1.
Александр Дюма-младший сам не понимал, как так получилось, что они с Нарышкиной поселились под одной крышей. Вроде бы Надин даже и не нравилась ему поначалу. То есть, если рядом не было бы Лидии Нессельроде, вероятно, он увлекся бы сразу. Но Надин не шла ни в какое сравнение с Лидиеи. Нессельроде — яркая, чувственная, страстная, электризующая воздух и способная покорить одним взглядом. А Нарышкина — сдержанная, тихая, вся в себе, нервная, ревнивая. Первая — неглупая, далеко не глупая, но живущая больше чувствами, чем разумом; а вторая — с чисто мужской логикой, трезвомыслящая, все анализирующая. Да, конечно, со второй интереснее. Лидия — это пиршество плоти, бесконечного эротизма, необузданных телесных желаний. А Надин — праздник разума, эрудиции, интересных аллюзий; безусловно, страсть тоже, но совсем не на первом месте.
Нессельроде — это барабаны любви, трубный глас молниеносной победы и сверкание золоченых шлемов на солнце, это скачущая в доспехах конница, сабли наголо.
А Нарышкина — долгая осада, хитроумные боевые действия, тайные подкопы, партизанщина, взятие измором.
Лидия — Наполеон. А Надин — Кутузов.
И виктория, как известно, осталась за Кутузовым…
Совершенно подавленный отъездом любимой, невозможности найти ее в России, Александр-сын возвратился в Париж серой тенью. Никому не плакался, лишь отцу. Тот сказал, как всегда, не отрываясь от рукописи:
— Я не удивлен, мальчик мой. Не послушал старого, мудрого отца — вот и получил. У меня воображение развито побольше. Ты не можешь просчитать несколько ходов наперед. И поэтому скверно играешь в карты и шахматы. А любовь — та же шахматная партия. Совершенно по тем же правилам.
Кое-как придя в себя, сын отправился к Маше Калергис вдруг она что-то разузнала о дальнейшей судьбе четы Нессельроде? Все-таки двоюродная сестра. Но у пианистки новых сведений не было. Говорила в основном только о себе, о своих гастролях по Европе и о дочери, отданной ею в школу для девочек при одном из монастырей Франции: "Я ее навестила нынче, ей уже двенадцать, рассуждает строго, совершенно как взрослая. Пусть живет в своем идеальном мире и не ведает наших безобразий. Я молюсь о ней, о счастливой судьбе моего ребенка".
Александр подсел к Надин и сказал угрюмо:
— Видите, как с приездом ваших мужей из России обернулось все: я нежданно-негаданно оказался простой игрушкой в чужих руках. Выброшен за ненадобностью.
Пригубив шампанского, женщина ответила ему иронично:
— Оттого что на этих скачках вы поставили не на ту лошадку.
Он оскалился:
— Можно думать, если бы я поставил на другую, вышло бы иначе: у другой лошадки свой жеребчик.
— Нет, жеребчика уже нет.
— То есть? — удивился Дюма.
— Мы расстались окончательно и бесповоротно. А тем более, после той истории, что произошла после вашего и Нессельроде отъезда…
— Что за история, мадам?
— Не хочу рассказывать, больно вспоминать. В двух словах: подбивал Дмитрия увезти у меня Ольгу, а когда тот уехал, сделал это сам. Попытался скрыться, но полиция их накрыла, девочку вернули, а его обязали покинуть Францию в семьдесят два часа. Он ушел в запой и уехал позже. Я теперь одна с двумя детками и без средств к существованию.
— Как, а ваша мама? Вы же говорили, что она вам поможет…
— Да, мама… добрая мама, в честь которой я и назвала дочку Ольгой… У нее несколько имений, и она поможет, чем сможет… Вероятно, приедет ко мне во Францию: я прошу ее приобрести мне недвижимость, чтобы не скитаться по съемным квартирам. Виллу где-нибудь в провинции, дальше от Парижа с его мерзостями, — где-нибудь в районе Тулузы.
— О, Тулуза! — с воодушевлением произнес писатель. — Там места чудесные. Взять хотя бы Баньер-де-Люшон на границе с Испанией. Райский уголок. Я бы сам с удовольствием там обосновался. Здесь, в столице, страшная тоска. И работать трудно, голова занята какими-то пустяками. На природе думается легко.
Дама улыбнулась:
— Отчего бы не поселиться вместе? — И, увидев его смущение, сразу оговорилась: — Я имею в виду не семьей, а всего лишь рядом, по-соседски. Все-таки не так одиноко.
— Интересная мысль.
— Заходите в гости. Как-нибудь на неделе. Пообедаем и обсудим детали. Познакомлю вас с моими девчонками.
— Отчего ж, зайду.
И зашел, действительно. Чтобы как-то отвлечься от грустных мыслей и не чувствовать в душе пустоту. Известил о своем прибытии и приехал. Дочки Нарышкиной ему понравились: шестилетняя Ольга и полуторагодовалая Луиза. Старшая походила на мать: те же зелено-синие глаза цвета морской волны, рыжеватые вьющиеся волосы и худые плечики. Младшая — совершенно другого типа, видимо, в своего отца: круглое лицо, нос картошечкой и большие пухлые губы. Старшая — живая, непоседа и балаболка; младшая спокойная, некапризная, тихо занималась игрушками на кровати — только иногда поднимала рожицу и, взглянув на Дюма, отчего-то смеялась.
— Что она находит во мне смешного? — удивлялся он.
— Не смешного, а доброго, — поясняла Нарышкина. — Дети смеются просто от радости. Значит, вы ей понравились.
Александр кивал с улыбкой:
— Да, я знаю, что нравлюсь детям и престарелым дамам. К сожалению, молодым гораздо реже.
— Ах, не скромничайте, мсье: некоторые еще нестарые дамы в вас влюблены.
— Если вы про Лидию, то оставьте, — хмурился писатель.
— Вовсе не про Лидию, — отворачивалась Надин.
Так он приходил к ней в гости неоднократно, привозил детям куклы и привык, начал понемногу привязываться, даже находил Нарышкину интересной не только в качестве собеседницы. А однажды принес цветы.
— Это мне? — просияла та.
— Нет, ну что вы. Это Ольге.
— Ольге?
— Да. Я на ней женюсь, когда она вырастет.
Девочка захлопала в ладоши и запрыгала от радости:
— Да, да, поженимся! Я люблю вас, мсье Александр!
Видя недоуменное лицо матери, рассмеялся:
— Пошутил. Разумеется, цветы вам. Но теперь, чтоб не обижать Ольгу, пусть они будут всем трем дамам Нарышкиным.
— Мерси бьен. Только Луиза — не Нарышкина, а Вебер. Мне пришлось записать ее в качестве моей воспитанницы-сироты.
— Да, я знаю. Ну, так что с того?
Их застолья с каждым разом приобретали все больше черт семейных обедов. А когда Дюма-сын начал оставаться у Надин на ночь, то и завтраков, и ужинов…
Но его чувства к ней были не такие, как к Лидии.
От любви к Нессельроде он сгорал, как свечка, это был наркотик, и мы знаем, как мучительна ломка у наркоманов.
А к Надин такой страсти не появилось. Просто с ней было хорошо, по-домашнему, уютно. Славно.
Молодость у нас проходит в пожарах.
В зрелости мы строим свой очаг на былом пепелище.
2.
Лидия вернулась в Москву и рыдала на плече у отца, проклиная Дмитрия. Как он смел ее выгнать, да еще оставив у себя Толли? Негодяй, мерзавец.
— Он больной человек, — заключил Арсений Андреевич. — Я не от тебя одной слышу, что ранение было в руку, а в итоге повредились мозги. Нам необходимо возвратить внука. Стану бить челом государю. Карл Нессельроде, разумеется, встанет на пути, но попробую его одолеть в сем вопросе.
— На тебя вся моя надежда, папа.
Он поцеловал ее в щечку:
— Да, моя хорошая, для тебя расшибусь в лепешку. Можешь не сомневаться.
А пока отправил дочь отдохнуть в Ивановском.
Их поместье было уже в снегу. Бородатый дворник чистил. дорожки в парке и при виде барыни заламывал шапку, несмотря на мороз. Чтобы как-то развеяться, завела себе собачонку, шпица, назвала Фифи. И подолгу с ней играла в гостиной. Псинка, чувствуя хорошее отношение хозяйки, тут же обнаглела и вела себя, как капризная девочка, прыгая по диванным подушкам, оглушительно тявкая и хватая толстую Груню за лодыжки. Все Фифи сходило с рук. А точнее, с лап.
Неожиданно в Ивановском появился Друцкой-Соколинский — молодой, вальяжный, кровь с молоком. И держал в руках внушительных размеров корзину, всю укутанную тряпками.
— Что сие значит, сударь? — холодно спросила мадам Нессельроде.
ДДС молча раскрутил лоскуты и открыл взору дамы пышный букет алых роз. Дама ахнула.
— Розы в декабре? Где вы взяли?
— Я наколдовал. Я колдун, вы знаете? Обещал одолеть соперника — вашего супруга — и пожалуйста. Да, он жив, но сломлен и уже не сможет сопротивляться.
Лидия нахмурилась.
— Вы безумны, сударь. Вы разрушили мое семейное счастье. И имеете дерзость говорить мне об этом. Соблаговолите выйти вон.
— Вот и не подумаю. — Он уселся в кресло напротив, ногу положил на ногу. — Ибо ваше семейное счастье совершенно не с Нессельроде, а со мною. Только я, понимаете, только я сделаю вас счастливой. Мы поселимся где-нибудь в Италии, где тепло, светло и привольно дышится. Вы подарите мне наследника. Или же наследницу. Проведем в любви и покое лучшие годы нашей жизни.
У нее насмешливо сузились губы.
— Вы чудак. Но забавный. Чаю хотите?
Он воскликнул:
— Соглашусь на все, что вы мне предложите.
Прибежала Фифи и с разбега прыгнула ДДС на колени.
— О, она вас признала, — удивилась Лидия.
— Оттого что умная. Как ее хозяйка. И, надеюсь, хозяйка вскоре последует вслед за нею.
— Прыгну к вам на колени?
— Для начала признаете, а потом и прыгнете.
Провели чаепитие в милой пикировке. Предложила ему остаться на ночь в гостевых покоях. Неожиданно он отказался.
— В гостевых не хочу, а в хозяйских еще не время. Я остановился в Подольске. Завтра приеду сызнова. Вы не против?
Улыбнулась мило:
— Что ж теперь? Нет, не против.
И когда он уехал, подумала: "Почему бы нет? Это лучше, чем ничего. Отвлекусь, потешусь, а там видно будет. Бог свидетель: я хотела честно сохранять верность Дмитрию. Он меня отверг. Пусть теперь пеняет только на себя".
Не прошло и недели, как Друцкой-Соколинский добился своего. Лидия написала мужу письмо с просьбой о разводе. И поехала с молодым любовником погостить у него в родовом имении в Витебской губернии.
3.
Между тем Европу захлестнули новые политические события. Президент Франции Луи Наполеон совершил государственный переворот, распустив Законодательное собрание и устроив референдум о замене республики монархией. Плебисцит состоялся, и с республикой распрощались: бывший президент объявил себя императором Наполеоном III.
Круто развернулся и австрийский император Франц-Иосиф: отменил Конституцию 1849 года и восстановил свою абсолютную власть.
Русский царь Николай I тоже оживился и решил, что пришла пора вырвать из-под Турции православные Балканы, отобрать у нее Константинополь и вернуть христианскому миру все святыни в Палестине. Начали с того, что российская армия вторглась в Молдавию и Валахию (ныне — Румынию). Турция немедленно объявила нам войну. Мы, приняв вызов, разгромили турецкий флот под Синопом. И пошли в наступление на Кавказе. Турция взмолилась о помощи. Франция и Англия, опасаясь нашего господства в Черном море, тоже объявили, что считают себя в состоянии войны с Россией. Немцы и австрийцы сохраняли нейтралитет.
Карл Васильевич Нессельроде загодя предупреждал Николая I, что борьбу с коалицией противников, да еще и на нескольких фронтах, мы не выдержим. Царь прислушивался к нему раньше, но теперь не выдержал и попал, что говорится, как кур во щи. Ведь военные действия развернулись не только на Дунае и Кавказе, но и в Финском заливе, и на Камчатке. Замаячила катастрофа.
Сразу выяснилось, что хотя самодержец все свои усилия тратил на укрепление армии, повышение дисциплины, порядка, он при этом упустил главное — оснащение войск и флота современным вооружением. Мы отстали от стран Европы на десять лет. Там уже сражались не парусники, а пароходы. Там уже имелись не гладкоствольные ружья, как у нас, а нарезные, да и пушки более скорострельные. Плюс передовые коммуникации, включая телеграф (кабель они тянули по дну Черного моря). Русская же армия оставалась неповоротливой, плохо обеспеченной боеприпасами и продовольствием, не хватало даже обычных карт, а в атаку ходили по старинке, по-суворовски — не рассыпным строем, а каре, и "пули-дуры" прямо-таки косили наших солдатиков.
Нет, конечно, кое-какие успехи были. Удалось отбить атаки на Балтике и в Охотском море, разгромить турецкие части на Кавказе, перейти к позиционной войне на Дунае. Но в Крыму потерпели полное фиаско. Черноморский флот России погиб. Битва за Севастополь проиграна. Масса народу убита и покалечена. В обществе царили уныние и раздражение от бездарной политики властей…
Неожиданно умер Николай I. А пришедший ему на смену Александр II быстро понял, что бессмысленная бойня никому не нужна. Стороны уселись за стол переговоров. И хотя в итоге Россия не лишилась ни одной из своих довоенных территорий (на Кавказе даже немного приобрела), в целом результаты кампании оказались для нас печальными; о влиянии на Балканах и на Босфоре надо было забыть, а Константинополь по-прежнему оставался у Османской империи.
Новый царь отказался от услуг Карла Нессельроде — и железный русский канцлер был отправлен в отставку в 1856 году. Вскоре покинул службу и Дмитрий Карлович, целиком посвятив себя воспитанию сына. Жили они в Петербурге, а на лето уезжали в свое имение в Саратовской губернии.
Но Закревского Александр II сохранил в генерал-губернаторах Москвы. Постаревший Арсений Андреевич был уже не так суров с москвичами, как в первые годы своего правления, и смотрел на некоторые вольности снисходительно. В том числе и в семейном плане: он давно смирился с новым, хоть и не венчанным зятем — Друцким-Соколинским. Видя, что дочка с ним счастлива, привечал как сына. А от Нессельроде отстал, понимая, что внука Толли навсегда придется оставить у отца.
В 1859 году Лидия и ДДС наконец решили осуществить давнюю мечту и переселиться в Италию. Но для оформления заграничного паспорта ей, все еще мадам Нессельроде, по закону полагалось получить письменное согласие мужа. Обращаться к Дмитрию было бесполезно, он бы отказал, ибо приходил в бешенство при одном упоминании о ее сожительстве с князем, ранившим его на дуэли. Ситуация выглядела тупиковой. И тогда ДЦС, склонный к авантюрам и любивший поступать наглонепредсказуемо, предложил своей избраннице взять и, несмотря ни на что, повенчаться. Да, вот так, просто повенчаться. Скрыв от Церкви нерасторгнутый прежний брак. И, пока всплывет правда о ее многомужестве, быть уже в Италии.
Поначалу Лидия испугалась, говоря, что пойти на преступление побоится. Но Друцкой-Соколинский убеждать умел, а тем более — любящую и во всем ему покорную женщину. Словом, тайное незаконное венчание состоялось. Было это 8 февраля в небольшом, занесенном снегом храме близ Подольска. А потом молодые повалились в ноги Арсению Андреевичу с просьбой дать разрешение на выдачу им, новоиспеченным супругам, заграничных паспортов.
Генерал-губернатор в первое мгновение покраснел от ярости, застучал ногами, сжал кулаки, прокричал непечатные ругательства — человек армейский, он в пылу досады никогда не стеснялся в выражениях.
— Вы в какое положение меня ввергли?! — бушевал Закревский. — Понимаете, нет? Я как должностное лицо высшего порядка должен объявить о незаконности вашего брака. Осудить и примерно наказать. Как сие возможно? Допустить скандал в моем семействе — хуже смерти. Но пойти вам навстречу тоже не могу — ибо совершу тогда преступление сам. Что вы предлагаете и на что надеетесь?!
Опустившись на диван, расстегнув верхнюю пуговку мундира, ветеран Бородинского сражения тяжело дышал и обмахивался платком. ДДС ответил невозмутимо:
— Дорогой Арсений Андреевич! Мы, конечно же, сознаем, что поставили вас перед непростым выбором. Но давайте попробуем отбросить эмоции и оценим ситуацию здраво. Вы уже не раз говорили, что хотите уйти в отставку. Годы уже не те, а Москве нужна молодая, сильная рука. Стало быть, если государь отстранит вас от места, то большой беды не случится. Думаю, что иной кары ждать вам не придется — император милостив и учтет заслуги ваши перед Отечеством. А сложив дела, вы приедете к нам в Италию вместе в Аграфеной Федоровной. Заживем в добре и согласии, в домике на берегу моря, в окружении преданных слуг, нянча наших будущих детей, ваших внуков. Разве ради этой сказки, рая на земле, не хотите рискнуть и помочь нам? Ради собственной славной старости? Ради счастья Лидии?
Отдышавшись, генерал-губернатор произнес более спокойно, но по-прежнему с тоской в голосе:
— Как я посмотрю в глаза государю в тот момент, когда вскроется подлог?
— Ничего проще: вы доложите ему сами.
— Сам? Я сам?!
— Разумеется, сами. Дескать, не велите казнить, царь-батюшка, а велите слово молвить. Бес попутал на старости лет. Но не мог не посодействовать дочечке любимой. А повинную голову, как известно, меч-то не сечет. И, в конце концов, разве наша в том вина, что в России так затруднена процедура развода? Мы идем на подобные ухищрения поневоле. Самодержец пусть задумается о сем.
У Закревского опустились книзу кончики губ.
— Ну, не знаю, не знаю, — проворчал он теплее. — Вечно неприятности от вас, Дмитрий Владимирович. Как вы появились в нашем семействе, ни минуты от вас покоя.
Но Друцкой-Соколинский не обиделся, а наоборот, живо рассмеялся:
— А зато смотрите — Лидии Арсеньевне со мной нравится! Разве ваша цель — не счастье вашей дочери?
— Счастье, счастье… — Он взмахнул рукой. — Скройтесь с глаз моих. Мне необходимо подумать.
Новоиспеченные супруги вышли из его кабинета молча, но с улыбкой. Лидия спросила:
— Думаешь, уступит?
Муж ответил, как всегда, безапелляционно:
— Я уверен в этом. Он у нас добрый старикан, несмотря на суровый вид. Все устроится как нельзя лучше, вот увидишь.
— Может, ты и вправду колдун?
— Да, а что? Разве до сих пор сомневаешься?
И действительно: десять дней спустя получили заграничные паспорта, в частности, она — на имя княгини Лидии Арсеньевны Друцкой-Соколинской. А поскольку вещи были уже уложены и карета готова к путешествию, утром 10 апреля 1859 года тронулись в путь, благословясь. Ехали через Вязьму, Смоленск, Минск, Брест-Литовский и Варшаву. Наконец Закревский получил телеграмму:
"ДОРОГОЙ ПАПЕНЬКА ЗПТ ДОРОГАЯ МАМЕНЬКА ВОСКЛ МЫ БЕРЛИНЕ ЗПТ ВСЕ ПРЕКРАСНО ВОСКЛ НИЗКО КЛАНЯЕМСЯ ВАМ ПОМНИМ ЛЮБИМ БЛАГОДАРИМ ТЧК КРЕПКО ЦЕЛУЕМ = ЛИДИЯ ДМИТРИЙ".
Убедившись, что с детьми все в порядке, генерал-губернатор перекрестился и засобирался тоже в дорогу — в Петербург.
Александр II принял москвича у себя в кабинете в Зимнем. На стене справа висел портрет Петра Великого в полный рост. На стене слева — Екатерины Великой. Рядом со столом — бюст Николая I. Император — крупный 40-летний мужчина, пышущий здоровьем, темный блондин с голубыми глазами. Слава Богу, что глаза были не отцовские — у покойного царя те буравили собеседника, обдавали холодом. А у сына — добрые, внимательные. Государь встал из-за стола и пошел навстречу уважаемому гостю.
— Драгоценный Арсений Андреевич, как же я обрадован вашему визиту! Сам хотел пригласить вас к себе для серьезного, обстоятельного разговора о Москве — да другие дела отвлекали все время. Вот ужо и свиделись. Окажите милость, садитесь. Не желаете по рюмочке коньяку? По гаване?
Граф устроился в кресле и, слегка волнуясь, ответил:
— Нет, мерси, не курю давно, и сигары тем паче. А от коньячка бы не отказался.
Выпили, почмокали.
— Я надеюсь, вас привели в Петербург не какие-нибудь грустные заботы?
— Как сказать, ваше императорское величество, как сказать… Я приехал попросить об отставке.
Царь воскликнул искренне:
— Да неужто, дорогой Арсений Андреевич? Отчего? Здоровье? Нет, не отпущу, не надейтесь. Вы мне очень нужны в нашей Белокаменной.
— Благодарствую за такое доверие, ваше величество. Был бы счастлив послужить и дальше — хоть года уже немалые, но покуда самочувствие позволяет. Дело не в здоровье. Как у нас толкуют: рад бы в рай, да грехи не пускают… Совершил я тут должностное нарушение и как честный человек, офицер, дворянин не имею права скрыть его от вас, запятнать высокую должность генерал-губернатора.
— Да помилуй Бог, Арсений Андреевич! Вы — и нарушение? Ни за что не поверю.
— Тем не менее это так. Исключительно из любви к единственной дочери мне пришлось пойти на подлог… — И скрепя сердце ветеран изложил весь ход событий.
Император сразу посерьезнел. Молча наполнил рюмочки. Оба, не чокаясь, выпили.
— Ах, Закревский, Закревский, — наконец проговорил Александр II с горечью. — Как же вы меня огорчили. И зачем, зачем, главное? Обратились бы ко мне изначально, я бы посодействовал развенчанию супругов Нессельроде — ну, конечно, это бы заняло, возможно, какое-то время, например, полгода — наши церковные власти, сами знаете, не спешат в подобных вопросах. Но подлог, пойти на подлог? Это, простите, ни с чем не сообразно. Как же вы могли? В вашем положении? С вашими заслугами?
Граф сидел пунцовый — от душевного дискомфорта и от коньяка. Выдавил из себя, как советовал ДДС:
— Бес попутал, ваше величество.
Самодержец хмыкнул:
— Знаю я этого беса — князя Дмитрия Владимировича Друцкого-Соколинского. Он кого угодно попутает.
— Норов непростой, — согласился приезжий, — но вообще прекрасной души человек. И мою Лидушу любит самозабвенно. А она — его. Исключительно ради счастья дочери и решился…
Царь слегка поморщился:
— Хватит оправданий. Понимаю: ежели любовь — их любовь друг к другу, а у вас — к единственной дочери… И как человек, и как христианин я прощаю вас. — Он помедлил. — Но как император, высший судия в государстве, не имею права прощать любое преступление. Посему вынужден принять вашу отставку, сударь. Хоть и с горечью в душе. Да, Арсений Андреевич, я весьма удручен вскрывшимся поступком.
Генерал-губернатор промямлил:
— Благодарен вашему величеству за такое мягкое наказание… Знал, что вы поймете родительское сердце…
— Будет, батенька, будет. Выпьем на прощанье. С пожеланием вам приятного отдыха от трудов праведных.
А когда Закревский, откланявшись, удалился, государь, оставшись в одиночестве, покачал головой и произнес:
— Да, любовь, любовь… Подвигаешь ты людей, самых добродетельных, к непонятным безумствам… Что такое вообще любовь? Отчего вокруг нее весь мир кружится?
И сидел, задумчивый, глядя на портрет Петра Первого.
Не пройдет и двух десятилетий, как его величество Александр П, за плечами которого будут уже и освобождение крепостных крестьян, и реформа государственного устройства, и победа в новой Русско-турецкой войне, сам окажется в плену сумасшедшего чувства — бросит императрицу и сойдется с юной красавицей Катей Долгоруковой…
Впрочем, как говорится, это сюжет совсем другой повести.