Живи фон Зандрарт в наше время, он, быть может, воспользовался бы формулой Малларме, которая вспомнилась нам в связи с искусством Корреджо: «Рисовать не предмет, а эффект, который он производит»[859]. Как тщательно подыскивал фон Зандрарт слова, пытаясь выразить некий род «сочувственного волнения», аналогичного впечатлениям Вазари от живописи Корреджо![860] Святые «представлены очень изящно (sehr zierlich)», «изумительно красивое (verwunderlichschöne) облако», «все это выполнено так превосходно, благодаря изобретательности (Invention)[861], колориту и всяким украшениям, что по своеобразию (Selsamkeit) остается непревзойденным», «с особой пышностью (in sonderbarer Zierlichkeit) изображены во множестве предстоящие святые девы», «все они нарисованы настолько благородно, естественно, мило и точно (adelich, natürlich, holdselig und correct) и так хорошо колорированы, (wol colorirt), что они кажутся находящимися скорее на небесах, чем на земле (курсив мой. – А. С.)»[862].
Не прошли мимо внимания фон Зандрарта и макабрные мотивы Матиса: «На другом алтаре был изображен слепой отшельник, который, переходя со своим поводырем через замерзший Рейн, на льду подвергся нападению двух разбойников и был убит насмерть. Он был изображен упавшим на своего кричащего мальчика; по вычурности (an Affecten) [поз][863] и совершенству это изображение казалось чудесным образом выполненным по совершенно естественным впечатлениям»[864].
Иоахим фон Зандрарт имел авторитетного предшественника в понимании искусства Грюневальда – Филиппа Меланхтона. Рассуждая об изобразительном искусстве по аналогии с риторикой, Меланхтон поставил живопись Грюневальда посредине между всем тем «величественным и разнообразным», что «изображал тщательными линиями» Дюрер, и «изящными, даже нежными» картинами Кранаха[865]. Это равносильно тому, чтобы указать на Корреджо как на середину между Рафаэлем и Пармиджанино[866].
Своеволие Корреджо и Грюневальда подрывает доверие к универсальной объяснительной силе таких понятий, как «традиция» и «школа», и к весьма распространенной ныне модели художественного творчества, согласно которой каждый художник исходит из схем, выработавшихся у него благодаря знакомству с чужими решениями аналогичных задач[867]. Но из-за их чрезмерной оригинальности они были забыты быстро и надолго, ибо зависимость от готовых схем характерна не столько для художников, сколько для зрителей. Во вкусах большинства людей, не обладавших всеядностью публики нашего времени, лучшие шансы на безусловное признание всегда имели не субъективные, пусть и гениальные, художественные порывы, а искусство, опиравшееся на правила и нормы. Таким оно по преимуществу оставалось в XVI–XVII столетиях.
В XVI веке формированию нового вкуса у немецких любителей искусства содействовал, как никто другой, Дюрер. Сам того не ведая, он оказался виновником быстрого забвения имени Грюневальда[868]. Попробуем выразить различие их методов схематически – перечнем противоположностей; в нем слева назовем некоторые существенные качества классического искусства (в понимании Вёльфлина), к которому тяготел Дюрер, а справа – свойства живописи Грюневальда:
Перспектива – Произвольно построенное пространство
Объективные свойства предметов – Эффекты, производимые предметами
Статуарность человеческих фигур – Динамика фигур
Соблюдение анатомии и правильных пропорций во внешнем облике тел – Выражение душевных состояний, допускающее деформации и диспропорции
Свет как освещение – Свет как цвет[869].
Грюневальду долго пришлось ждать зрителя, созревшего для восприятия его образов, – гораздо дольше, чем Корреджо. Но и ныне, когда у немецкого мастера поклонников несравненно больше, нежели у его итальянского современника, мы почти ничего не знаем о жизни Грюневальда. Ученые выяснили, что Иоахим фон Зандрарт назвал его Грюневальдом по ошибке. Современники говорили о Матисе из Ашаффенбурга, в некоторых бумагах он значится как Матис Нитхардт из Вюрцбурга, хотя в вюрцбургском архиве никаких данных о нем найти не удалось[870]. Дату его рождения определяют на основе шатких предположений. Большинство специалистов полагает, что он родился между 1470 и 1475 годом.
Ясно лишь, что мастер Матис служил при дворе Уриэля фон Геммингена, архиепископа-электора Майнцского, в его резиденции в Ашаффенбурге, и что эта служба была связана не столько с работой живописца, сколько с обязанностями прораба на строительстве дворца и специалиста по устройству водопроводов и фонтанов[871]. Архиепископ пожаловал ему дворянское достоинство и вторую фамилию – Готхардт, благодаря чему у мастера появилась новая монограмма: сплетенные вместе инициалы «М» и «G» и стоящая отдельно буква «N». Готхардт сохранил придворную должность и свои обязанности при преемнике Уриэля фон Геммингена, могущественном Альбрехте Бранденбургском – самом светском и образованном немецком прелате, по чьим заказам будут работать и Дюрер, и Кранах.
Историков давно волнуют два вопроса: об отношении Готхардта к гражданам Ашаффенбурга, которые весной 1525 года примкнули к восставшим крестьянам, вынудив архиепископа бежать в Галле, и о вероисповедании Готхардта в последние годы его жизни[872]. Ученые, желающие революционизировать великого художника, видят аргументы в свою пользу в том, что во время восстания он не покидал Ашаффенбург, а когда начался суд над повстанцами, переехал во Франкфурт-на-Майне. Но, судя по тому, что в 1525 и 1526 годах он получал от секретаря Альбрехта Бранденбургского деньги в рассрочку гонорара, основная часть которого (очень крупная сумма – 147 гульденов!) была выплачена ранее, Готхардт не скомпрометировал себя перед архиепископом. Его свободный отъезд во Франкфурт можно объяснить опасением наветов и нежеланием оставаться в городе, где на скамье подсудимых оказались, быть может, симпатичные ему люди.
Труднее ответить на вопрос о вероисповедании Готхардта. Ни одно его произведение (включая рисунки) специалисты не датируют позднее чем 1524 годом. Хотя во франкфуртских документах его называют «живописцем», от этого периода не осталось никаких следов его художественной деятельности. Церковь местных доминиканцев украшали произведения, выполненные им в прежние годы[873], а их автор торговал красками и целебным мылом на ярмарке!
Чем был вызван столь крутой поворот? Быть может, Нитхардт стал лютеранином? Многолюдный, деятельный, богатый Франкфурт был подходящим местом для новой жизни: к умеренным лютеранам там относились терпимо. Но не проходит и года, как Нитхардт уезжает из Франкфурта в Магдебург строить водяные мельницы, а затем, снова став Готхардтом, получает должность инженера при магистрате того самого Галле, который расцветал в качестве второй резиденции архиепископа Майнцского. Здесь в 1528 году и оборвалась жизнь городского инженера. В письме, которым местные чиновники извещали об этом событии франкфуртский совет, он назван «мастером Матисом Готхардтом, живописцем или гидравлистом»[874].
Казалось бы, на этот вопрос могла пролить свет опись имущества Нитхардта-Готхардта, составленная по распоряжению франкфуртского совета через полтора месяца после его смерти. Слово «живописец», стоявшее в начале этого документа, вычеркнуто. В обширный список имущества Готхардта писец-католик включил некие еретические рукописи и три книжки: проповеди Лютера, Евангелие в его переводе и «Объяснение двенадцати статей христианской веры» анабаптиста Губмайра, сожженного в Вене в 1527 году. «Если это и не доказательство принадлежности художника к анабаптистам, то, во всяком случае, само по себе наличие этой книги среди имущества Матиса Нитхардта делало его „еретиком“ не только с точки зрения католиков, но и с точки зрения лютеран», – заключает исследователь[875].
Евангелист или анабаптист, о котором почтительно говорят в архиепископской резиденции? Это было бы возможно, только если бы он исповедовал ересь втайне. Но нам представляется более вероятным, что Готхардт оставался католиком, а то, что он забросил живопись, было вызвано меркантильными соображениями. Пока Альбрехт Бранденбургский сидел в Ашаффенбурге, Готхардту приходилось делить время и силы между живописью и инженерией мелкого, садового масштаба. Но вот резиденция переместилась в Галле, гонорары выплачены. Не лучше ли теперь сделать ставку на крупные инженерные работы, которые всюду ценятся выше, нежели живопись? Живописцев хоть пруд пруди; их благосостояние зависит то от каприза хозяина, то от цеховой конъюнктуры, то от вкуса публики. Все это ненадежно. А таких вот, как он, мастеров «водного искусства» едва ли найдется во всей Германии еще один-два человека, и критерии в этом деле твердые. Надо перебиться коммерцией в хорошо знакомом ему Франкфурте, пока не подвернется выгодный инженерный заказ. Как только заказ подвернулся, Матис устремился в Магдебург.
Матис Готхардт. Поругание Христа. Ок. 1504
Что до книжек, упомянутых в описи, то наличие текстов Лютера и Губмайра – богословов враждовавших еретических направлений – не позволяет понять, чьим же сторонником был Матис. Если допустить, что кто-то один ему импонировал, то, значит, текст другого Матис читал из любопытства. Но в таком случае почему бы не допустить, что из любопытства и правоверный католик мог заглянуть в тексты несогласных друг с другом еретиков, притом с тем большей легкостью и чувством превосходства, чем тверже он был в своей вере?