чуть легче – смею верить, намного легче.
Я чувствую потребность творить, пока не буду подавлен морально и истощен физически, – именно потому, что, в сущности, у меня нет и не будет другого средства возместить наши расходы.
Что я могу поделать, если мои картины не продаются.
Придет, однако, день, когда люди увидят, что они стоят больше цены краски и моей, в сущности, скудной жизни, которую мы вкладываем в них.
Мое единственное желание, моя единственная забота, если говорить о деньгах или финансах, – не иметь долгов в первую очередь.
Но, дорогой брат, мой долг так велик, что, когда я выплачу его – думаю, мне это удастся, – тяготы, проистекающие из создания картин, отнимут всю мою жизнь, и мне будет казаться, что я не жил вовсе. Разве что создание картин будет даваться мне чуть труднее и я не смогу производить их в таком же количестве.
Сейчас картины не продаются, и я мучаюсь из-за того, что это заставляет тебя страдать, – но если бы ты не слишком стеснял себя по той причине, что они ничего не приносят, это мало заботило бы меня.
Что до финансов, мне достаточно осознать вот эту истину: если человек живет 50 лет и расходует две тысячи в год, он расходует сто тысяч и должен принести также сто тысяч. Сделать тысячу картин за сто франков за свою художническую жизнь – это очень, очень тяжело, но если картина продается за сто франков… что ж… наша задача порой очень трудна. Но здесь ничего не изменить.
Мы с Гогеном, вероятно, оставим Тассе в дураках, так как станем покупать краски – по крайней мере, бóльшую часть – дешевле, чем у него. Холсты мы также будем готовить сами.
Какое-то время у меня было смутное чувство, что я заболеваю, но приезд Гогена настолько отвлек меня, что я уверен: это пройдет. Мне следует временно не пренебрегать диетой, и больше ничего. Совсем ничего.
А потом тебе придется поработать.
Гоген привез великолепную картину, которую выменял у Бернара, – бретонки на зеленом лугу. Белый, черный, зеленый цвета, нотка красного и матовые оттенки плоти. Что ж, давайте все запасемся мужеством.
Я верю, настанет день и я тоже начну продавать, но я так отстал от тебя и при постоянных тратах ничего не приношу.
Порой сознание этого печалит меня.
Я очень, очень доволен тем, чтó ты пишешь – что один из голландцев останется с тобой и ты больше не будешь в одиночестве. Это прекрасно, особенно потому, что уже скоро придет зима.
Я тороплюсь и должен уходить, чтобы вернуться к работе над очередной картиной тридцатого размера.
Вскоре Гоген напишет тебе, и заодно я отправлю свое новое письмо.
Конечно, я не знаю заранее, что скажет Гоген об этих краях и о нашей жизни, но, как бы то ни было, он очень доволен тем, как удачно ты продал картины.
До скорого, крепко жму руку.
716. Br. 1990: 721, CL: B19a. Винсент Ван Гог и Поль Гоген – Эмилю Бернару. Арль, четверг, 1 ноября, или пятница, 2 ноября 1888
Дорогой дружище Бернар,
в эти дни я много работал и между делом прочел «Мечту» Золя, и вышло так, что у меня почти не было времени на письма.
Гоген очень интересует меня как человек – очень. Мне давно казалось, что в нашем грязном художническом ремесле нам очень нужны люди с руками и желудками рабочих. С простыми вкусами, с дружелюбным и мягким нравом, не то что у завсегдатаев парижских бульваров, бессильных декадентов.
А здесь перед нами, вне всякого сомнения, первобытное существо с инстинктами хищника. В Гогене кровь и сексуальность берут верх над честолюбием. Но довольно – ты видел его вблизи дольше меня, я лишь хотел описать свои впечатления в нескольких словах.
Затем, я не думаю, что ты сильно возмутишься, если я скажу, что в своих беседах мы затрагиваем по преимуществу эту потрясающую тему – содружество некоторых художников. Это содружество – должно ли оно иметь черты коммерческого предприятия или нет? Пока что мы не добились ничего и не высадились на новый континент.
Но я тот, кто предчувствует открытие нового мира и, конечно, считает возможным грандиозное возрождение искусства и верит, что родиной этого искусства станут тропики.
Я полагаю, что мы будем только промежуточным звеном, что лишь следующему поколению удастся вести спокойную жизнь. В конце концов, наши возможности к действию прояснятся для нас самих лишь через опыт.
Я слегка удивлен тем, что не получил еще от тебя обещанных этюдов в обмен на мои.
А вот то, что будет тебе любопытно: мы совершили несколько вылазок в бордели и все, вероятно, закончится тем, что мы станем часто там работать. Гоген сейчас трудится над видом того самого ночного кафе, которое писал я, но только с персонажами, встреченными в борделях. Судя по всему, вещь будет прекрасной.
Я написал два этюда с облетающими деревьями на аллее тополей и третий – общий вид этой аллеи, весь в желтом цвете.
Я объявляю, что мне непонятно, почему я не делаю этюды фигур, тогда как теоретически мне порой очень сложно представить себе живопись будущего иначе как новое поколение сильных портретистов, простых и понятных всем. Может быть, вскоре я начну писать бордели.
Оставляю страницу для Гогена, который, вероятно, тоже напишет тебе, и мысленно крепко жму руку.
Миллье, унтер-офицер зуавов, отправился в Африку и очень хотел бы, чтобы ты написал ему на днях.
[Продолжает Поль Гоген]
Действительно, лучше бы Вам сообщить ему о своих намерениях, чтобы он мог подготовить почву для Вас.
Г-н Миллье, младший лейтенант зуавов, Гельма, Африка.
Не слушайте Винсента – как Вам известно, он легко загорается восхищением и так же легко проявляет снисходительность. Его идея насчет будущего – новое поколение в тропиках – кажется мне, как художнику, совершенно верной, и я по-прежнему намерен вернуться туда, как только найду средства. Немного удачи, и – кто знает?..
Винсент написал два этюда с опадающими листьями в аллее, которые висят в моей комнате, – они Вам очень понравятся. На очень грубом, но превосходном холсте.
Сообщайте, что нового у Вас и у всех приятелей.
718. Br. 1990: 723, CL: 561. Тео Ван Гогу. Арль, суббота, 10 ноября 1888
Дорогой Тео,
я получил от г-на Дюжардена[262] письмо насчет выставки моих картин в его темной дыре. Я нахожу настолько отвратительной идею платить за картины, отданные на выставку, что на письмо этого господина, вообще говоря, можно дать только один ответ. Прилагаю этот ответ. Посылаю его, однако, тебе, а не ему, ведь ты знаешь, о чем я думаю, а ему ты попросту скажешь, что я переменил мнение и в этот момент не испытываю ни малейшего желания выставляться. Нет никакой нужды ссориться с этим субъектом, лучше проявить самую обычную вежливость.
Итак, никакой выставки в «Revue indépendante», и, смею думать, Гоген придерживается того же мнения. Так или иначе, он вовсе не побуждает меня к этому.
А ведь мы почти не выставлялись, так?
Сперва несколько картин у Танги, потом у Тома, наконец, у Мартена.
Я заявляю, что совершенно не понимаю полезности всего этого, и, конечно, считаю, что будет справедливее, если ты попросту оставишь в своей квартире полюбившиеся тебе этюды, а остальные отправишь свернутыми сюда – квартира невелика, и, если ты оставишь все, они загромоздят ее.
Итак, я не спеша приготовляю здесь то, из чего может получиться выставка посерьезнее.
Что до «Revue indépendante», прошу тебя порвать с ними: это прекрасная возможность, и, как ты понимаешь, они крупно ошибаются, полагая, будто я заплачу за то, что меня станут показывать в этой тесной, темной и, главное, склочной[263] дыре.
Теперь о тех нескольких картинах у Танги или Тома… Мне они настолько безразличны, что не стоит и говорить о них, – главное, знай, что это мне совсем неинтересно. Я уже сейчас знаю, что буду делать, когда у меня накопится достаточно картин. Пока я озабочен лишь тем, чтобы писать их.
А вот что тебе понравится: Гоген закончил своих сборщиц винограда[264], настолько же прекрасных, как негритянки, и, если ты заплатишь за них, допустим, как за негритянок (400, кажется), будет, конечно, очень хорошо. Разумеется, тебе нужно выбрать сколько-то картин из общего числа, а я еще не видел его бретонских вещей. Он рассказал мне о некоторых, – должно быть, это прекрасно.
Я сделал набросок с видом борделя и надеюсь написать картину с видом борделя.
Гоген приехал 20 окт., и, надо полагать, он получил от тебя 50 франков в прошлом месяце.
Да, я считаю, что следует недвусмысленно высказаться насчет выставки моих картин. Ты работаешь на Гупиля и не имеешь права вести дела на стороне. Ну а я уехал и потому не выставляюсь.
Повторяю, мне безразлично, будет ли это у Танги, лишь бы Танги знал, что не имеет никаких прав на мои картины, никаких.
По крайней мере, я ясно обозначил свою позицию, что мне не совсем безразлично. Еще немного работы, и мне вовсе не нужно будет выставляться, к чему я и стремлюсь[265].
Я также закончил картину с виноградниками, сплошь пурпурными и желтыми; синие и фиолетовые фигурки, желтое солнце.
Надеюсь, ты поместишь эту картину рядом с пейзажами Монтичелли.
Я намерен часто писать по памяти – картины, написанные по памяти, всегда выходят не столь робкими и выглядят артистичнее этюдов с натуры, особенно когда я работаю в пору мистраля.
Кажется, я еще не говорил тебе, что Миллье отправился в Африку. У него есть мой этюд, отданный за то, что он потрудился отвезти картины в Париж, а Гоген дал ему небольшой рисунок в обмен на иллюстрированное издание «Госпожи Хризантемы». Пока я не получил ничего по обмену из Понт-Авена, но Гоген уверяет меня, что картины готовы.