Тогда я покажу ему Син и ее малыша, которого он не ожидает увидеть, а также дом в ярком свете и мастерскую, полную вещей, над которыми идет работа, а сам я, надеюсь, к тому времени совершенно поправлюсь.
Мне думается, что все это произведет на отца более правильное, серьезное и благоприятное впечатление, чем разговоры или письмо. Короче говоря, я расскажу ему, как Син и я еле справились с ее страшной беременностью этой зимой, как ты постоянно нам помогал и продолжаешь помогать, хотя узнал о Син не сразу. Что она для меня бесценна, во-первых, по причине любви и привязанности, которые под влиянием обстоятельств окрепли в нас, а во-вторых, по причине того, что она с самого начала, выказав большой энтузиазм, ум и практическую сноровку, полностью посвятила себя тому, чтобы помогать мне в моей работе. И что, как мы от всего сердца надеемся, папа одобрит, что я взял ее в жены. Я не могу выразиться иначе, чем «взял», потому что не брачные формальности делают ее моей женой, а существующая связь – чувство, что мы взаимно друг друга любим, понимаем и поддерживаем. Что папа может сказать по поводу самого брака? Полагаю, вердикт будет таким: «Женись на ней».
Мне бы хотелось, чтобы у папы сложилось свежее и ясное представление о том, что меня ожидает новое будущее, чтобы он увидел меня в обстановке, весьма отличной от той, которую он, возможно, себе представляет, чтобы он полностью уверился в моем расположении к нему, не сомневался в моем будущем и отбросил мысли об опекунстве или Геле на тысячу миль. Понимаешь, Тео, я не знаю более короткого и прямого пути или способа, чем тот, который я описываю, чтобы по-настоящему быстро восстановить хорошие взаимоотношения. Напиши мне, что ты думаешь по этому поводу.
Как бы то ни было, мне кажется, будет нелишним еще раз поведать тебе о моих чувствах к Син, хоть это и непросто. Когда я с ней, у меня возникает ощущение, что я дома, словно она принесла с собой мой «собственный очаг», словно мы срослись. Это сокровенное, глубокое, серьезное чувство, над которым нависает мрачная тень ее и моего безрадостного прошлого, та, о которой я тебе уже писал: мне кажется, нечто мрачное так и будет нам угрожать и нам придется непрерывно бороться с этим всю жизнь. Но одновременно я ощущаю полнейший покой, ясность и бодрость при мысли о ней и том правильном пути, который простирается предо мною.
Как ты помнишь, в прошлом году я часто писал тебе о Кее Фос, так что, полагаю, ты имеешь представление о моих переживаниях. Не думай, что тогда я преувеличивал свои чувства: любовь, которую я испытывал к ней, была сильной и страстной и совершенно иной, чем то чувство, которое я испытываю к Син. Когда в Амстердаме я узнал, что Кее, вопреки моим ожиданиям, испытывала ко мне своего рода отвращение, потому что считала мое поведение навязчивым и даже, не желая меня видеть, «покидала свой собственный дом, пока я там находился», тогда – но ни в коем случае не раньше – по той любви был нанесен смертельный удар. Это я осознал лишь позднее, здесь, в Гааге, очнувшись от оцепенения. В то время меня охватило нечто похожее на невыразимую меланхолию, которую невозможно описать. Помню, тогда я очень часто думал об исполненных мужества словах папаши Милле: «Il m’a toujours semblé que le suicide etait une action de malhonnête homme»[118].
Пустота и невыразимые душевные терзания привели к тому, что я подумал: «Да, я могу понять тех, кто бросается в воду». Вот только я был далек от того, чтобы поддерживать действия этих людей, и слова, которые я привел выше, стали мне твердой опорой, и я решил, что лучше всего взять себя в руки и найти лекарство в работе. И тебе известно, с каким усердием я тогда принялся за дело.
Да, сложно, ужасно сложно и совершенно невозможно считать иллюзией страсть, подобную той, что я испытывал в прошлом году. Папа и мама поступают именно так, но я утверждаю: «Даже если этому никогда не будет суждено сбыться, это могло быть». Это не было иллюзией, просто не совпали жизненные позиции, а обстоятельства сложились так, что пути наши начали расходиться все дальше и дальше, вместо того чтобы соединиться.
Ты понимаешь теперь мои мысли на этот счет – ясные и искренние: это было возможно, но теперь этого никогда не произойдет. Была ли Кее Фос права, испытывая отвращение ко мне? Был ли я прав в своем упорстве? Признаюсь, мне это неизвестно. И я вспоминаю и пишу об этом не без боли и печали: мне бы очень хотелось лучше понять причины поведения Кее Фос в то время, понять, как получилось, что ее и мои родители повели себя так недобро и непримиримо, что выражалось не столько в их речах – хотя и в них, притом очень определенно, особенно в тех, что были более уклончивыми по содержанию, чем по форме, – сколько в полном отсутствии в них настоящего, теплого, живого сочувствия. Я не могу выразиться мягче, однако все же воспринимаю это как их умонастроение, о котором предпочитаю забыть.
Сейчас – в нынешних обстоятельствах – это превратилось в подобие большой глубокой раны, которая зажила, но которую я всегда буду чувствовать.
Тогда – той зимой – мог ли я тотчас же вновь ощутить «любовь»? Совершенно ясно, что нет. Но разве плохо, что ничто человеческое во мне не умерло и не притупилось, что именно мое горе пробудило во мне сочувствие к другим? Я думаю, что нет. С самого начала я увидел в Син такого же одинокого и несчастного человека, как я сам. Итак, будучи несломленным, я пребывал именно в таком душевном состоянии, которое побудило меня оказать ей практическую поддержку, что помогло и мне самому остаться на ногах. Но постепенно, мало-помалу отношения между нами стали меняться. Появилась определенная потребность друг в друге. Такая, что мы все время проводили вместе, чем дальше, тем больше проникая в жизнь друг друга, и тогда появилась любовь.
Тео, возможно, я затрону болезненную для тебя тему, объясняя, что имею в виду. В прошлом ты тоже испытывал к простолюдинке то, что родители называют «иллюзией», тогда из этого ничего не вышло – не потому, что ты не смог пойти по тому пути, но потому, что обстоятельства изменились, а ты с тех пор приспособился к жизни в другом круге и занял там прочное положение, и если ты захочешь жениться на женщине своего сословия, это не будет воспринято как новая иллюзия. Тебе не сделают ни одного замечания, и даже если первая история закончилась ничем, новая любовь может дать свои плоды, и ты добьешься успеха. По-моему, твой путь заключается в том, чтобы ни в коем случае не жениться на женщине из народа – простолюдинка была для тебя так называемой иллюзией; теперь же твоя реальность – женщина такого же положения, как Кее Фос.
Однако для меня все наоборот: моей иллюзией (ХОТЯ Я СОВЕРШЕННО НЕ СЧИТАЮ ЭТО СЛОВО ИЛИ ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПОДХОДЯЩИМ ИЛИ ПРАВИЛЬНЫМ НИ ДЛЯ МОЕГО, НИ ДЛЯ ТВОЕГО СЛУЧАЯ) была Кее Фос, а реальностью стала женщина из народа.
Мое положение во многом отличается от твоего. Твоя неудача постигла тебя, когда тебе было двадцать лет, моя меня – в прошлом году, но несмотря на то, что и ты, и я пережили иллюзию, неудачу, или что там еще – я действительно не знаю, как это назвать, – это не исключает ни для тебя, ни для меня возможности испытать нечто более реальное. Ибо я серьезно полагаю, что ни ты, ни я не созданы для целибата.
Вот к чему я веду: то, что между мной и Син, – это подлинное; это не сон, это реальность. Я считаю благословением то, что мои мысли и моя работоспособность нашли точку приложения, определенное направление. Я испытывал глубокую страсть к Кее Фос, и она в некотором отношении была очаровательнее Син, но разве любовь к Син из-за этого может быть менее искренней? Разумеется, нет. Потому что обстоятельства слишком серьезны и все сводится к действиям и практике, и так было с самого начала, как только я ее встретил.
Понимаешь, каков результат?.. Когда ты приедешь, ты не найдешь меня подавленным или меланхоличным, но окажешься в обстановке, которая, по моему мнению, успокоит тебя или, по крайней мере, порадует: новая мастерская, молодая семья.
Не воображаемая или таинственная мастерская, а такая, которая укоренена в полноценной жизни. Мастерская с колыбелью и ночным горшком. Где нет застоя и все располагает, подталкивает и побуждает к деятельности.
Теперь, если мне станут пенять, что я не умею обращаться с финансами, я покажу мой уголок. Я приложил все усилия, брат, чтобы ты увидел (и не только ты, а каждый, у кого есть зрение), что я стараюсь подходить ко всему с практической стороны и порой мне это даже удается. HOW TO DO IT.
Этой зимой мы пережили ее беременность, у меня были расходы на обустройство – сейчас она стала матерью, а я четыре недели болел и все еще не поправился, – но, несмотря на все это, помещение остается чистым, красочным, светлым и прибранным, и у меня есть мебель, постельное белье и рисовальные принадлежности, которые необходимы.
Я потратил на это столько, сколько было нужно, без сомнения, это немаленькая сумма, но твои деньги не выброшены на ветер: появилась новая мастерская, которая пока не может обойтись без твоей поддержки, но при этом заполнена мебелью и необходимыми инструментами, не теряющими в цене, и в ней постепенно будет создаваться все больше рисунков.
Как думаешь, старина, если ты сейчас приедешь и зайдешь сюда, в жилье, наполненное жизнью и событиями, и будешь знать, что ты – основоположник всего этого, не испытаешь ли ты чувство настоящего удовлетворения, гораздо большего, чем если бы я был старым холостяком и прожигал свою жизнь в кафе? Хотел бы ты, чтобы было иначе??? Тебе известно, что я не всегда был счастлив, но очень много страдал, и теперь благодаря твоей помощи для меня наступила молодость, я начал по-настоящему развиваться.
Сейчас я только надеюсь, что ты продолжишь наблюдать за этими решительными изменениями, даже тогда, когда кто-нибудь будет утверждать, что с твоей стороны было и остается неразумным помогать мне. И что в существующих рисунках ты станешь видеть, как и прежде, зерна будущих. Еще немного времени в больнице, и я вновь приступлю к работе, а Син с малышом – к позировани