ее плодовит и мне будет ежедневно хватать денег на хлеб.
Еще раз кланяюсь Вам, надеюсь, что Вам понравятся эти гравюры на дереве и что вскорости я вновь получу весточку от Вас. До свидания.
274 (237). Тео Ван Гогу. Гаага, воскресенье, 22 октября 1882
Воскресенье, день
Дорогой Тео,
не буду рассказывать, как сильно порадовало меня твое письмо и то, что к нему прилагалось, – это очень кстати и послужит мне серьезным подспорьем.
У нас стоит настоящая осенняя погода: дождливая и промозглая, но полная настроения, она прекрасно подходит для создания фигур, в особенности тех, что выделяются своим тоном на фоне мокрых улиц и дорог, в которых отражается небо. Именно такие сюжеты особенно удачно получаются у Мауве.
У меня благодаря этому опять появилась возможность поработать над большой акварелью, изображающей толпу перед конторой лотереи, кроме того, я начал еще одну вещь с видом на пляжное побережье, композицию которой предлагаю твоему вниманию.
Я полностью согласен с твоим утверждением о том, что порой мы будто глухи к природным явлениям, а порой природа как бы больше не говорит с нами.
Зачастую так бывает и со мной, и тогда я берусь за совершенно иные дела, которые мне помогают справиться с этим. Когда мое восприятие пейзажа или эффектов света притупляется, я обращаюсь к фигурам, и наоборот. Иногда остается лишь выжидать, пока это настроение не пройдет, но в большинстве случаев мне удается преодолеть отсутствие чувствительности, заменяя мотивы, на которых было сосредоточено мое внимание. Меня все больше занимают фигуры. Я помню время, когда пейзаж вызывал во мне очень сильные чувства, и холст или рисунок, на котором удачно передан эффект света или настроение ландшафта, производил на меня гораздо более глубокое впечатление, чем фигура. В общем, художники, писавшие фигуры, вызывали во мне скорее холодное почтение, нежели горячую симпатию. Однако я очень хорошо помню, что даже тогда на меня произвел неизгладимое впечатление рисунок Домье – старик под каштанами на Елисейских Полях (иллюстрация к Бальзаку); хотя рисунок и не был особенно важным, но меня настолько изумили сила и мужество, отразившиеся в замысле Домье, что я подумал: «Должно быть, хорошо вот так чувствовать и мыслить, не замечать очень многих вещей или равнодушно проходить мимо них и быть сосредоточенным лишь на том, что дает пищу для размышлений и затрагивает человека как такового более непосредственным и личным образом, чем луга или облака».
И поэтому меня все так же привлекают английские рисовальщики и английские писатели с их трезвой, словно утро понедельника, деловитостью и подчеркнутой умеренностью, прозаичностью и склонностью к анализу; в создаваемых ими образах есть нечто надежное и сильное, то, на что можно опереться в дни, когда чувствуешь себя слабым. То же самое относится и к французским писателям, таким как Бальзак и Золя. Упомянутые тобой книги Мюрже пока мне неизвестны, но я надеюсь ознакомиться с ними.
Писал ли я тебе, что читаю «Королей в изгнании» Доде? Мне понравилась эта книга.
Меня очень заинтересовали названия книг, в особенности «Богема». Как далеко мы в наши дни ушли от богемы времен Гаварни! Мне кажется, в то время было больше сердечности, веселья и жизненной силы. Однако я не могу знать наверняка. И сейчас есть много всего хорошего, а могло бы быть еще больше, будь между людьми больше согласия.
Как раз в эту минуту из окна моей мастерской можно наблюдать великолепный эффект. Город с его башнями, крышами и дымящимися трубами вырисовывается темным, мрачным силуэтом на фоне светлого горизонта. Этот горизонт – всего лишь широкая полоса света, над которой нависает темная туча, снизу более плотная, а сверху разорванная осенним ветром на большие комки и клочья, уплывающие вдаль. Однако благодаря этой полосе света внутри темной массы города повсюду блестят мокрые крыши (на рисунке их следует воспроизвести, наложив полоски гуашью), и это позволяет отличить красную черепицу от кровельного сланца, несмотря на то что весь ландшафт однотонен.
По переднему плану проходит Схенквег, искрящаяся линия среди влаги, тополя покрыты желтой листвой, края канав и луга окрашены в насыщенный зеленый цвет, фигурки – черные.
Я нарисовал бы все это, вернее, попытался бы нарисовать, если бы не промучился весь день с фигурами грузчиков торфа, которые слишком глубоко засели у меня в голове, чтобы там было место для чего-то нового, – пускай они там и остаются.
Я очень сильно скучаю по тебе и часто о тебе думаю. То, что ты пишешь о некоторых обитателях Парижа, а именно о художниках, которые живут с женщинами, придерживаются более широких взглядов, чем остальные, – вероятно, отчаянно пытаясь сохранить молодость, – на мой взгляд, подмечено тобой очень остроумно. Такие типажи встречаются и здесь, и там. Возможно, там семейным людям еще сложнее, чем здесь, сохранить свежесть личного восприятия, потому что подобное стремление чаще всего расценивается как попытка плыть против течения. Как много людей впало в отчаяние в Париже: они хладнокровны, рассудительны, рациональны и совершенно пали духом! Я читал что-то в этом роде, в том числе о Тассаре, которого я горячо люблю, и очень переживал из-за того, что с ним произошло.
Тем более, тем более я считаю любое усилие, направленное против этого, достойным уважения. Я также верю, что успех возможен, и не стоит впадать в отчаяние, даже если время от времени терпишь неудачи и чувствуешь упадок сил; если это произошло, необходимо прийти в себя и набраться мужества, даже если дела идут совсем не так, как задумывалось изначально. Не думай, что я смотрю с презрением на людей, подобных тем, кого ты описываешь, лишь из-за того, что их жизнь не основывается на серьезных и досконально продуманных принципах. Мои мысли на этот счет таковы: целью должно быть действие, а не абстрактная идея. Я считаю принципы полезными и стоящими лишь тогда, когда они воплощаются в действии, и полагаю, что полезно размышлять и стараться быть последовательным, потому что это поддерживает работоспособность человека и сводит воедино различные стороны его деятельности. Полагаю, люди, которых ты описываешь, могли бы обрести более твердую почву под ногами, если бы осмысленно делали то, что они делают, но в остальном я, безусловно, предпочитаю их тем, кто выставляет напоказ свои принципы, ни в коей мере не утруждая себя и даже не думая о том, чтобы применить их на практике. Последним даже самые распрекрасные принципы не принесут пользы, тогда как первые могут достичь чего-нибудь великого, ЕСЛИ познают силу воли и мысли. Потому что великое создается не только под влиянием порыва, но представляет собой единую цепочку малых дел.
Что такое рисование? Как ему научиться? Это способность пробиться сквозь невидимую железную стену, которая отделяет твои чувства от твоего умения. Как преодолеть эту стену? Биться об нее бесполезно. По-моему, эту стену следует медленно и терпеливо подкапывать и продалбливать. Но послушай, как же сохранить усердие в такой работе, не дав отвлечь или оторвать себя от нее? Этого можно достичь благодаря размышлениям и определенным принципам, в соответствии с которыми ты строишь свою жизнь. И это можно сказать не только об искусстве, но и о других вещах. Великое не создается случайно – этого надо страстно желать. Что лежит в первооснове, обусловлены ли принципы действиями человека, или действия становятся результатом его принципов? Пожалуй, этот вопрос для меня неразрешим, и он совсем не стоит того, чтобы тратить на него усилия, так же как и на вопрос о том, что было раньше: курица или яйцо.
Однако я считаю очень полезным и важным развивать в себе силу мышления и волю.
Мне очень любопытно: увидев те фигуры, которые я рисую сейчас, найдешь ли ты в них нечто стоящее? Они ставят передо мной ту же дилемму, что вопрос о курице и яйце: следует ли создавать фигуры на фоне найденной композиции или сочетать разрозненные фигуры, чтобы композиция проистекала из них. Полагаю, результат будет примерно одинаковым, при условии, что ты работаешь. Я заканчиваю тем же, чем закончил свое письмо ты: мы схожи в том, что оба любим заглядывать за кулисы, иными словами, мы оба склонны все анализировать. Полагаю, это именно то качество, которое необходимо для занятий живописью: создавая картину или рисунок, следует использовать эту способность сполна. Возможно, в определенной мере это заложено в нас природой (это есть и в тебе, и во мне, – вероятно, мы обязаны этим юным годам, проведенным в Брабанте, и окружению, которое гораздо больше, чем бывает обычно, способствовало тому, чтобы мы научились думать), однако художественное чутье, как правило, начинает развиваться и созревает позднее, и только благодаря работе. Я не знаю, как устроить так, чтобы ты стал успешным художником, но твердо уверен, что в тебе есть задатки к этому и что они могут развиться в нечто стоящее.
До свидания, старина, благодарю за то, что ты мне прислал, и крепко жму руку.
У меня уже стоит печка; как бы мне хотелось, чтобы мы могли провести вечер, рассматривая рисунки, эскизы и гравюры на дереве, – у меня опять появились новые экземпляры, и они великолепны.
Надеюсь, на этой неделе мне будут позировать осиротевшие мальчики, тогда, может быть, мне удастся спасти тот рисунок с изображением сирот.
278 (240). Тео Ван Гогу. Гаага, среда, 1 ноября 1882
1 нояб.
Дорогой Тео,
вот уже несколько дней я поглощен тем, что ты, возможно, тоже посчитаешь интересным, и, думаю, мне стоит обстоятельно написать тебе об этом. С одним из своих писем Раппард прислал мне резюме речи Херкомера о современной гравюре на дереве.
Я не могу пересказать тебе все подробно, возможно, ты уже прочел эту статью (которая была опубликована в каком-то английском журнале по искусству, кажется в «Art Journal»). Она посвящена главным образом рисункам в «Graphic».