217. Я прошедшим вечером возвращался из Хинксея, несколько расстроенный дурной погодой, а больше мыслью о прошлой моей лекции; мне показалось, что вы, вероятно, подумали, сколько бесполезных вещей я вам наговорил, вместо того чтоб учить вас рисовать; и тут я остановился у витрины господ Уаттов, плененный, – как это и желательно было этим господам по отношению ко всем прохожим, – зрелищем выставленных дивных вещей. И, несмотря на это, я был очень несчастен, так как мне казалось, что вы сочли то немногое, что я мог показать вам, не имеющим никакого значения, тогда как вот здесь таинственной какой-то силой, на которую вы, может быть, рассчитывали, я вам сразу раскрою, произведены блестящие акварели пурпурные и золотые, фотографии морских волн, хромолитографии красивых молодых леди и изысканно законченные гравюры всякого рода интересных сцен и дивных особ; словом, кого только и чего только нет!
И все это разрисовано с ловкостью, на изобретение которой потрачена лучшая жизненная энергия мастеров и для применения которой требуется много ума. Тогда как в ваших студиях имеются только невзрачные фотографии с картин Дюрера и Гольбейна да мои грубые очертания листьев, причем вы едва ли когда-нибудь слышите от меня единое слово похвалы этому восхитительному и изысканному современному искусству.
218. И вот я купил в том магазине эту «Мадонну», самую красивую из всех картин, которые я там видел, и она даст мне возможность уяснить себе, почему так мало стоит изучать современное искусство даже в лучших его произведениях. Мне думается, что вам всем понравится эта картина, да так и должно быть, но заметьте, в чем состоит ее красота. Во-первых, в очень изысканных очертаниях линий; против этого я ничего не имею сказать, чувствуя величайшее уважение к той ловкости, которая для этого потребовалась. Затем в грации строгой позы, которую мы все готовы восхвалять; но это не есть дар самого живописца; он заимствовал его у Мемлинга, Ван-Дейка и у других представителей северной религиозной школы. Платье усыпано драгоценными каменьями – и это вам нравится; но это заимствовано у Анжелико и Джованни Беллини; и, если вы сравните с тем, как Джованни Беллини рисовал драгоценные камни, то увидите, что они нарисованы фальшиво и шаблонно. Затем лицу придает много достоинства корона, что скопировано с формы, обычной в XIII столетии, и притом сделано дурно. Самое лицо срисовано с молодой немки матери, и только в силу недостаточной ловкости художника ему придано общепринятое выражение и формальные черты лица. Было бы гораздо умнее и труднее нарисовать, как Рафаэль и Рейнольдс, сохранив сходство с оригиналом, но придав ему только более возвышенное выражение.
219. Тем не менее, при всех своих заимствованиях, картина очень мила. Но я желал бы, чтоб вы заметили, что в ней все заимствовано. Одеяние заимствовано, поза заимствована, а главным образом самая идея картины заимствована от той великой эпохи христианского рыцарства, которая, как по искусству, так и по идее, стояла выше греческого рыцарства, так как присоединяла к их энтузиазму патриотизма энтузиазм идеальной любви, освященной господствующим представлением о Мадонне, являвшейся одновременно и совершенной девой, и совершенной матерью.
И ваше изучение средневекового искусства должно начаться с вашего понимания того, как тогдашние люди считали любовь источником чести и жизни; как в самых ничтожных вещах, так и в самых главных, почитание отца и матери, благородное уважение детей и искреннее благоговение к человечеству и к вежливости и гордости, придававшее достоинство и венчавшее чистоту, были источниками всех их добродетелей и всех их радостей.
220. «Как в самых ничтожных вещах, так и в самых главных», – сказал я. И сегодня мне предстоит говорить об одной из самых, по-видимому, ничтожных вещей, но которая, в действительности, одна из главных. Насколько, думаете вы, достоинство «Мадонны» зависит от ее венца, от драгоценных камней, от ее скипетра и от того, как она носит одеяние?
Как у крестьян, так и у князей, вы найдете в конце концов, что характер их вполне сказывается в одежде; и что блеск и красота в одежде так же необходимы человеку, как красота окраски птицам и цветам, но красота здесь должна иметь больше значения. Красота, однако, в истинном значении латинского слова, т. е. в блеске цвета, а не в пестроте; и сказанное мною вам о красках в картинах относится также и к цвету одежд; пошлость состоит в наглости и дисгармонии, а не в яркости.
221. В здоровом состоянии нации блеск одежды и ее красивый покрой необходимы как для князя, так и для крестьянина. Нет более верного указателя на упадок нации, как грязная одежда в низших классах, а в высших боязнь или стыд носить знаки отличия.
Эта боязнь или этот стыд странным образом выражается теперь здесь в Оксфорде. Благородные перестают носить золотую кисть на шапках, тем признавая и публично провозглашая справедливость общественного мнения, что они перестали быть благородными, т. е. личностями, заслуживающими внимания[95]. Члены университета, вообще, стыдятся носить академические тоги, тем самым признавая и публично подтверждая справедливость общественного мнения, что все могут быть такими же хорошими учеными, как и они. С другой стороны, я постоянно вижу на улицах молодых людей в ярких одеждах синего и белого цвета, которые гордо возвещают свою уверенность, что главная задача их пребывания в Оксфорде состоит в том, чтоб научиться грести; научиться грести, полагаю, не для действительной пользы, а для забавы.
222. Любая одежда является таким образом геральдической, т. е. провозглашением; одежда солдата только более определенно возглашает о том, ради чего он должен быть готов жить и умереть; но все геральдично от лохмотьев нищего до диадемы короля, геральдично, может быть, невольно, может быть, даже нагло; но, когда характеры людей определенны и разумны, их одежда становится почетной и строго геральдичной. Togam e tugurio proferre uxorem Raciliam jubet[96]; и синее одеяние Эди Очилтри[97] так же почетно геральдично, как и горностай рыцаря.
223. Начало геральдики и всевозможных прекрасных одеяний кроется в ношении шкур убитых животных. Как бы вы ни относились к буквальному значению самого раннего свидетельства, «и сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды кожаные и одел их», тем не менее символическое значение его все более становится бесспорным. Если вы посмотрите на шкуры животных, как на источник, составляющий четыре главных рода материала для одежды – кожу, мех, шерсть и пух, – то вы в этом стихе увидите итог всего существенного в том способе, каким в своем предвидении творец человека и животного определил прикрыть наготу создания, которому предстояло управлять всеми остальными.
224. Первое практическое и грубое употребление такой одежды состояло в том, что шкура с головы животного послужила к прикрытию головы человека, убившего это животное; шкура туловища его – одеждой; шкура передних ног, связанная спереди, и шкура задних ног и хвоста стали кистями, а клочки срезанных концов некоторого рода бахромой, местами покрывавшей тело.
Вы имеете, таким образом, первый зародыш шлема, с гривой животного вместо плюмажа, и первый зародыш кирасы, разнообразно окаймленной и испещренной полосами и пятнами; для полного воинского вооружения вам стоит только добавить копье или лук и щит. Копье – это простой деревянный шест с железным наконечником, а щит – это кожаный диск с железом в виде лицевой обшивки.
И вооруженная деятельная сила символизирована на все будущие века греками в образе двух типов: Геракла и Афины; один – с низкой львиной гривой и луком, другая – с высокой лошадиной гривой и копьем; он – с львиной шкурой, она – с козьей, и оба – с круглым щитом.
225. Nebris[98] Диониса и леопардовая шкура египетских жрецов имеют отношение к астрономии, а не к войне; и интерес к их пятнам и каймам, как разнообразным символам, вместе с действительным удовольствием, доставляемым их причудливостью, значительно изменил всю систему египетского декоративного искусства красками. Точно так же и на древнейших греческих вазах пятна и полосы животных рисуются в виде пятен и шашек на фоне (иногда изображающих цветы), и восхищение, доставляемое разноцветным шитьем и фантастическими вышивками, постепенно совершенствует и раскрашивает рисунок восточной одежды. Но только образцы, заимствованные от окраски животных, становятся классическими в геральдике под общим названием furres меховых; и один из них vaire или verrey грубо изображает материал, составленный из шкур мелких животных, сшитых вместе попеременно от головы к хвосту; другой же цвет горностая пользовался особенным почетом за ту ценность, которую имел этот мех для южных наций.
226. Название главного цвета в геральдике имеет подобное же происхождение: «козьи шкуры, окрашенные в красный цвет», служившие завесами еврейской скинии, служили всегда одним из главных предметов торговли востока с западом; на средневековом латинском языке они назывались gulae и на французском во множественном числе gules, так что быть одетым в gules постепенно стало означать быть одетым в особенный красный цвет, свойственный этим шкурам, т. е. в густой нежный багряный, не ослепительный, но теплый и блестящий. Он в противоположность более темному пурпуру употребляется в большом количестве в орнаментных надписях в Средние века (откуда церковный термин красные буквы, рубрики) и, наконец, наиболее благородно и совершенно выражается на фресках Гирландайо и Луини. Я пытался в моем этюде, находящемся в ваших студиях, возможно точнее передать тот оттенок его, который придан Луини на плаще св. Екатерины. Тициан тоже придерживается его в своих фресках, как и Тинторетто; но Рафаэль, Корреджо и Микеланджело заменяют его оранжевым цветом, в противоположность пурпуровому; и вся схема красок на фресках Ватикана состоит из оранжевого и пурпурового вперемешку с зеленым и белым на сером фоне. Противопоставление оранжевого пурпуровому под менее талантливой кистью стало аффектированно и слабо, и система средневековой окраски была через это окончательно нарушена; оранжевый цвет остался по сие время излюбленным и наиболее выдающимся, преимущественно при плохом рисовании на стекле.