Эти оттиски также сделает г-н Гаше. Само собой, мы разрешим ему печатать экземпляры для себя. Когда-нибудь г-н Гаше придет взглянуть на мои картины в Париже, и мы выберем несколько штук для гравюр. Сейчас я работаю над двумя этюдами: первый – с букетом диких растений, чертополоха, колосьев, разных листьев. Одно – почти красное, другое – насыщенно-зеленое, третье – желтеющее.
Второй этюд – с белым домом среди зелени, звездой в ночном небе, оранжевым светом в окне, черной зеленью и темно-розовой ноткой.
Пока это все. Есть замысел – написать картину побольше, с домом и садом Добиньи; я уже выполнил маленький этюд.
Я доволен тем, что Гоген вновь уехал вместе с де Ханом. Разумеется, этот мадагаскарский проект кажется мне трудновыполнимым, я бы хотел скорее, чтобы он отправился в Тонкин. Если, однако, он поедет на Мадагаскар, я смогу сопровождать его. Ибо туда необходимо ехать вдвоем или втроем. Но пока до этого еще не дошло. Конечно, будущее живописи – в тропиках, на Яве, на Мартинике, в Бразилии или Австралии, а не здесь, но, как ты понимаешь, у меня нет доказательств того, что ты, Гоген или я и есть те самые люди будущего. Но опять же именно там, а не здесь, когда-нибудь, и, вероятно, уже скоро, будут работать импрессионисты, равные Милле и Писсарро. Верить в это вполне естественно, но ехать туда без средств к существованию и сношений с Парижем – это безрассудство, если ты много лет ржавел, прозябая здесь. Ну что же. Еще раз спасибо, крепко жму руку тебе и твоей жене, желаю здоровья малышу, по которому очень скучаю.
896. Br. 1990: 900, CL: 646. Тео Ван Гогу и Йо Ван Гог-Бонгер. Овер-сюр-Уаз, среда, 2 июля 1890
Дорогой Тео, дорогая Йо,
я только что получил письмо, где ты говоришь, что ребенок болен; я очень хотел бы навестить вас, и меня удерживает лишь мысль о том, что в этих горестных обстоятельствах я буду еще беспомощнее, чем вы. Но я знаю, насколько это, должно быть, изнурительно; если бы я только мог пособить вам! Явившись же ни с того ни с сего, я лишь усилил бы сумятицу. Однако я всей душой разделяю ваши тревоги. Очень жаль, что дом г-на Гаше так загроможден всевозможными вещами. Если бы не это, думаю, было бы хорошо поселиться здесь, у него, с малышом по меньшей мере на месяц: думаю, что деревенский воздух отлично действует. Здесь на улице есть ребятишки, рожденные в Париже и по-настоящему болезненные, которые, однако, чувствуют себя хорошо. По правде говоря, можно приехать и в здешнюю гостиницу. Чтобы тебе не было одиноко, я мог бы навещать тебя раз в неделю или в две недели.
Расходы от этого не вырастут. Что до малыша, я и вправду начинаю бояться, что ему требуется воздух и особенно возня с другими ребятами, живущими в деревне. Уверен, Йо, делящая с нами тревоги и превратности, время от времени должна приезжать в деревню, чтобы отвлечься.
Письмо от Гогена, довольно меланхолическое: он туманно говорит о том, что твердо решился на Мадагаскар, очень туманно, и становится понятно: он думает об этом лишь потому, что не знает, о чем еще подумать. А выполнение этого плана кажется мне почти нелепостью.
Вот три наброска: один – фигура крестьянки в широкой желтой шляпе с небесно-голубым бантом, с очень красным лицом. Грубая синяя кофта в оранжевую крапинку, фон – пшеничные колосья.
Это картина 30-го размера, но, боюсь, грубоватая. Затем горизонтальный пейзаж с полями, мотив вроде тех, что есть у Мишеля, но колорит нежно-зеленый, желтый и сине-зеленый. Затем подлесок, фиолетовые стволы тополей, исчерчивающие пейзаж сверху вниз, как колонны. В глубине подлесок синий, под высокими стволами – цветущий луг, белый, розовый, желтый, зеленый, длинные красновато-коричневые травинки и цветы.
Обитатели местной гостиницы пожили в Париже, где были все время нездоровы, и родители, и дети; здесь же у них ничего нет, особенно у малыша, которого привезли сюда двухмесячным, – он никак не хотел сосать грудь, а здесь все прошло почти мгновенно. С другой стороны, ты работаешь целый день и сейчас, вероятно, почти не спишь. Охотно верю, что здесь у Йо будет вдвое больше молока, и когда она приедет сюда, мы сможем обойтись без коров, ослов и прочих четвероногих. А чтобы у Йо днем была компания, право же, можно поселить ее прямо напротив папаши Гаше, – может быть, ты помнишь, что прямо напротив него, внизу холма, есть гостиница.
Что сказать тебе о будущем, может быть, может быть, без всяких Буссо?
Будь что будет – ты вытерпел из-за них столько неприятностей и служил им все это время с образцовой верностью.
Я стараюсь изо всех сил, но не буду скрывать, что не смею даже рассчитывать, что всегда буду обладать необходимым здоровьем.
Если болезнь вернется, ты простишь меня, я все еще очень люблю искусство и жизнь, но не слишком верю в то, что когда-нибудь обзаведусь женой. Я скорее боюсь того, что, скажем, к сорока годам… но лучше мы не скажем ничего – я совсем, совсем не понимаю, какой оборот все это может принять.
Но я тут же говорю тебе, что за малыша, думаю, не стоит чрезмерно беспокоиться, раз у него режутся зубы, но, чтобы помочь ему, мы, пожалуй, могли бы развлечь его здесь, где есть дети, животные, цветы и хороший воздух.
Мысленно крепко жму руку тебе и Йо, обнимаю малыша.
Спасибо за присланные краски, купюру в 50 фр. и статью о Независимых.
К тебе, вероятно, зайдет англичанин – австралиец – по имени Уолпол Брук, проживающий на рю Гранд-Шомьер, 16: я сказал ему, что ты назначишь время, когда он сможет посмотреть на мои картины.
Вероятно, он покажет свои этюды, пока еще довольно невыразительные, но все же он наблюдает природу. Он провел несколько месяцев здесь, в Овере, и мы порой прогуливались вместе. Он воспитывался в Японии, чего не скажешь по его живописи, – но это, может быть, придет.
898. Br. 1990: 903, CL: 649. Тео Ван Гогу и Йо Ван Гог-Бонгер. Овер-сюр-Уаз, четверг, 10 июля 1890, или около этой даты
Дорогие брат и сестра,
письмо Йо стало для меня настоящим евангелием, избавлением от тревоги, вызванной теми нелегкими, напряженными часами, которые я провел с вами. Это не пустяк, когда все мы видим, что наш насущный хлеб под угрозой, это не пустяк, когда мы – по другим причинам – видим, как хрупко наше существование.
Вернувшись сюда, я еще больше опечален, я по-прежнему чувствую, как надо мной собираются тучи, угрожающие вам. Что поделаешь? Как видите, обычно я стараюсь пребывать в хорошем настроении, но на самую основу моей жизни покусились, и я бреду, шатаясь. Я боялся – не то чтобы сильно, но все же слегка боялся, – что представляю для вас опасность, живя за ваш счет, но из письма Йо мне совершенно ясно: вы понимаете, что я работаю и несчастен, как и вы.
И вот, вернувшись сюда, я вновь принялся за работу, но кисть почти выпадает у меня из рук; зная, чего я хотел, я написал с тех пор три большие картины. Это громадные просторы пшеничных полей под сумрачными небесами, и я, не стесняясь, старался выразить печаль, крайнее одиночество. Надеюсь, вскоре вы увидите это, так как я надеюсь привезти их в Париж как можно раньше, ибо почти уверен: эти картины передадут то, чего я не могу сказать словами, – все то здоровое и укрепляющее, что я вижу в деревне.
Третья картина – сад Добиньи, полотно, которое я обдумывал со времени приезда сюда.
Всем сердцем надеюсь, что предполагаемая поездка сможет немного отвлечь вас.
Я часто думаю о малыше; по-моему, лучше растить детей, чем отдавать все свои нервные силы картинам, но чего вы хотите – я уже слишком стар, или, во всяком случае, чувствую себя таким, чтобы начать все снова или желать чего-то другого. Это желание у меня прошло, хотя порожденные им нравственные страдания не прекратились.
Очень жалею, что не увиделся с Гийоменом, но мне приятно, что он увидел мои картины.
Если бы я дождался его, то, вероятно, остался бы поговорить с ним и пропустил бы свой поезд.
Желаю вам удачи, мужества и относительного процветания, прошу сказать матери и сестре, что я часто о них думаю; впрочем, сегодня утром я получил письмо от них, на которое вскоре отвечу.
Мысленно жму руку.
На этот раз денег мне хватит ненадолго – по приезде пришлось оплатить перевозку багажа из Арля. От поездки в Париж остались самые добрые воспоминания. Еще несколько месяцев назад я почти не надеялся вновь увидеть друзей. Я нахожу, что эта голландская дама весьма талантлива[346].
Картина Лотрека – портрет музицирующей женщины – просто поразительна, я испытал волнение при виде ее.
902. Br. 1990: 908, CL: 651. Тео Ван Гогу. Овер-сюр-Уаз, среда, 23 июля 1890
Дорогой брат,
спасибо за твое сегодняшнее письмо и за купюру в 50 фр., которая была в нем.
Я хотел бы написать тебе много о чем, но первоначальное желание совсем прошло, поскольку я чувствую бесполезность этого.
Надеюсь, ты встретил благосклонный прием у этих господ[347].
Что до спокойствия в твоей семье, я уверен, что его можно сохранить, но точно так же уверен, что ему угрожают бури.
Я предпочитаю не забывать то немногое, что знаю из французского, и, конечно, не вижу надобности углубляться в то, кто прав, а кто не прав с той или иной стороны[348]. Мне это попросту неинтересно.
Здесь время бежит быстро – разве Дрис и мы с тобой не ощущаем этого чуть острее, чем те женщины?[349] Тем лучше для них; но о спокойном разговоре не приходится и мечтать.
Что касается меня, то я отношусь к своим картинам со всем вниманием, стараюсь работать так же хорошо, как те художники, к которым питал любовь и восхищение.