Так, нежелание смириться с потерями, которые принесла война на нашу землю, привело, например, к полному восстановлению дворцово-парковых ансамблей под Ленинградом. Тщательное изучение сохранившихся стен, фрагментов убранства интерьеров, а также сотен довоенных фотографий, зарисовок, обмеров сделало возможным воссоздание, казалось бы, навсегда утраченного. На тех же принципах восстановлен и прославленный памятник новгородского зодчества XII века — церковь Спаса Нередицы, которая, к счастью, была ранее исследована и эти материалы сохранились. Строго говоря, в названных случаях созданы предельно точные копии погибших шедевров с включением сохранившихся фрагментов, и, что немаловажно, созданы поколением, еще помнившим оригиналы.
Новгородская церковь Спаса на Ковалеве XIV столетия знаменует принципиально иной подход к восстановлению разрушенного фашистами памятника. В свое время она не была исследована, как Нередица, а теперь кроме нижних частей стен от нее остались лишь фотографии и схематический обмер. Тем не менее реставраторы попытались воспроизвести первоначальные формы — позакомарные покрытия, оконные проемы барабана, исчезнувшие в далеком прошлом, и, конечно же, никак не зафиксированные. Перед нами снова предстала копия, но в отличие от первых достаточно гипотетичная, ибо множество деталей и особенностей решения традиционных форм не могло быть изучено в натуре. Итог парадоксален: появилась копия, не похожая на погибший оригинал и, строго говоря, являющаяся скорее памятником реставрационной практики XX века, нежели архитектуры XIV.
Новгород. Церковь Спаса Нередицы (конец XII в.). Вид с северо-востока. После реставрации 1902—1903 гг. Фотография 1910-х гг.
Церковь Спаса Нередицы после восстановления в 1950-х гг. Вид с юго-востока. Фотография 1960-х гг.
Всегда нелегко смириться с безвозвратной потерей шедевра, всегда заманчива мысль о его возрождении. И вот в Новгородском кремле восстанавливается завершение Часозвони XVII века. Какое оно было изначально — неизвестно, поздняя кровля со шпилем XIX века сгорела во время войны, а единственным основанием для проекта реставрации явилась икона, на которой изображена Часозвоня с кокошниками, барабаном и главой. Но где уверенность, что она правильно передала облик памятника? Ведь фиксация натуры никогда не являлась главной целью иконописца. О пропорциях же венчающей части, о ее материале оставалось только догадываться. Тем не менее граница научной реставрации была перейдена.
Изображение на иконе и планах Тихвинского монастыря XVII века звонницы с шатрами и простое упоминание в документах о существовании таковых на звоннице Александро-Свирского монастыря показались достаточными, чтобы их восстановить в натуре. Факт существования шатров в обоих случаях несомненен, но они исчезли еще в XVIII веке, и поэтому определение высот, формы главок, не говоря уже о деталях, целиком зависело от опыта и вкуса реставратора. Но даже если вкус оказывается безупречным, то не означает ли это, что мы в первую очередь сможем судить о нем, а не о сооружении прошлого?
Если у нас есть все основания сомневаться в оправданности вольных реконструкций на зданиях XVI—XVII веков, то что же сказать о восстановлении Золотых ворот XI века в Киеве, около четырехсот лет существовавших в виде руин? Придание им теперь завершенного облика не только антиисторичный, но и недопустимый эксперимент с памятником исключительного историко-культурного значения. Резко отрицательные оценки проекта ведущими учеными страны, его миллионная стоимость — все было преодолено во имя помпезности и внешнего эффекта. Новое сооружение, стыдливо именуемое ныне защитным павильоном, не что иное, как дорогостоящая видимость. Такой же видимостью стала бы и копия храма Христа Спасителя в Москве. Даже если допустить почти невозможное: собраны сотни миллионов рублей для его восстановления, точно повторены бронзовые двери, отделка интерьеров порфиром, яшмой, лабрадоритом, росписи сводов, заново высечены многочисленные рельефы, мраморные плиты с датами сражений Отечественной войны 1812 года, именами погибших, раненых и награжденных, перечнями жертвователей, — то возникнет ли в результате народная святыня? Неужели и святость поддается воспроизведению?
Те, кто настоял в свое время на строительстве Золотых ворот, а теперь ратует за воссоздание собора Христа Спасителя, убеждены в повторимости шедевров и святынь, в восполнимости их утрат. Одна эта уверенность свидетельствует о деформации нашего общественного сознания, о сниженности исторических и эстетических критериев, о потере духовности в ее изначальном смысле.
Теперь, когда над страной веют очистительные ветры перемен, когда мы снова учимся черное называть черным, а белое — белым, надо спросить: не явились ли потеря пиетета перед достоверностью — перед истиной, увлечение строительством монументальных декораций вроде Золотых ворот или Псковского кремля прямым следствием так долго господствовавшей у нас показухи и парадности? Ложь часто становилась предпочтительнее правды, а выбор реставрационного метода оказывался результатом по-бюрократически понимаемого социального заказа.
Впрочем, все же бывают случаи, когда необходимо «достраивать» памятник. Так от стен древнерусских крепостей, имевших толщину до пяти метров, часто остается только средняя часть — забутовка. Под влиянием осадков она быстро разрушается, а способов эффективной консервации ее, к сожалению, пока не существует. Волей-неволей с внешней и внутренней сторон приходится восстанавливать давно исчезнувшую облицовочную кладку, за которой, как в футляре, и скрывается забутовка — единственно подлинная часть памятника. Однако и здесь можно вовремя остановиться, чтобы не превращать реставрацию в строительство средневековых крепостей на пороге XXI столетия, а главное — объем работ должен ограничиваться лишь задачами сохранения руин.
В противном случае может произойти то, что случилось при реставрации Староладожской крепости: когда две башни и стена между ними были уже воссозданы, удалось найти в архивах два неизвестных ранее подробных описания крепости первой половины XVII века. Проведенный на их основе расчет одновременно с графической реконструкцией всего памятника показал, что реставраторы забыли зубцы, а в башнях потеряли целый ярус... Неудивительно, что новая часть крепости оказалась исторически недостоверной, невыразительной и очень похожей на макет в натуральную величину.
Осторожность, сдержанность в реставрационных организациях сегодня не в чести. Там по-прежнему действует затратный механизм: выработка прямо зависит от объемов новой кладки... А надо бы давать премии за минимальность вторжения в памятник при восстановлении его функций и конструкций, и к тому же с выдачей гарантийных обязательств. Тогда забота об истинной экономичности реставрационного производства сомкнется с заботой о бережном отношении к подлинному.
Знания о прошлом постоянно углубляются и уточняются. Такова логика развития всякой науки, о которой у нас нередко забывают. К примеру, сегодня архитектуру Древней Руси мы представляем значительно лучше, чем еще 40—50 лет назад, да к тому же на помощь исследователю уже пришли физико-химические методы. И всё-таки желание во что бы то ни стало создать завершенный образ ансамбля — особенно это относится к кремлям и монастырям — приводит к появлению сооружений (памятниками их можно назвать с большой натяжкой), которые скорее позволяют судить о понимании архитектурных форм прошлого современными реставраторами, нежели о подлинной архитектуре. Палаты XVI—XVII веков в московском Зарядье, реставрированные более ста лет назад с докомпоновками «в стиле» эпохи, теперь воспринимаются как подделка, основанная на поверхностных представлениях о старинном русском зодчестве. Легко предположить, что в будущем даже из незначительных фрагментов станут извлекать информации больше, нежели это делаем мы, изучая сохранившиеся памятники. Да уже в последние годы анализ размеров кирпичей в сооружениях домонгольской эпохи помогает их датировать, а дендро-хронологический метод сделал возможным точно определять возраст дерева.
Вернемся, однако, к реставрационной практике, в которой наряду с произвольными интерпретациями исчезнувших форм ширится увлечение новым строительством старых зданий. В Ленинграде дома XIX, а иногда даже XVIII века в угоду индустриализации капитального ремонта разбирают целиком, чтобы... возвести их заново, или же оставляют фасады, полностью уничтожая интерьеры. При этом считается возможным «улучшать» создаваемую заново архитектуру прошлого, как это было, например, с домом на углу Невского проспекта и канала Грибоедова. Подобная метода угрожает старой части Ленинграда превращением в собственную, и притом весьма приблизительную копию. Не было сделано исключения и для знаменитого некрасовского дома на Литейном проспекте. Его ремонт с полной заменой междуэтажных перекрытий лишил музей поэта мемориальности в точном смысле слова. Целую бурю возмущения общественности вызвал снос бывшей гостиницы «Англетер», с которой связаны последние дни жизни Сергея Есенина. Восстановление ее фасадов, кстати никогда не представлявших особой архитектурной ценности, да еще по проектным чертежам, т. е. в том виде, какого уже не было к началу нашего века, ни в коей мере не придает новому зданию мемориального характера. В нем отсутствует главное — подлинность. Перед нами имитация. И в таком случае уж честнее было бы строить новый корпус гостиницы «Астория», который никого бы не вводил в заблуждение.
После сказанного не приходится удивляться, что кижскую Преображенскую церковь всерьез предлагают заменить макетом, а в Свердловске дом архитектора М. П. Малахова, построенный им в 1817 году для себя,— редкий и прекрасный образец деревянного ампира — сносят, предварительно возведя неподалеку его кирпичный дубликат, отличающийся от оригинала не только материалом, но пропорциями и деталями. Так проще и... дороже! Вот каким многообразием оборачивается на практике то, что в последнее время предлагают называть целостной или синтетической реставрацией: от скрупулезного возрождения разрушенных памятников до их... уничтожения! В печати живо обсуждается идея восстановления Сухаревой башни (кстати, почему-то не вспоминают о десятках других не менее значительных памятников, снесенных в 30-е годы). Писатель О. Волков согласен, чтобы ее и поставили на новом месте, и дефицитный белый камень с большемерным кирпичом не использовали, а быстренько возвели из обычных стандартных материалов, несмотря на то, что это противоречило бы исторической планировке Москвы, что это была бы огрубленная и приблизительная копия, а главное — в то самое время будут продолжать гибнуть истинные памятники. Так в сознании, а затем и на деле стирается грань между подлинными и мнимыми ценностями, возникает опасная иллюзия того, что все утраченное возможно подделать, повторить. В результате составление программы реставрационных работ неожиданно приобретает нравственное звучание.