«Omnis enim forma cum sit effectus Primae lucis intellectualis, quae per suam essentiam agit, oportet necessario quod lucem suae causae per similitudinem participet… Quaelibet forma, quantum minus habet hujus luminis per obumbrationem materiae, tanto deformior est, et quanto plus habet hujus luminis per elevationem supra materiam, tanto pulchrior est».
«Так как всякая форма есть следствие Первого разумного света (т. е. Бога), Который действует через свою сущность, необходимо, чтобы свет через сродство был причастен природе своей причины… Всякая форма оказывается тем безобразнее, чем меньше она причастна этому свету по причине затемнения, которое оказывает материя, и тем прекраснее, чем больше она имеет этого света, возносясь над материей».
Нет нужды говорить о том, сколь глубокая пропасть отделяет точку зрения Фомы от взглядов Ульриха. Св. Бонавентура также основывает свою эстетику на принципах гилеморфизма, но, как мы видели, у него эти понятия включаются в более широкий контекст метафизики света. Что касается влияния Августина, то оно сказывается в постановке вопроса об эстетике пропорций, об aequalitas numerosa (числовом равенстве) (развитом в трактате «О музыке» («De musica»)). Главная особенность aequalitas numerosa заключается не в том, что Бонавентура развивает оригинальную теорию пропорции, но в том, что с его точки зрения принципы aequalitas художник черпает из сокровенных глубин собственной души. В этом смысле можно сказать, что как Бонавентура, так и францисканская школа обращаются к рассмотрению проблем, которые в дальнейшем будут положены в основу теорий вдохновения и художественной идеи. Сходную с томистской точку зрения можно найти у Раймунда Луллия, который в своем трактате «Ars magna» («Великое искусство») говорит, в частности, о magnitudo (величии) как красоте, которая в своей основе имеет целостность (integritas). Подобный подход может оправдать существование смещенных пропорций, коль скоро они обусловлены внутренними требованиями данного конкретного организма, например, организма подростка. Однако в целом мысль Луллия движется в другой плоскости: в его видении Космоса как органического целого нет ни мифическо-метафизических черт, характерных для космологии Платонова «Тимея», ни более натуралистического и рационалистского представления об упорядоченном Космосе, характерного для св. Фомы. Его видение Космоса уже связано с магией и каббалой и предвосхищает платонизм Возрождения. Достаточно сопоставить его определение гармонической связи всего сущего как вселенской цепи с фрагментом из книги Джордано Бруно, которую мы цитируем в параграфе 12.6:
«Concordantiae vinculum a summo usque ad infima durat. Est enim quaedam universalis amicitia omnium rerum, in qua omnia participant, et illum nexum plerique, ut Homerus, auream mundi cathenam appelant, cingulum Veneris, seu vinculum naturae, sive symbolum quod res inter se habent».
«Гармоническая связь простирается от вершины (иерархической лестницы видов бытия) до самого низа. Ведь существует некая всеобщая взаимоприязнь всех вещей, которой все они причастны, и эту связь многие вслед за Гомером называют золотой мировой цепью, поясом Венеры, природной связью или знаком, которым вещи владеют сообща».
9.2. Дунс Скот, Оккам и природа индивида
Весьма примечательное развитие представлений Аквината содержится в трудах Дунса Скота, которые мы попытаемся здесь интерпретировать. Речь идет именно об интерпретации, поскольку (за исключением отдельных небезынтересных формулировок) соображения этого автора касательно эстетической проблематики лишь скрыто присутствуют в его метафизических и гносеологических рассуждениях. У Дунса Скота есть интересное определение красоты, на первый взгляд лишь незначительно, а на поверку довольно существенно отличается от уже рассмотренных нами определений:
«Pulchritudo non est aliqua qualitas absoluta in corpore pulchro sed est aggregatio omnium convevientium tali corpori, puta magnitudinis, figurae et coloris et aggregatio omnium respectuum qui sunt istorum ad corpus et ad se invicem».
«Красота не есть некое абсолютное (независимое) качество, свойственное прекрасному телу, но возникает из всего того, что с этим телом соединяется, например, из величины, образа и цвета, а также из всех отношений, которые эти качества имеют между собой и применительно к телу».
Данная концепция красоты, основанной на отношениях, а также акцент на присоединении (aggregatio) приобретают чрезвычайно личностную окраску в свете теории Дунса Скота о множественности форм. Согласно этому автору, действенность того или иного соединения обусловлена действенностью его частей, единство же предполагает не единство формы, а естественную подчиненность частных форм форме высшей.
С точки зрения св. Фомы, когда множество форм соединяются, чтобы образовать сложное по своему составу тело (например, человеческое), они утрачивают свойственную им субстанциальную форму, и все тело оформляется новой субстанциальной формой сложного тела (в данном случае душой). Таким образом компоненты целого проявляют свою былую автономию лишь посредством неких virtutes, то есть качеств, удерживавшихся в пределах этого нового сложного образования (De mixtione elementorum; S. Th., I, 76, 4; Quodl. I, 5). Акцент на единичности субстанциальной формы приводил к тому, что св. Фома рассматривал организм прежде всего с точки зрения его единства. Представление о множественности formalitates (формообразований) приводит эстетику Дунса Скота к акценту на анализе отношений и к более аналитическому взгляду на красоту, где идея единства уже не играет определяющей роли. Другой новаторский аспект философии Дунса Скота, не относящийся к собственно эстетической проблематике, связан с теорией «этости» (haecceitas) [22]. Как индивидуализирующая особенность haecceitas не столько совершенствует форму, сколько полностью облекает собой единство и доводит его до уровня конкретной индивидуации. Если с точки зрения св. Фомы восприятие органического целого в его конкретности в любом случае подразумевает выявление в нем видовой чтойности (quidditas) [23] (а, следовательно, в какой-то мере обнаружение чего-то типического в категориальном плане), то Дунс Скот полагает, что индивид предстает лишь самим собой. При этом он является самим собой лишь благодаря действию некоего начала, которое не сливается с ним, будучи логически от него отличным, а является по отношению к нему совершенным и вместе с тем конкретным идеалом. Всякое индивидуальное существо в первую очередь отличается от всякого другого: omnis entitas individualis estprimo diversa a quocumque alio.
Здесь в еще большей степени, чем у св. Фомы, индивид превосходит сущность, оказывается в философском отношении совершеннее ее, причем не только в силу самого факта своего существования, но и потому, что обладает свойством единичности и уникальности. В ratio individui (определение индивида) включается нечто такое, чего нет в natura communis (родовой природе): индивид включает в себя entitas positiva (положительную сущность), которая соединяется с родовой природой и предопределяет ее к индивидуальности (Ordinatio I,3, 1, 5–6; ср. по этой теме: Marmo 1981–1982).
Эту абсолютную единичность haecceitas, ее определяющее воздействие на уникальный характер отдельно взятого индивида; это столь глубокое и вместе с тем созвучное современному мировосприятию представление Дунс Скот не торопится связать с пробелами эстетического порядка. Тем не менее очевидно, что в его философской позиции в полной мере отразилась та культурная атмосфера, в рамках которой происходила постепенная переоценка индивидуальных ценностей и которая дает о себе знать как в искусстве интернациональной готики, так и в начатках готики пламенеющей.
Классическая готика (Шартрский и Амьенский соборы) в основном соответствовала тому мировосприятию, которое улавливало в предмете прежде всего свечение типического, и которое, как уже было сказано, стремилось выявить во множественности единство. Что касается готики середины XIII в., то здесь восприятие целого сменяется восприятием частного: видение становится более аналитическим, множественность обольщает взор (в период позднего Средневековья подобного рода аналитическое восприятие достигнет апогея в миниатюрах и франко-фламандской живописи). Не будет преувеличением увидеть здесь forma relationale (соотносительную форму), которая в философии Дунса Скота приходит на смену форме автономной. Одновременно чувство типического мало-помалу сменяется чувством индивидуального: в скульптуре постепенно угасает стремление к фиксации человеческих типов и категорий, на первый план выходит на особенное, неповторимое.
Известно, какие именно факторы культурного и социального взросления способствовали данной эволюции. Однако не может не вызвать удивления, как собственно философское знание, втянутое в споры, которые кажутся сугубо академическими, подспудно отвечает на культурные запросы своего времени и позволяет догадываться о возникновении возможных отношений и тенденций.
Теория этости (haecceitas) указывает путь, по которому ни Дунс Скот, ни его современники еще не могли пройти. Haecceitas постигается не отвлеченным разумением, но интуицией: разум может уловить ее лишь смутно, ведь его сфера — это сфера универсальных понятий. С одной стороны, индивидуальность, несводимость ни к чему другому, самобытность; с другой — интуитивное познание другого. Нет необходимости говорить о том, сколь важными окажутся эти понятия в ходе дальнейшего развития эстетических теорий.
С появлением рассмотренных выше понятий представлению о красоте как некоей органической целостности приходит конец — по крайней мере в том виде, в каком его могли сформулировать схоластические системы: аналитичность восприятия и ощущение качественной индивидуальности, которую следует постигать интуитивно, — вот два полюса, развиваясь между которыми, начинает распадаться томистское понятие органического эстетического целого (ср.: De Bruyne 1946, III, p. 352 ss.; относительно Дунса Скота вообще см.: Gilson 1952а и Bettoni 1966). Невозможно представить себе присутствие понятия органического эстетического целого в философии Уильяма Оккама, даже если у этого автора кое-где и появляются дежурные отсылки к разработанным в традиции темам. Абсолютная случайность сотворенных вещей и отсутствие в Боге вечных упорядочивающих идей отныне приводит к разрушению понятия о стабильной упорядоченности (ordo) Космоса; упорядоченности, подчиняющей себе вещи, к которым устремлены наши психологические вожделения и которой мог бы вдохнов