портрет Иоганна Шёнера, математика и астронома, энергичного поборника лютеранства. Так ли уж строг и нелюдим этот человек, каким кажется на первый взгляд? Едва приметная искорка юмора вырывается из-под нахмуренной брови. Маска утрачивает непроницаемость. Иоганн и Лукас понимают условность игры, подтрунивают над серьезностью мины, которую положено сохранять изо всех сил. Похоже, их соединила какая-то затея, внятная лишь узкому кружку своих. Почему ученый муж изображен в ракурсе, типичном для кранаховских портретов женщин? Почему астроном, ночной житель, представлен на небесно-голубом фоне, какого нет ни на одном другом портрете Лукаса?
В панегирике Кранаху ректор Виттенбергского университета Кристоф Шейрль писал: «Не то чтобы дня, а и часа не проводишь ты в праздности; кисть постоянно в деле. Всякий раз, как князья зовут тебя на охоту, ты берешь с собой дощечку и живо запечатлеваешь то Фридриха, травящего оленя, то Иоганна, выслеживающего кабана, и этим наброскам они радуются не меньше, чем самой охоте»